Все снова рассмеялись, а Сесилия смущенно и обескураженно захихикала, словно не в силах совладать с собой и удержать слова, которые, казалось, сами срываются у нее с языка.
Я же, сидя в этой самой красивой комнате особняка «Алая роза», старалась сосредоточиться и слушать не досужую болтовню, а песню, которую исполняли для гостей музыканты. Благодаря изысканному вкусу Гертруды (и деньгам Генри, разумеется) весь дом, буквально каждый дюйм его, поражал своим изяществом. Но ни одно помещение не могло сравниться с музыкальной комнатой, еще больше привлекавшей мое любопытство с тех пор, как я узнала, что она была устроена еще при прежних хозяевах. Прямоугольная, с высокими потолками и промежуточным карнизом, проходившим по трем ее стенам, сверху она была украшена барельефом, изображавшим странствующих музыкантов, прибывших в какое-то селение, чтобы повеселить его жителей. Художник, должно быть, свято верил в то, что музыка способна изменить нашу жизнь в лучшую сторону. Замечательная декорация для музыкантов, услаждавших слух гостей Гертруды игрой на лютне и арфе и пением восхитительных мадригалов.
Все здесь было прекрасно, и я бы с удовольствием провела в этой комнате вечер, если бы только могла остаться тут в одиночестве.
На подобного рода сборищах я всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Но Гертруда уверила меня в том, что ее подруги – все сплошь женщины образованные, набожные, добрые и сердечные.
– Мне кажется, Джоанна, что сегодня вы найдете себе настоящих друзей… друзей на всю жизнь, – говорила она, пожимая мне руку, когда мы вместе направлялись в музыкальную комнату.
В ответ я едва смогла выдавить из себя улыбку. Здравый смысл говорил, что слова «de libero arbitrio», которые мой взор накануне случайно выхватил из ее письма, были всего лишь совпадением, не более того. Но что-то подсказывало мне, что доверять Гертруде не стоит, а потому я не стала рассказывать ей про видения в большой зале. Пожалуй, пока будет лучше держать все свои переживания и подозрения при себе.
– Позвольте представить вам кузину моего мужа, госпожу Джоанну Стаффорд, – объявила Гертруда.
На меня обратилось семь пар любопытных глаз. Женщины разглядывали меня от макушки до пят, оценивая мое парчовое платье, которое на самом деле было не мое, а также головной убор и драгоценности.
Возраст собравшихся был самым разным: от совсем еще юной, похожей на девочку Сесилии, нежная кожа которой напоминала молоко с медом, до графини Элизабет, пожилой дамы с лицом, испещренным глубокими морщинами. Рядом с Сесилией сидела леди Кэрью, или леди Си, как ее все называли. Она то и дело с глубокомысленным видом упоминала своего мужа, сэра Николаса Кэрью, придворного, который, очевидно, пользовался немалым расположением короля. Переходя от одной дамы к другой и пожимая им руки, я чувствовала сильное смущение: их показное радушие было насквозь фальшивым, и от него веяло холодом, как от побитого морозом пастбища.
Все гостьи Гертруды сидели парами, кроме одной, расположившейся подальше от музыкантов. На лице ее, как приклеенная, застыла улыбка. Женщина была примерно того же возраста, что и сама Гертруда, которая ласково называла ее леди Ар. Глаза у нее были серые, широко поставленные, а кожа белая, как мрамор, и, казалось, светилась изнутри; однако свечение это было лишено свежести, словно скорлупа яйца, которое долго хранили в буфете. В профиль в леди Ар не было ничего такого особенного. Но когда она повернула ко мне мраморное лицо с огромными глазами навыкате и застывшей ослепительной улыбкой, обнажившей безукоризненные зубы, мне вдруг показалось, что я вижу совсем другую женщину.
Леди Ар заговорила, очевидно желая прийти на помощь донельзя смутившейся госпоже Риотсли.
– Ваш муж не виноват в том, что переговоры в Брюсселе о браке с Кристиной Датской идут так медленно, – сказала она. – Ведь Кристина, герцогиня Миланская, – племянница императора Карла.
– Боюсь, герцогиня Кристина не слишком высокого мнения о женихе, – пробормотала Сесилия.
