Поравнявшись с первым домом, несколько отдаленным от остальных, пацан вновь остановился.

– Здравствуй, дедушка Азамат, – улыбнулся он сидящему у крыльца с закрытыми глазами старику. Тот вздрогнул, будто вынырнул из глубокого сна, и удивленно уставился сквозь вечерний сумрак на собеседника.

– А-а-а… Воин, это ты? – сонно откликнулся дед.

Мальчуган знал, что перед ним, подперев бороду резной палкой и с папахой набекрень, сидит самый хитрый человек на свете. Поэтому в разыгранную сонливость нисколько не поверил. Ребенок готов был дать голову на отсечение, что старец заметил его силуэт еще издали. Дед Азамат всегда себя вел так, будто ничего не замечает, не знает и знать не хочет. Хотя именно этот сухопарый старик, сонно сидящий у крыльца своего дома на окраине, лучше любого в деревне все подмечал, все знал и всем интересовался. Не зря же взрослые ходили к нему за советом.

– Как твои дела, воин? Небось, опять в Старый Город бегал? – спросил дедуля.

Хлопчику он нравился. Во-первых, только дедушка Азамат общался с ним на равных. А во-вторых, всегда называл воином, что безумно льстило обладателю совершенно мирного характера. Как-то старик сказал: «В тебе течет кровь предков. Кровь – огонь, какой может быть только у настоящего воина. Не то, что у этих сонных бурундуков, днями напролет гоняющих овец по горам. Ты еще покажешь им, на что способен, когда обнаружишь силу, живущую в твоей крови!»

Красивые слова. Только что-то в них совсем не верилось.

– Да, дедушка. Именно оттуда я и иду.

– Ох, и попадет же тебе от матери! – притворно беспокоясь, сказал старина, тщательно поправляя съехавшую набок овечью шапку, – кстати, она тебя искала.

– Уже иду, – мальчик было собрался скорее бежать домой, но, спохватившись, вновь повернулся к старцу. – Давно хотел у тебя, дедушка, спросить. А почему ты сакли на горе называешь «Старым Городом», когда все говорят «Мертвый»?

– Ошибаются все! Никогда никого не слушай. Особенно всех! Это совсем не мертвый город – там жизни полно, хоть и невидимой.

– Жизни? – недоуменно повторил ребенок.

– Потом поймешь. Я тебе как-нибудь в другой раз про те полуразрушенные башни и силу камня расскажу.

– Сила камня, – завороженно, будто коснулся чего-то чудесного, прошептал малыш.

– Потом! А сейчас ступай. И так мать волнуется.

– Она всегда волнуется, – буркнул себе под нос мальчишка, но все же спешно зашагал дальше.

Его дом находился близко к школе, буквально через дорогу. Такой же типично-стандартный, без каких-то особенностей, как и любой деревенский дом: четыре комнаты, маленькая кухонька да туалет на улице.

Самое большое из помещений служило чем-то вроде гостиной. Хотя о какой гостиной вообще могла идти речь? Большую часть комнаты занимал огромный стол. Для всего: для постоянных застолий, для семейных «советов», для решения проблем. Часто казалось, что вся жизнь родителей протекала лишь вокруг этого стола. Что именно он – грубый, совсем не красивый, традиционно застланный кружевной скатертью – и есть главная родительская ценность. Иногда думалось, что он является стержнем, носителем семейной жизни. Не станет стола – не станет и матери с отцом. И еще – что именно из-за него, этого стола родители никогда не выезжают за пределы села. Стоит отойти слишком далеко, как связь с деревянным монстром оборвется и сразу упадешь замертво. Причем у каждой семьи, в каждом деревенском доме в «гостиной» стоял такой же точно монстр.

Следующая комната была родительской, ровно на одну широкую кровать. Спальня родителей вообще была своеобразным табу – мальчонка мог по пальцам пересчитать, сколько раз за свою жизнь побывал в ней. Хотя, с другой стороны, никто конкретно ему не запрещал туда ходить. Просто с самого детства знание, что «нечего там ребенку делать» витало в воздухе. Даже сейчас парнишка помнил, как, будучи совсем еще маленьким, трясся от страха во время грозы, но пойти к родителям в спальню, чтобы уберегли, отогнали своим теплом навалившийся ужас, даже помыслить не смел.

