Гертруда меня не обманула, она действительно не бывала при дворе короля Генриха. С самого моего приезда хозяйка ни разу не покидала «Алую розу». Зато к ней народу приходило очень много. Кого тут только не было: портные и аптекари, ювелиры и ученые… и все просили уделить им время и внимание, причем желательно побольше. Маркиза всегда принимала посетителей в окружении своих благородных фрейлин во главе с Констанцией.
Утро было уже в самом разгаре. «Алая роза» ожила, в доме царила суета: всюду сновали люди, каждый занимался своим делом. Слуги тут поднимались в пять утра и усердно трудились до захода солнца. И в такой атмосфере, бесцельно бродя по особняку, я чувствовала себя здесь абсолютно чужой.
Чтобы пройти к лестнице, ведущей в покои Гертруды, нужно было миновать ту часть дома, которую я не любила: там располагалась большая зала. Это пустое помещение было поистине огромным и никогда не использовалось. В самое первое утро моего пребывания здесь, еще до того, как явились портные, маркиза, показывая мне дом, распахнула очередные двери, и мы вошли сюда.
И тут-то, в этой самой зале, со мной случилось нечто весьма странное. Во всяком случае, никакого разумного объяснения тому, что произошло, у меня до сих пор не было.
Я с интересом осматривала старинный камин. Похоже, многие месяцы, если не годы, огонь не лизал его стенки. Зев его был тщательно вычищен и так велик, что там спокойно мог бы стоять в полный рост высокий мужчина. Мое внимание привлекли две выступающие над камином фигуры, вырезанные из известняка. Они не были похожи на обычные украшения каминных полок: это были крылатые львы, которые застыли, разинув пасти, словно так и не закончили своего громоподобного рева.
Я подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть эти фигуры, и вдруг меня охватил жуткий, необъяснимый, какой-то иррациональный страх. А через мгновение я услышала странные звуки…
Сначала в ушах раздался чей-то голос: «Да благословит тебя всемогущий Господь».
Затем короткий крик: голосок тоненький, детский.
Потом чей-то смех, причем смеялся явно мужчина.
Все это мгновенно прозвучало у меня в ушах, и сразу все стихло. Я как безумная уставилась на Гертруду, потом перевела взгляд на Констанцию. Они никак на это не отреагировали.
– Вы что-нибудь слышали? – спросила я Гертруду.
Та, не совсем понимая, о чем речь, удивленно покачала головой. Констанция тоже, казалось, была озадачена.
Я хотела было рассказать жене своего кузена всю правду, но благоразумно воздержалась. Через несколько секунд мы уже выходили из залы. Я решила, что мне это наверняка почудилось. Ну конечно, ведь отъезд из Дартфорда дался мне нелегко, я уж не говорю о предшествующих ему событиях. Вдобавок первую ночь в «Алой розе» я провела почти без сна. Усталость, переутомление – все это сказалось на моем состоянии. Лучше ничего не говорить Гертруде, а то она еще, не дай бог, подумает, что у меня не все в порядке с головой.
С тех пор у меня не было особых причин заходить в большую залу. Но всякий раз, проходя мимо, я вспоминала те странные звуки, и мне становилось не по себе. Что это было? Игра воображения? Галлюцинация? Или же какое-то откровение, страшное и непонятное?
Как только я подумала об этом, на меня вдруг снова нахлынул тот ужас, который я испытала в монастыре Святого Гроба Господня, когда услышала слова сестры Элизабет Бартон.
В тот памятный день, в 1528 году, моя бедная, насмерть перепуганная матушка поскорей увезла меня из монастыря. Я сообщила ей, что с монахиней случился припадок и она несла какую-то чушь про ворон и собак, но что именно Элизабет Бартон говорила мне перед этим, я от своей родительницы скрыла. Я знала, насколько она впечатлительна, особенно когда дело касалось всяких видений и прочей мистики. Нельзя было давать матушке ни малейшего повода: не дай бог, еще заставит меня исполнять пророчество.
