— Папа пришел! Папа пришел!

А Петр все еще не верил самому себе: наяву это происходит или во сне? В горле сразу пересохло.

— Проходи, нечего у порога стоять, — сказала Тоня. — Сейчас будет готов ужин.

Петр взял сына на руки и подошел к жене.

— Здравствуй, Тоня, — срывающимся голосом сказал он. Славик сорвал с его головы фуражку, бросил на пол и засмеялся. Тоня улыбнулась и погрозила Славику:

— Я тебе, озорник! Подними сейчас же!

Славик крепче прижался к отцу и сказал:

— Сама подними!

— Ах, ты бесстыдник! — Она потрепала Славика за ухо и обратилась к Петру: — Переодевайся. И сейчас же бриться. Не стыдно таким небритым ходить?

Словно кто-то сильный и добрый снял с плеч Петра огромную, непомерную ношу, и ему стало удивительно легко и свободно.

Слезы навернулись на глаза.

Петр снова был в своей семье.

Он рассказал Тоне про разговор в горисполкоме. Она сердито проговорила:

— Смотри, как хочешь. Но я не понимаю, как можно выбирать работу без перспектив? — и посоветовала Петру идти на завод. Она волновалась, не зная, как он примет ее совет. Петр принял его хмуро.

Скрепя сердце, Петр направился на завод, решив сначала зайти в партком, поговорить там.

В парткоме ему дали направление в механический цех.

— Там вас встретит Кочнев, — сказал секретарь парткома.

Семен Кириллович поджидал Ладейщикова у входа в цех, поздоровался за руку и не то критически, не то вопросительно осмотрел его. Ладейщиков почувствовал себя неловко. Кочнев промолчал, но Петр по выражению его лица понял, что старик остался чем-то недоволен.

Они вошли в цех. С непривычки Петру показалось в нем шумно и тесно. Он беспомощно оглянулся назад, на огромный квадрат двери, за которым призывно голубело небо и весело шумела тополиная листва.

Витя Сергеев, чей станок размещался у двери, с любопытством посмотрел на Ладейщикова, приняв его за какое-то начальство, но узнав, весело подмигнул ему. Это панибратское подмигивание покоробило Петра — он нахмурился.

Ладейщиков шел рядом с Семеном Кирилловичем, глядя себе под ноги. Когда миновали половину цеха, Петр услыхал громкий девичий окрик:

— Эй, товарищ! Поберегись!

Петр догадался, что оклик относился к нему, шарахнулся в сторону, еще не сообразив, откуда грозит ему опасность, и услышал смех девушки. Он взглянул туда, откуда доносился смех. Из кабины подъемного крана высунулось краснощекое насмешливое лицо крановщицы.

Петр невольно улыбнулся, а Семен Кириллович погрозил девушке узловатым пальцем, еле сдерживая добрую улыбку:

— Смотри у меня, насмешница!

— Не буду больше, дядя Семен! — засмеялась крановщица и скрылась в кабине.

Кочнев и Ладейщиков подходили к конторке. Не доходя несколько шагов до лестницы, Петр заметил склонившуюся над станком белокурую девушку. Когда они проходили мимо, девушка кивнула мастеру и улыбнулась. Лицо у нее было милое, доверчивое. И эта улыбка, хотя и не относилась к нему, неожиданно согрела Петра. И токарь-карусельщик, и насмешница-крановщица, и эта миловидная девушка — вероятно, чудесные люди, и как хорошо, что ему придется работать с ними. Поднимаясь по лестнице, Петр взглянул на девушку еще раз, словно желая проверить свое первое впечатление, но та уже сосредоточенно склонилась над станком.

Семен Кириллович привел Петра к начальнику. Из-за стола поднялся грузный седой человек. Он любезно пригласил Петра сесть. Петр сел и снял шляпу, а Семен Кириллович покрепче натянул на голову свою старенькую кепчонку и отрекомендовал:

— Это и есть Ладейщиков, Иван Поликарпович.

— Ну-с, молодой человек, — спросил Иван Поликарпович. — Что умеете делать?

— Ничего не умеет, — ответил за Петра Кочнев.

И Петру стало неловко от того, что и Витя Сергеев, и та хорошенькая девушка, и озорная крановщица, не говоря уже о дяде Семене и начальнике цеха, — все они были мастерами своего дела, а он еще ничего не умел делать.

