– Да почему же, Борне?

– Почему да почему! Давай сюда кольцо и убирайся к черту!..»

– Остановись, Клеман! Довольно! – сказал король при громком хохоте мужчин. – Ты развращаешь юношество…

– Курьер из Италии! – доложил вошедший секретарь, передавая королю пакет. – Он привез эти депеши с приказом немедленно передать их вашему величеству.

Король поспешно открыл пакет и, прочитав несколько строк, топнул ногой и воскликнул с горестью и гневом:

– О, Лотрек! Лотрек!

– Так некогда воскликнул Август: «Вар! Вар! Возврати мне мои легионы!» – шепнул Маро Дюшателю.

Король услышал эти слова и, овладев собою, бросил полурассеянный, полугневный взгляд на нескромного поэта, который сильно смутился этим.

– Что такое случилось, сын мой? – спросила герцогиня Ангулемская.

– Вы спрашиваете, что случилось! Италия потеряна для нас, потому что Лотреку не были посланы подкрепления. Задача моей жизни разрушилась! Горе тому, у кого совесть не чиста и кто подвел Лотрека! Над ним будет наряжен строжайший суд; я никому не дам пощады, хотя бы наказание постигло мою родную мать.

Герцогиня заметно встревожилась и хотела говорить, но король сделал такой решительный жест, что все поспешили удалиться и он остался один на ярко освещенном лугу, где за несколько минут перед тем слышался веселый говор и смех.

– Коннетабль Франции! – крикнул неожиданно король.

Карл Бурбон, пользуясь удобной минутой, поспешил присоединиться к остальному обществу, но теперь он вынужден был вернуться.

Король стоял перед ним несколько минут молча, с опущенными руками, и наконец медленно проговорил:

– Коннетабль, против вас существуют сильнейшие улики… Вы поддерживаете сношения с императором Карлом V…

Коннетабль молчал.

– Улики налицо! – продолжал король. – Как первый военный сановник в государстве, как принц королевского дома, вы рискуете потерять через это честь, свои земли и жизнь. Вам неугодно отвечать на это, потому что вы не решаетесь солгать мне.

– Государь!..

– Оставим это. С вами дурно поступили и раздражили вас; мы сами виноваты в этом; забудем последние месяцы; пусть каждый из нас постарается загладить свои ошибки. Честь и величие Франции в опасности! Будь достойным Бурбоном, кузен, обнажи свой меч коннетабля и не складывай оружия до тех пор, пока наши победоносные знамена не будут развеваться на берегах По. Собери войска и жди меня в Лионе… Могу ли я рассчитывать на тебя?

– Я готов служить моему королю.

Франциск подал ему руку, и они пошли в замок. Несколько минут спустя Бурбон отправился в путь в сопровождении своей свиты.

