Когда отпуск подходил к концу, мне пришлось снова лечь в госпиталь. Стала постоянно болеть голова, нарушился сон, заболела правая верхняя часть груди под раненым плечом. Я пролежал около месяца. Меня выписали с ограничением II степени по состоянию здоровья и направили в запасной офицерский полк, стоявший под Москвой. В августе я был уволен в запас в связи с инвалидностью, полученной на фронте. Мне исполнилось двадцать четыре года. В пенсионной книжке стаж службы в армии был указан равным десяти годам: четыре года, проведенные на фронте, составили восемь лет. Как все демобилизуемые, я получил выходное пособие – около 5000 рублей. Государственные облигации сдал в фонд обороны, уходя из армии.

В Москве на Савеловском вокзале я увидел Суханова, комиссара моего дивизиона в 108-м ГАП. Он узнал меня. За пять минут, которые оставались у него до посадки в поезд, он коротко рассказал о боевом пути полка. За бои под Калинином и на Волге их всех наградили медалями "За оборону Москвы". Он записал мой адрес, сказав, что мне тоже положена медаль. Через месяц мне ее вручили в военкомате. Это была первая награда, которую получил уже после войны. Вторую получил позднее, когда уже ходил в штатском. Мне прислали орден Отечественной войны II степени. Награжден я был за бои под Ригой.

Еще в Иванове я узнал, что в Монине, под Москвой, живет Таня Чебаевская. Почему-то меня потянуло навестить ее. Приехав туда к вечеру, сначала зашел в привокзальный буфет и выпил полстакана водки. Не знаю, зачем я это сделал: предстоящая встреча меня совершенно не волновала, а водку даже на войне почти не пил, отдавал Мартынову. Таня была одна, муж ушел на ночное дежурство. Она угостила меня чаем. Мы вспомнили своих школьных товарищей. Володя Шерстунов не вернулся, ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Вася Москвичев был в плену, бежал, снова воевал, получил медаль "За отвагу". Саша Бекенев погиб. Наш классный руководитель Василий Александрович Немиров, которого мы все очень любили, тоже погиб.

Вернулись Вова Паршин и я. Об остальных мы еще ничего не знали.

Таня очень изменилась – повзрослела. Когда я спросил, какой институт она окончила, то, грустно усмехнувшись, она сняла с этажерки толстую книгу и дала ее мне. На титульном листе была надпись: "Самой способной и самой ленивой студентке". Ниже стояла подпись профессора, написавшего книгу. Таня рассказала, что через год после отъезда из Иванова она поступила в Московский энергетический институт на II курс. Сначала все ей казалось очень простым, и она, как всегда, не занималась. Но так продолжалось до экзаменов. На них она провалилась и ушла из института. Разговор наш не клеился. Я был готов слышать что угодно, но не это. В добавление ко всему заболела голова, как это часто случалось последнее время. Я сказал об этом Тане. Она приготовила мне постель на диване и, пожелав мне спокойной ночи, ушла в другую комнату. Воспоминания о наших одноклассниках, необычность встречи с Таней, с далеким школьным образом которой так много было связано, взбудоражили меня и всю ночь не давали покоя. Голова от полубессонной ночи еще больше отяжелела. Боль становилась нестерпимой. Утром я не стал завтракать, сказал, что спешу. Еще ночью решил, что попрощаюсь с Таней – ведь вчера был последний день моей службы в армии.

И сейчас, уходя, отстегнул измятые, видавшие виды полевые погоны, снял их со своей гимнастерки и протянул Тане:

– Прощай!

Она взяла их и с болью в голосе спросила:

– Что ты собираешься делать дальше?

– Возвращаюсь к родным, их нельзя оставить одних. А что потом – не знаю…

– Счастливо, Боря!

Она крепко пожала мне руку, смотря прямо на меня широко открытыми глазами, сразу став похожей на ту Таню, к которой я заходил шесть лет назад вместе с Васей Москвичевым.

…Возвратившись в Иваново, стал думать, что мне – инвалиду II группы, делать дальше. Мечта об институте затерялась среди сражений и дорог войны. Я, как и многие мои сверстники, вернувшись с "полей смерти", считал, что дорога в институт закрыта. Из головы все выбито и вымолочено снарядами и пулями, нервы не в порядке, ничего не выйдет. Решил, что буду работать военруком в школе. А отец думал иначе. Ему очень хотелось,- мне он сказал об этом,- чтобы я поступил в энергоинститут, где учился Лева. Я понял: для отца будет нестерпимо больно, если не решусь идти по стопам Левы, и подал заявление в Ивановский энергетический институт имени В.И.Ленина на электромеханический факультет. Через несколько дней пришло извещение о зачислении. Я снова стал студентом! Мама перешила мне Левин костюм. Когда я облачился в него, непривычная гражданская одежда показалась настоящим балахоном. Первый день занятий стал праздником не столько для меня, сколько для отца и матери. Я вышел из дому, и отец, открыв окно, помахал мне рукой, хотел что-то сказать, но только улыбнулся. В первые же дни учебы стало ясно, что мои опасения не были напрасными. Я почти ничего не понимал на лекциях, особенно по математике, физике, химии – моим любимым в школе предметам. Часто, сидя дома за столом и читая в который раз учебник, я, разозлившись на свою неспособность запомнить прочитанное и тяжелую боль в голове, бросал ни в чем не повинную книгу в угол. Потом брал ее снова и читал текст еще и еще раз. Настойчивость, привитая армией, внимание к фронтовикам в институте помогли. Начал втягиваться в учебу. Боли в голове стали понемногу проходить. Со второго курса, как отличнику учебы и активному общественнику, мне назначили повышенную стипендию имени М.И.Калинина. Тепло родного дома, учеба, появившаяся семья, заслонили собой ужасы войны, влили в меня новые силы, постепенно возвратили меня к той жизни, которая была нарушена войной…

30 лет спустя после моего ранения под Житковичами я получил приглашение от райкома партии и райисполкома поехать туда. В моей памяти, связанной с военными событиями, сохранились неясные картины маленького белорусского местечка – несколько пыльных улиц, разрушенные дома… Когда я приехал в Житковичи, перед моими глазами одна за другой прошли оживленные, озелененные и чистые, с асфальтным покрытием, улицы. Перед зданием райкома – большая площадь с памятником В.И.Ленину. Радушие и гостеприимство, с которыми меня встретили, были беспримерными. Они проявлялись ежечасно, ежеминутно и повсеместно. В воскресенье утром все население города от глубоких стариков до грудных детей было на площади.

Руководители города, бывшие партизаны, приехавшие на праздник ветераны, прошли к памятнику Вечной славы, возложили к его подножию венки и стали двумя шеренгами по обе стороны от него.

Праздничная демонстрация началась. Когда первые ряды демонстрантов стали приближаться к нам, заиграла музыка.

На трибуну поднялся парень:

Его громкий голос, усиленный громкоговорителями, разнесся по площади, по всем Житковичам и полетел дальше…

Он начал читать список воинов и партизан, погибших на территории района в годы Великой Отечественной войны. После первых прочитанных фамилий демонстранты склонили знамена, обнажили головы и под траурный марш пошли мимо памятника.

Читались фамилии, я потерял им счет, демонстранты шли и шли. И парень продолжал, не переставая:

– Рядовой… лейтенант… старшина… партизан…

Когда парень начал читать список, я решил, что он ограничится теми фамилиями, которые были высечены на мраморных плитах у памятника. Их было около двадцати. Но в списке только на букву "а" оказалось более двадцати фамилий. Мысли мои перемежались со словами парня и перебивались траурной музыкой.