Еще одна комната – это отцовская святая святых. Там, помимо большого старого дивана и маленького столика, величественно восседал на тумбе телевизор. Почти все свободное от работы время отец утопал в недрах дивана, вперив стеклянный, безжизненный взгляд в мелькающие на экране картинки. Мальчик редко бывал здесь – ведь с отцом смотреть телевизор было совсем неинтересно! Говорить мог лишь динамик «ящика» (как злобно называла его мать). А если хотелось что-то обсудить или спросить, отец мгновенно реагировал недовольным окликом или тычком ноги.

И, наконец, комната мальчика. Он любил и наслаждался ею, как наслаждается садовник своим садом. Именно здесь царила настоящая жизнь! В остальном доме все было или слишком громоздким, или миниатюрным, а значит неудобным. Свою же комнату мальчонка, по возможности, заполнял для себя и под себя, нещадно избавляясь от всего, что казалось чужим. Конечно, мебель не отличалось особой новизной, однако это было неважно. Осознание, что комната в целом и каждая в ней вещь принадлежали ему, делала их бесценными и любимыми. Даже мать, помешанная на чистоте, ради уборки не решалась нарушать покой и границы этого помещения, предоставляя сыну самому распоряжаться порядком в своей обители.

Именно сюда он и стремился попасть как можно скорее.

Стоило лишь переступить порог, как из ниоткуда возникла она. Сверкая разъяренными глазами и закрывая собой проход из коридора, а, значит и путь к отступлению, мать всем видом показывала недовольство.

«Спектакль «Грозовое облако» начался!» – подумал сорванец.

– Ты знаешь, который час?! – произнесла она первую фразу традиционного монолога.

Мальчик виновато пожал плечами, с готовностью подхватывая отведенную ему роль.

– Вот именно! – непонятно к чему воскликнула мать. – Половина шестого – уроки уже четыре часа как, закончились! Где ты все это время был?!

– У Тамика, – еле слышно соврал мальчонка в надежде, что спасательный круг окажется на плаву.

– В отличие от тебя, Тамерлан домой пришел сразу после школы.

Черт, вранье не прошло.

«Ну и говно же Тамик! Ведь обещал!» – зло подумал мальчик.

Оставалось лишь два варианта: сказать правду, а, значит получить по полной, или, не сознаваясь, тупо молчать, подошвой сапог стирая с пола невидимые линии. Что, собственно говоря, и делалось.

Так и не произнеся ни слова, поджав губы и вперив в лоб сына пронизывающий взгляд, мать постояла еще с минуту, но, не дождавшись повинной, сухо бросила:

– Хорошо. Тогда с отцом будешь разговаривать!

– Ма-ам… – жалобно протянул мальчик.

– Иди в свою комнату. Чтобы я тебя до самого ужина не видела!

Поставив в конце жирный восклицательный знак, она развернулась и устало поплелась на кухню.

Ребенок быстро снял верхнюю одежду, разулся, захватил стоящий у входной двери ранец и пробежал в свою комнату. Лишь закрыв дверь и сиганув на кровать, он смог с удовольствием выдохнуть:

– Интересно. Это навсегда?

Нельзя сказать, что, убегая в запретный Мертвый Город, он не знал о возможных проблемах, но, как и любой, делающий что-то «нельзяшное», рассчитывал на «авось пронесет». Однако же на этот раз «не пронесло» и теперь проблем не избежать.

С одной стороны, отца можно не бояться. Мамина угроза «разговора» с отцом не действовала уже давно. Пацан очень рано раскусил, что воспитательный максимум отца – это затрещина да какое-нибудь обидное слово. И то, больше для вида, чтобы мать отвязалась. Он давно к этому привык и воспринимал весь педагогический процесс не более, чем спектаклем для родителей. Ну, развлекаются люди (в частности мама). Чего, спрашивается, мешать?

Больше остального его тревожило, что узнают про то, куда бегает сын. А тогда может вытворить что угодно, вплоть до проводов и встреч из школы. А это уж ни в какие рамки! И так в школе проблемы, а если еще и мамины «бзики» добавятся.