Примирение, о котором мечтал Франциск, не могло уже состояться. Бурбон, вернувшись в свой замок Chanteile, застал там немецкого графа Рейса, который приехал к нему с полномочием от императора, чтобы заключить с ним окончательный договор. Коннетабль, узнав на опыте недобросовестность Валуа, не доверял великодушным порывам короля и прочности своего союза с ним и потому счел за лучшее заключить договор с Рейсом. По этому договору он обязывался произвести приготовления к войне против короля в тех владениях, которые могли быть отняты от него в случае процесса, – Бурбоне, Оверн, Марш, Форез, Божоле, а также во всех провинциях, где это окажется возможным. Одновременно с этим испанская армия должна была занять Гасконь и Лангедок, английская и нидерландская армии – Пикардию, а немецкая армия – Бургундию. В случае удачи Карл Бурбон за свое содействие получал бурбонские владения в Лионне, Дофине и Провансе, из которых предполагалось составить особое королевство; остальная Франция делилась между императором Карлом и английским королем Генрихом VIII; последний приобретал при этом титул английского короля. В Блуа уже не раз доходили неясные слухи об этом опасном соглашении. Даже в тот вечер, когда коннетабль сделал визит герцогине Ангулемской, она сообщила своему сыну, что получила письмо от нормандского сенешаля Брезе, который извещал ее, что двое дворян признались на исповеди, что один знатный человек королевской крови завербовал их в заговор против государства. Но Франциск, согласно своему характеру, рассчитывал подавить заговор, выказав рыцарское доверие своим врагам, и отдал только приказ арестовать обоих дворян и привести их к герцогине Ангулемской. Вслед за тем он неожиданно отправился в Бурбоне в сопровождении многочисленной свиты, зная, что еще застанет коннетабля в Мулене. Здесь повторилась та же сцена, что и в Блуа, с той разницей, что король высказался более определенным образом, просил прощения у коннетабля за нанесенную ему обиду и обещал утвердить за ним бурбонские владения в случае неправильного решения процесса. Но было уже слишком поздно; Бурбон не мог отступить от данного слова и был вполне уверен, что никакие обещания со стороны короля не спасут его от строгого наказания в случае, если будет открыт его договор с императором. Поэтому коннетабль, сделав над собой усилие, разыграл роль покорного вассала, заявил, что император заискивал перед ним, но что пока между ними не было заключено никакой сделки и что только нездоровье мешает ему отправиться с королем в Лион. Король уехал, оставив в Мулене одного дворянина, которому поручил следить за коннетаблем и торопить к отъезду. Но коннетабль крайне медленно собирался в путь и, едва доехав до ла Палисс, внезапно вернулся в свой замок Chantelle. Отсюда он написал королю, что будет верно служить ему до самой смерти, если он прекратит процесс и немедленно утвердит за ним его бурбонские владения. Коннетабль вовремя снял с себя маску, потому что прежде чем его письмо пришло в Лион, прибыл туда посланный от герцогини Луизы и Дюпра с подробными показаниями обоих арестованных дворян, которым был сделан в Блуа строжайший допрос, после чего король немедленно двинул войска на Шанталь. Коннетабль едва избежал осады в собственном замке и, распустив наскоро своих приверженцев, бежал в Овернские горы и впоследствии с опасностью для жизни пробрался через Дофине в Савойю. Если, с одной стороны, близость королевской власти и уважение к ней способствовали быстрому усмирению опасного восстания, то с другой – нельзя было сразу довериться успеху; и поэтому король решил отказаться от личного участия в итальянском походе. Ловко задуманный план восстания стянул извне грозовые тучи на Францию, и никто не мог сказать тогда, в какой степени возможно будет отвратить их без ущерба для государства. Но короля Франциска больше всего огорчала измена самого могущественного и знатного человека в королевстве, его товарища по оружию, который, несмотря на простоватость, нагло обманул его, уверив в своей верности. Франциск был озадачен таким вопиющим противоречием с рыцарством, которое стремился воскресить в своем лице. Ему и в голову не приходило, насколько он сам был далек от рыцарского идеала со своей ненасытной жаждой к переменам в наслаждениях. Быть может, это осознание в значительной мере отравило бы ему существование, во всяком случае заставило бы его посмотреть снисходительнее на поступок коннетабля. Но Франциск не был способен к анализу. Он вернулся в Блуа в самом печальном расположении духа и, против обыкновения, удалился один в свою комнату. Слуга, предполагая, что король чувствует себя нездоровым, развел большой огонь в камине, который в те времена представлял собой подобие обширной ниши. Король долго сидел неподвижно в своем кресле, грустно устремив глаза на мерцающее пламя. Наконец вошел слуга и спросил, угодно ли будет его величеству ужинать в большом или в маленьком обществе или он никого не желает видеть сегодня. Король, подумав немного, спросил:

– Кто здесь из моих ученых господ? Вернулся ли канцлер Бюде?

– Канцлер приехал сегодня и к услугам вашего величества.

– Отлично!.. Позови его к ужину. Кто еще в Блуа?

– Господин епископ Тюлля и Макона, затем господин Дюшатель; он приехал с вашим величеством!

– Разумеется, и они должны быть.

– Здесь еще скульптор Жюет, живописец Жан Кузен. Эти господа уезжают завтра в Париж вместе с господином Приматисом, который собирается в Фонтенбло.