Гертруда слегка похлопала юную даму по плечу, отчего на платье у той заплясал крупный бриллиант. Сама она была одета в бархатное платье цвета темного золота, что весьма выгодно подчеркивало смугловатую кожу ее щек. Губы жена Генри накрасила вишневой помадой. Многие помнят, какой красавицей была Гертруда в юности. Однако помимо природной красоты она еще в совершенстве владела искусством так умело подбирать гардероб, украшения и косметику, что все ее достоинства представали в самом выгодном свете.
– Не следует повторять сплетни, милая, – укоризненно сказала она.
– Это вовсе не сплетня, – возразила леди Си, – а подлинный факт. Конечно, Кристина Датская еще очень молода – ей всего только семнадцать лет, – но далеко не глупа. И знаете, что она сказала господину Риотсли в присутствии всех придворных в Брюсселе, причем достаточно громко, чтобы окружающие слышали? «У меня только одна голова, – заявила юная герцогиня. – Вот если бы их было несколько, то одну, так и быть, я бы предоставила в распоряжение короля Генриха».
Госпожа Риотсли положила руку на свой кругленький животик и еще больше расстроилась, поскольку окружавшие ее дамы снова громко рассмеялись.
– Мы все должны молиться, просить Господа, чтобы наш король взял в жены Кристину… или какую-нибудь французскую принцессу… и не искал себе супругу в… э-э-э… в других местах Европы, – сказала она.
– В каких других местах? – живо заинтересовалась толстая дочка графини.
– О, прошу вас, только не говорите, что по-прежнему еще остается возможность клевского варианта, – взмолилась одна из дам. – Не портите мне прекрасное настроение.
– Что еще за клевский вариант? – спросила я, впервые за весь вечер открыв рот.
– Ходят слухи, будто Кромвель настаивает на браке с протестанткой, – пояснила Гертруда. – А у герцога Клевского две дочери на выданье, две немецкие принцессы.
В комнате повисло мрачное молчание. Ясно было, что такого развития событий никто из присутствующих не хотел.
– Лично я готова прислуживать даже турчанке, одетой в один лишь красный кушак, если только меня сделают фрейлиной новой королевы, – объявила Сесилия.
Все остальные принялись в шутку бранить ее.
– Неужели у короля нет на примете ни одной подходящей англичанки? – выразила недоумение графиня.
– Похоже, что нет, – вздохнула хозяйка дома.
– Если бы такая кандидатура вдруг появилась, вы бы нам обязательно сообщили, правда, Гертруда? – жалобно спросила Сесилия.
Та украдкой метнула на меня взгляд, а потом ответила:
– Я так давно уже не была при дворе. – По интонации ее чувствовалось, что она не горит желанием обсуждать эту тему.
Леди Ар негромко засмеялась и невинно поинтересовалась:
– Ну и что? Разве для вас это имеет какое-то значение?
Похоже, эта дама полагала, что Гертруде откуда-то должны быть известны все мысли и желания короля.
Внезапно я почувствовала, что взгляд леди Ар устремился на меня.
– Госпожа Джоанна, вы, конечно, знаете, как все мы благодарны маркизе Эксетер за то, что она способствовала возвышению королевы Джейн?
– Какая чепуха! – резко отозвалась Гертруда.
– Почему вы отрицаете это? – воскликнула леди Си. – Разумеется, без вашей помощи не обошлось! Своими силами Сеймуры ни за что бы не справились!
Тут еще одна гостья, леди Анна, покачала головой и заметила:
– Братья Сеймуры – сущие чудовища.
Гертруда глубоко вздохнула и, скорчив гримасу, добавила:
– Но всех страшнее их папаша: вот уж зверь так зверь.
Это ее заявление вновь вызвало дружный смех присутствующих. Здесь все понимали друг друга с полуслова.
Меня же охватило смятение, которое я усиленно пыталась скрыть. Я вспомнила, как накануне вошла в гостиную Гертруды и случайно услышала ее разговор с доктором Брэнчем. Помнится, речь шла о некоей ничтожной девице из ужасной семьи. Наверняка они тогда говорили о покойной королеве Джейн Сеймур.
Ядовитая злоба и недоброжелательство, шпильки и язвительные насмешки – нет, не это надеялась я услышать здесь, в этой комнате, и, разумеется, званый вечер доставлял мне мало удовольствия. Но вот на серебряных подносах внесли пирожные. Кондитер Кортни оказался на высоте. Музыканты продолжали играть, и один из них пел красивую песню о любви и разлуке, а все дамы слушали и лакомились вкуснейшими пирожными.
