Командир дивизиона, словно разгадав мои мысли, перестал шутить и сказал:
– Слушай, Малиновский! Я ведь понимаю, почему ты молчишь. Ты хочешь, чтобы я тебя назначил командиром батареи! Знаю, ты с этим справишься! И завтра же принесут тебя сюда убитого, или еще через день притащат собачьей волокушей умирающего в медсанбат. А скажи, что ты видел в жизни? Ты ведь и девушку ни разу не поцеловал!
Мартынов поддержал его. Лишь годом позднее, уже на другом фронте, когда у нас выбыл один из комбатов, Новиков временно назначил меня на его место.
Очень изменился за эти месяцы тяжелых боев наш дорогой Александр Данилович! Постоянно заботился о людях, старался избежать ненужных потерь. Случай со мной говорил о высоком чувстве ответственности старшего по возрасту человека по отношению к тому, кто в его глазах выглядел неопытным юнцом, вырванным из привычной жизни войной, и которому он искренне хотел,- насколько это было возможным,- помочь дожить до обычного человеческого счастья, казавшегося таким великим и прекрасным на фоне суровых фронтовых дней. А сам-то был старше меня лет на шесть, не больше!
Бои под Горбами завершились наступлением на Левошкино. Дивизии помогли танкисты, и в первый же день батальоны двух стрелковых полков подошли к селу, оттеснив врагов на несколько километров. Однако немцы сумели подбить часть танков, и наступление захлебнулось. Воспользовавшись этим, немецкие автоматчики зашли с флангов и отрезали продвинувшиеся к Левошкину два полка дивизии. Из артиллеристов там оказался командир полка и командиры двух дивизионов со своими взводами управления. Артиллеристы же нашего дивизиона в окружение не попали: стрелковый полк, который мы поддерживали, во время боя большого успеха не добился и продолжал занимать позиции в районе Горбов
Для окруженных наступили нелегкие дни. Боеприпасы и пищу им сбрасывали самолеты, но не всегда удачно Единственный оставшийся полк дивизии, обескровленный наступлением, не мог ликвидировать возникший заслон немецких автоматчиков. Через несколько дней окруженные сами пошли на прорыв. Артиллеристы действовали как пехотинцы. Большинству удалось прорваться и вынести раненых.
В конце января пришел приказ: двигаться к Старой Руссе. Когда дивизион на походе растянулся по заснеженному полю почти на полкилометра, в нашем расположении стали рваться снаряды. День был ясный, солнечный. На немецкой стороне, километрах в тридцати от нас, мы увидели два аэростата. Однако немецкие наблюдатели, наверное, плохо видели разрывы. А может быть, учитывая возможность близкого окружения, приберегли снаряды для более трудного времени. Скоро обстрел прекратился, не принеся нам никакого вреда.
Под Горбами я еще лучше узнал Сашу Ипполитова и хочу добавить несколько слов о нем. Свое отношение к нападению фашистов семнадцатилетний Саша выразил тем, что подал заявление в военкомат о досрочном призыве в армию. Вначале попал в Московский отряд радистом. 19 ноября 1941 года, во время последнего немецкого наступления на Москву, отряд занял оборону западнее Клина. (В это время я находился за Волгой, не так уж далеко от этих мест). Он стал невольным свидетелем того, как в течение 2-3 дней через позиции отряда с запада на восток, в Клин, отходили группами и в одиночку, конные и пешие, измученные, обросшие, голодные, раненые красноармейцы и командиры, потерявшие связь со своими частями. Утром. 1 декабря в бою при прорыве в сторону Яхромы Ипполитов был ранен, хотя и не очень тяжело, но идти не мог. До отказа набитая ранеными санитарная машина застряла на лесной дороге из-за перегрузки. Когда пули, немецких автоматов засвистели над машиной, она быстро опустела. Водитель сумел вырвать ее из грязи и доставил Ипполитова и одного тяжелораненого в Яхрому.