Случившееся в монастыре Святого Гроба Господня напугало меня не меньше, чем нападение Джорджа Болейна, однако на этот раз меланхолия ко мне не вернулась. Напротив, я решила дать всем ясно понять, что отныне стану жить в Стаффордском замке. Если за пределами толстых стен родового гнезда меня подстерегает опасность, то уж лучше я останусь дома. Но судьба распорядилась так, что мне в любом случае пришлось бы остаться. В ту зиму тяжело заболела моя матушка. Она вдруг почувствовала себя плохо, слегла и больше практически не вставала. Следующие несколько лет я посвятила заботам о ней. И разговоры о том, что мне, дескать, надо подыскать место при дворе или мужа, а лучше – и то и другое, как-то сами собой прекратились. Мое будущее (а вместе с тем и перспектива посредством службы при дворе или удачного замужества поспособствовать возвращению былого величия рода Стаффордов) казалось весьма туманным. Место мое было дома: я ухаживала за матерью; по мере сил поддерживала отца; чем могла помогала жене своего кузена Генри, леди Урсуле, которая каждый год регулярно беременела. До меня время от времени доходили слухи о деятельности сестры Элизабет. Да и для всех остальных это тоже не было секретом. Через несколько месяцев после моего визита в монастырь имя ее стало известно по всей стране. В Кентербери нагрянули сразу два кардинала: итальянец Компеджио и Уолси, главный министр Генриха VIII, сопровождавший его в Лондон. Итальянский прелат был послан его святейшеством, чтобы обсудить прошение короля о разводе. Сестра Элизабет была допущена в Кентербери к Уолси и предостерегла его, заявив, что развод чреват всякими опасностями. В последующие несколько лет она встречалась со многими высокопоставленными людьми государства и всякий раз умоляла их убедить Генриха отказаться от своего намерения. Дважды Элизабет удостаивалась аудиенции и у самого короля. Во второй раз она заявила, что если Генрих женится на Анне Болейн, то умрет, не прожив после этого и трех месяцев. Однако это не остановило короля, и, как известно, в 1533 году он во второй раз вступил в брак.
Когда обещанные три месяца прошли, пророчество сестры Элизабет Бартон было объявлено лживым, и Генрих принял против нее свои меры. Ее, а также всех ее сторонников арестовали по обвинению в государственной измене. Элизабет поместили в камеру лондонского Тауэра и подвергали многочисленным допросам с пристрастием, пока она не подписала документ, в котором отрекалась от своих предсказаний. Весной 1534 года сестра Элизабет вместе со своими сообщниками была казнена в Тайберне[8]. Низкое происхождение исключило для нее возможность закончить жизнь в Тауэре.
Весть о гибели Элизабет Бартон сильно меня опечалила, но одновременно, к стыду своему, я почувствовала, будто у меня гора с плеч свалилась. Эта странная женщина публично отреклась от своих пророчеств, заявив, что во всем виноваты постоянно окружавшие ее подстрекатели, которые и внушали ей всякие подобные идеи. Некоторые считали, что сестра Элизабет была орудием в руках партии, выступавшей против развода короля; другие утверждали, что она была если и не совсем сумасшедшая, то, во всяком случае, страдала какой-то таинственной неизлечимой болезнью – отсюда и эти нелепые пророчества. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, для меня это значило одно: все, что сестра Элизабет наговорила в тот памятный день, неправда. Я вовсе не являюсь избранницей каких-то высших сил, предназначивших меня для исполнения некоей ужасной задачи. Вскоре моя матушка скончалась, я заняла ее место рядом с Екатериной Арагонской, а потом ушла в Дартфордский монастырь и уже не думала о том, что в будущем якобы должна сыграть важную роль в судьбах государства. Когда епископ Гардинер вынудил меня принять участие в своих интригах, я не усмотрела здесь никакой связи с сестрой Элизабет. И все события, сопровождавшие поиски венца Этельстана, казалось, не имели никакого отношения к казненной монахине из монастыря Святого Гроба Господня.
Тем не менее я всегда старалась избегать астрологов, предсказателей, мистиков и колдунов, то есть всех тех, кто способен разродиться каким-нибудь пророчеством. Сестра Элизабет говорила, что за ней явятся еще два провидца. И я не могла забыть это ее заявление, как ни старалась.
