Но напрасно я боялся, не успел я войти к себе, как зазвонил телефон — говорил Элф.

— Битый час названиваю, — сказал он. — Беспокоился, как ты там.

— Элф, а ты слыхал, что творится?

— Кое-что слыхал.

— Чуть бы пораньше — и я успел бы к тебе проскочить, а не застрял в Милвилле. Я, видно, налетел на этот барьер в самые первые минуты, когда он только-только появился.

И я рассказал ему все, что случилось с тех пор, как моя машина налетела на барьер. А потом и про телефоны.

— Они говорят, чтецов у них много. Людей, которые читают для них книги, — прибавил я.

— Это способ получать информацию.

— Я так и понял.

— Послушай, Брэд… у меня одно страшноватое подозрение.

— Вот и у меня тоже.

— Может быть, эта лаборатория в Гринбрайере…

— Я тоже об этом думал.

Элф то ли тихонько ахнул, то ли задохнулся.

— Стало быть, это не в одном Милвилле.

— Пожалуй, таких Милвиллов не счесть.

— Что ж ты теперь будешь делать, Брэд?

— Пойду к себе в сад и погляжу получше на кой-какие цветочки.

— Цветочки?!

— Это очень длинная история, Элф. После расскажу. Ты пока не уедешь?

— Охота была уезжать! — сказал Элф. — Этакого представления еще свет не видал, а у меня место в первом ряду.

— Я тебе позвоню через часок.

— Буду ждать, — пообещал Элф. — Далеко отходить не стану.

Я дал отбой и постоял в раздумье. Ничего нельзя понять! Лиловые цветы явно каким-то образом замешаны в эту историю, и Таппер Тайлер тоже, но все так перепуталось — не поймешь, с чего начинать.

Я вышел из дому и побрел в сад, к старым теплицам. По примятым стеблям еще можно было различить, где прошел Таппер, и у меня полегчало на душе: я боялся, что вихрь, принесший семена, смял и повалил цветы, замел все следы — и теперь их уже не сыскать.

Я стоял на краю сада и озирался, будто видел его первый раз в жизни. В сущности, никакой это не сад. Когда-то на этом участке мы выращивали цветы и овощи на продажу, но потом я забросил теплицы, земля осталась без присмотра, и всю ее заполонили цветы. С одного бока эти заросли упираются в старые теплицы, двери криво повисли на ржавых петлях, почти все стекла выбиты. У одного угла высится вяз — тот самый, что пророс когда-то из семечка, и я хотел тогда вырвать побег, да отец не позволил.

Таппер что-то болтал про эти цветы — как много их разрослось. Он уверял, что все они — те самые, лиловые, и непременно хотел рассказать про них моему отцу. Таинственный голос в телефонной трубке — или по крайней мере один из тех таинственных голосов — отлично знал о существовании отцовских теплиц и осведомлялся, занимаюсь ли я ими по-прежнему. И ко всему, часа не прошло с тех пор, как на нас обрушился ливень семян.

Маленькие лиловые головки — подобие львиного зева — обратились ко мне и дружно кивали, словно втайне посмеивались, а над чем — неизвестно; я резко отвел глаза и посмотрел на небо. Там все еще неслись клочья туч, поминутно заслоняя солнце. Когда их разгонит ветром, будет настоящее пекло. Я уже чуял в воздухе приближение жары.

Осторожно пошел я по следу Таппера. Дошел до конца, остановился и обругал себя стоеросовой дубиной: с чего, спрашивается, я вообразил, что здесь, в цветнике, найду какую-то разгадку?

Таппер Тайлер исчез впервые десять лет назад, и сегодня снова исчез, а как это он ухитрился, должно быть, никто никогда не узнает.

И все же в голове у меня стучала упрямая догадка, что Таппер и есть ключ ко всей этой темной истории.

Как я пришел к этой мысли — хоть убейте, объяснить не умею. Ведь тут не один Таппер замешан — если он и вправду замешан. Тут еще и Шкалик Грант… Ох, я же никого не спросил, что со Шкаликом!

Дом доктора Фабиана стоит на холме, как раз над теплицами, можно пойти туда и спросить. Конечно, доктора, может, и нет дома, — ну что ж, немного обожду, глядишь, рано или поздно он объявится. Делать покуда все равно нечего. А при том, что там сейчас орут про меня Хайрам и Том Престон, пожалуй, умнее всего не возвращаться домой — уж лучше пусть меня не застанут.