В течение одиннадцати дней, проведенных на переднем крае, ему, как и мне в то время, довелось испытать страх и голод, угрозу смерти и плена, пережить горечь отступления и другие неурядицы того периода войны. Ипполитову казалось, что он уже посвящен в солдаты-фронтовики. Только потом, когда после почти пятимесячного лечения в госпиталях и пребывания в запасных полках, он второй раз попал на фронт, теперь уже на Северо-Западный, он понял, что глубоко ошибался. Настоящим солдатом и фронтовиком он стал только здесь, на болоте Сучан и под Горбами!
Жизнь людей на фронте можно разделить на две части: одна из них та, в течение которой необходимо находиться в поле зрения противника, в пределах досягаемости его огнестрельного оружия, а другая – все остальное время. Можно знать или не знать о своем пребывании в зоне смертельной опасности. Когда знаешь, что тебя видит враг, принимаешь возможные меры к тому, чтобы это время было минимальным. Но часто это сделать невозможно: по условиям боевой обстановки необходимо быть почти на глазах у противника, не считаясь с тем, что подвергаешься крайнему риску быть убитым или раненым. Это время либо способствует укреплению в человеке высокого общественного долга, либо делает из него труса и предателя; это время является самой жестокой, но и самой объективной проверкой качеств человека. На Сучане и под Горбами – на глазах друг у друга – День за днем проходили мы ее. Нас связала истинная – фронтовая дружба. Она помогла на северо-западе, много раз выручала на других фронтах и теперь собирает ветеранов на встречи через столько лет после войны!
Передовая под Старой Руссой проходила по сосновому лесу. Таких высоких и стройных сосен я нигде еще не встречал. В районе наших НП увидел Мартынова… высоко-высоко на сосне, почти на ее вершине. Оттуда он наблюдал район Старой Руссы и пытался выяснить расположение немецких батарей. Дерево было таким высоким, что надо было иметь большое мужество на него залезть.
Я с трудом дошел до НП. Каждые 300-400 метров приходилось искать пенек – присесть, иногда просто прислониться к дереву. Так отдыхал несколько мину г, пока утихала сильнейшая колющая боль под левой лопаткой. Что со мной – я не знал, к врачу не обращался. Очевидно, сказалось, что после ранения попал на фронт, еще не восстановив свои силы, и сейчас, после многих месяцев постоянного нервного и физического напряжения, они были на исходе. Может, причиной была бессонная ночь: над нашим блиндажом то и дело свистели тяжелые снаряды, разрываясь поблизости и тяжело сотрясая землю, – гитлеровцы, предчувствуя наступление, стремились сорвать подготовку к нему.
На этот раз я решил привязать НП с помощью стереотрубы – иначе определить точное местоположение мартыновской сосны было невозможно. Поэтому со мной пошли все красноармейцы моего небольшого взвода: Захаров, Рыбаков, Негин, Суриков, Кувалдин. Рыбаков нее стереотрубу, уложенную в футляр, Негин – треногу к ней в брезентовом чехле. Суриков – планшет и рейку для измерения расстояний.
Моим помощникам, за исключением двадцатилетне; Сурикова, было под сорок лет. Захаров "на гражданке" работал учителем математики, Рыбаков – завмагом, Негин- бухгалтером, Кувалдин – портным. Все они был вятичами. Несмотря на то, что каждый из них был почти вдвое старше меня, у нас установились теплые товарищеские отношения. Я, если оказывался свободен, участвовал в строительстве блиндажей. Старался не подвергать бойцов опасностям – когда требовалось пойти на НП и при этом не нужно было брать приборов, всегда ходил один. И красноармейцы отвечали мне заботой за заботу. Делились, когда прижимало, последним куском хлеба. Помню, в трудные времена, когда из-за оттепели на много дней совершенно прекратился подвоз продуктов, ко мне с котелком в руке подошел Кувалдин. – Товарищ младший лейтенант! – сказал он.- Мы вот картофель под снегом нашли и немножко сварили. Это – ваше…
Придя на НП к Мартынову, долго искали какие-либо ориентиры поблизости, но их не оказалось. Только к вечеру мы точно установили на карте, где находится пересечение двух просек, расположенное километрах в полутора от НП, и отсюда начали привязку. Перед тем, как стало темнеть, я нанес на планшет и карту Мартынова маленькие треугольники, обозначавшие место его наблюдательного пункта.