— Я его к токарям пристрою, — сказал Семен Кириллович, — походит в учениках сначала. Коли сметка и желание есть, быстро освоится.

— Ваше слово последнее, — обратился к Петру начальник цеха.

— Я согласен.

— Решено! — начальник слегка хлопнул ладонью по настольному стеклу. — И еще. В цехе вся молодежь учится. И вам советую: устраивайтесь на вечернее отделение техникума. Как считаешь, Семен Кириллович?

— Это самое верное.

— А вас примут сразу на третий курс. Побольше настойчивости и годика через два станете техником, а там и до инженера недалеко. Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Все впереди. Ну, желаю успеха! — он поднялся. Сегодня отдохнете, а завтра в добрый час…

В коридоре Семен Кириллович похлопал Петра по плечу и сказал:

— Выше голову, Петро! Рабочий человек должен ходить по земле гордо! А ты с завтрашнего дня — рабочий! Теперь пойдем представимся другому начальству.

Петр понял: надо идти к Тоне, и замялся.

— Это еще что за новость? — грозно спросил Кочнев, и Петр сдался.

Тоня была одна. Увидев Петра, она покраснела.

— Привел пополнение, — улыбнулся Семен Кириллович и подтолкнул Петра вперед.

Тоня вышла из-за стола и спросила:

— У начальника цеха были?

— Не изволь беспокоиться. Мы эти правила знаем.

Она окинула мужа ласковым, одобряющим взглядом.

— Ну, я побегу, — заторопился мастер. — Завтра, Петро, с семи. Не проспи! — и ушел.

Наступило молчание. Наконец Тоня спросила:

— Ну чего ты как в воду опущенный? Не бежать ли собрался?

— Некуда, — ответил Петр, — убежал бы.

— Возьми же, наконец, себя в руки!

Петр вертел в руках шляпу. Тоня подошла к нему, поерошила волосы.

— Иди, у меня работы много.

Петр опомнился за воротами завода и облегченно вздохнул.

В механическом цехе Петр проработал всего неделю и стал проситься в другой цех. Он не мог работать в одном цехе с женой. Ему постоянно казалось, что рабочие смотрят на него с улыбкой, а за глаза откровенно смеются. Тоня на работе будто не замечала Петра.

Когда он заговорил о переводе, то подумал, что Тоня не согласится с ним. Однако и она, видимо, не совсем спокойно чувствовала себя и не стала возражать.

— Пожалуй, ты прав: так будет лучше.

Петр устроился в кузнечном цехе подручным на паровом молоте. Здесь ему приходилось потруднее. Уставал с непривычки сильно, порой казалось, что до дому ноги не донесут: свалится по дороге от усталости. Болели руки, ныла спина, шумело в ушах. Утром поднимался разбитым, пальцем больно было пошевелить. Но болезненное состояние проходило с первого часа работы, Петр втягивался в трудовой ритм и лишь к вечеру опять сильно уставал.

Он часто вспоминал о прошедшем. Теперь оно рисовалось ему только с хорошей стороны, даже стало казаться странным, что он тогда так много переживал из-за разных пустяков.

И в душе у Петра росло чувство неудовлетворенности и озлобленности на себя, на кузнеца и на всех окружающих. Кузнец был чуть постарше Петра, коренастый, широкоскулый и неразговорчивый. Он подавал команду отрывисто. Петру это очень не нравилось, раздражало, и он не раз собирался послать кузнеца к чорту. Однажды Петр, выхватив из горна заготовку, не донес ее до наковальни, споткнулся и чуть не упал. Кузнец насупился, но не сказал ни слова. Когда же Петр стал поворачивать заготовку на наковальне не так, как надо, когда стало очевидно, что заготовка пойдет в брак, кузнец не вытерпел и крикнул:

— Спишь? Как кладешь? Как кладешь, я тебя спрашиваю?!

Петр взглянул на кузнеца исподлобья, в душе у него все закипело, и он уже не смог сдержаться: сразмаху кинул на цементный пол клещи, бросил рукавицы, порывисто стянул с глаз защитные очки.

— Хватит! — развязывая тесемки очков и тяжело дыша, проговорил он. — Хватит с меня! Командир выискался. Я и сам такими командовал!