Раздумывая так, я стоял на том месте, где обрывался след Таппера, и теперь шагнул вперед в сторону докторова дома. Но к доктору Фабиану я не попал. Один только шаг — и засияло солнце, дома исчезли. Все исчезло — и дом доктора, и все другие дома, и деревья, и кусты, и трава. Остались одни лиловые цветы, лиловым морем они залили все окрест, а над головой в безоблачном небе запылало слепящее солнце.

И все это случилось оттого, что я сделал один только шаг. Тогда я ступил другой ногой — и вот стою на новом месте, окаменев от страха, не смея обернуться: кто знает, что там, позади… А впрочем, кажется, я знаю, что увижу, если обернусь, — те же лиловые цветы.

Ибо какой-то краешек оцепеневшего, перепуганного сознания подсказывает: вот об этих-то краях и говорил мне Таппер.

Таппер отсюда пришел и сюда вернулся, а вслед за ним сюда попал и я.

Ничего не произошло.

И правильно. Видно, такое это место, здесь, наверно, никогда ничего не происходит.

Сколько хватает глаз всюду цветы, в небе пылает солнце, а больше вокруг ничего нет.

И — ни звука, ни ветерка. Только со странной силой охватывает, обволакивает благоухание несчетных лиловых цветов, напоминающих львиный зев.

Наконец я собрался с духом и медленно обернулся. Но и позади только цветы и цветы.

Милвилл исчез, провалился в какой-то другой мир. Нет, не так. Наверно, он остался в прежнем, обычном мире. Не Милвилл, а я сам провалился. Один только шаг — и я перенесся из Милвилла в какой-то неведомый край.

Да, это другой, незнакомый край, а между тем сама по себе местность словно бы та же. По-прежнему я стою в ложбине, что лежит позади моего дома, за спиной у меня все тот же косогор круто поднимается к пропавшей невесть куда улице, где только что стоял дом доктора Фабиана, а в полумиле виднеется другой холм, на котором должен бы стоять дом Шервудов.

Так вот он, мир Таппера. Сюда он скрылся и десять лет назад, и сегодня утром тоже. А стало быть, и сейчас, в эту минуту, он здесь.

И стало быть, есть надежда выбраться отсюда, вернуться в Милвилл! Вернулся же Таппер — значит, дорога ему известна! Хотя… почем знать. Что можно знать наверняка, когда свяжешься с полоумным?

Итак, прежде всего надо разыскать Таппера Тайлера. Едва ли он где-нибудь далеко. Понятно, придется потратить какое-то время, но, уж конечно, я сумею его выследить.

И я стал медленно подниматься в гору — дома, в родном Милвилле, эта дорога привела бы меня к доктору Фабиану.

Я поднялся на вершину холма и остановился — внизу, куда ни глянь, расстилалось море лиловых цветов.

Странно видеть эту землю, которая лишилась всех обычных примет: не стало деревьев, дорог, домов. Но очертания местности все те же, знакомые. Если что и изменилось, так разве только мелочь, пустяки. Вон, на востоке, та же сырая, болотистая низина и пригорок, где стояла прежде лачуга Шкалика… где еще и сейчас стоит лачуга Шкалика, только в каком-то ином измерении, в ином времени или пространстве.

Любопытно, какие нужны поразительные обстоятельства, какое редкостное стечение многих и многих обстоятельств, чтобы вдруг перешагнуть из одного мира в другой?

И вот я стою, чужеземец в неведомом краю, и вдыхаю аромат цветов, он льнет ко мне, обволакивает, захлестывает, словно сами цветы катятся на меня тяжелыми лиловыми волнами и сейчас собьют с ног, и я навеки пойду ко дну. И тихо — я и не знал, что может быть так тихо. В целом мире ни звука. Тут только я понял, что никогда в жизни не слышал настоящей тишины. Всегда что-нибудь да звучало: в безмолвии летнего полдня застрекочет кузнечик или прошелестит листок. И даже глубокой ночью потрескивают, рассыхаясь, деревянные стены дома, тихонько бормочет огонь в очаге, чуть слышно причитает ветер под застрехами.

А здесь все немо. Ни звука. Ни звука потому, что нечему звучать. Нет деревьев и кустов, нет птиц и насекомых. Только цветы, только земля, сплошь покрытая цветами.