– Папа, а у этого, у Рытвина… у него совсем-совсем никакой совести нет? – Он задавал иногда неожиданные вопросы.

Отец черенком вилки поскреб заросший висок.

– Тему надо рассматривать философски… Возможно, какая-то совесть у него и у таких, как он, есть. Но она не применима к нормальным человеческим понятиям. Другая она… Вот, например, отстрел конкурентов стал в их кругах уже не преступлением, а обычным приемом в разрешении деловых конфликтов. Не успеваем оперировать всяких боссов и телохранителей. И это ведь лишь те, кого не наповал…

Мама кашлянула и глазами показала на Сёгу: не травмируй ребенка. Отец тоже покашлял, спохватился:

– Ох, я и забыл! Я тебе, Сергей, такую лошадь раздобыл! – Он спешно выбрался из-за стола, ушел из кухни и тут же вернулся с желтой шахматной лошадкой в узловатых пальцах. У нее была улыбчивая, озорная мордашка. Сёга засветился, шевельнул губами: «Спасибо». Взял лошадку в две ладони, поднес к лицу, зашептал что-то. Мама, отец и Вашек быстро переглянулись. Отец опять кашлянул и сообщил:

– Ты не сомневайся, она с той самой клетки. Я ее собственноручно в кабинете у Валерия Семеныча спер. То есть сначала спер, а потом признался, что реквизировал… Вашек, ты уж смастери дубликат, я обещал. Сделаешь?

– Та-а… – с удовольствием отозвался Вашек.

Но "лошадкина радость" не совсем отключила Сёгу от тревог. Он поднял лицо, глянул на всех по очереди, выдохнул тихонько:

– Вот если бы больница стояла на Треугольной площади…

– М-м… ну и что тогда? – осторожно спросил Евгений Евгеньевич.

– Было бы хорошо. Там не бывает зла… – И Сёга стал гладить мизинцем прядки деревянной гривы.

На следующее утро после встречи с Вашеком Белка проснулась рано. Лежала и думала о Вашеке… Да нет же, не так, как обычно девочки думают о мальчишках: ах, какой он, мол, привлекательный, как он будет ко мне относиться, если подружимся, и нет ли уже у него знакомых девчонок, и что он, интересно, думает про меня… Ну, честное же слово, не так! Вашек был частью всего, что случилось вчера, когда с неслышным звоном туда-сюда прогнулось несколько раз окружающее пространство. Он был неотрывен от загадочных кварталов, от своего названного брата Сёги с его тяжкой судьбой, от солнечных часов посреди Треугольной площади, от самолетиков со стрекозиными крыльями (один такой самолетик сейчас висел на нитке над Белкиной кроватью)…

Ну, а если уж совсем-совсем по правде, то все-таки думалось и просто о Вашеке. О том, что он добрый и симпатичный. Вроде бы на первый взгляд ничего особенного, а… ну, в общем, ясно…

Белка томилась в ожидании часа, когда можно позвонить Вашеку. В девять, наверно, еще рано. Может, он спит допоздна. Или просто подумает с недовольством: во какая нетерпеливая. Может, у него других дел полно, а про Белку он и не помнит…

Но в половине десятого, наверно, уже можно… А чтобы время не ползло, а двигалось нормально, Белка пропылесосила комнату и вычистила на кухне сковородки, чем немало удивила маму:

– С тобой все в порядке?

– Нет, ну это надо же! – картинно вознегодовала Белка. – Стоит сделать что-нибудь полезное, как тут же подозревают в шизофрении!

Вашеку она позвонила в девять двадцать пять. Он откликнулся сразу – хорошо так, обрадованно:

– Белка? Привет! Как дела?

– Я нашла конёчка. Лошадку то есть. Могу принести…

– Давай! А когда?

– Когда хочешь! Хоть сейчас… – и примолкла испуганно (а в общем-то ведь не трусиха).

– Давай! – опять обрадовался Вашек. – Через полчаса у солнечных часов! Идет!

– Идет! – отозвалась она уже без робости. И решилась на вопрос:

– А Сёга… он как?

– А чего ему! – откликнулся Вашек (явно с расчетом на Сёгу). – Вон болтается опять на кольцах, как сушеная вобла на солнышке. И язык показывает… Мы вместе придем!

Белка чуть не опоздала к часам. Потому что слегка заплутала. Казалось бы, где там можно заблудиться? Прошла в открытые ворота надвратной башни и топай прямо до часов, которые видны издалека. Однако выяснилось, что не видны! На пути оказался дощатый забор, который тянулся наискосок и как бы отжимал Белку (и других прохожих) к правой стороне площади – к небольшим домам с магазинчиками и мастерскими. Забор выглядел необыкновенно. Его высокие доски были покрыты белой краской, а снизу к ним оказались приколочены в особом порядке черные узкие досочки – ростом Белке до пояса. И получилась почти бесконечная клавиатура этакого великанского фортепьяно… Ну и ну! Внутри у Белки даже зазвучало что-то из классики – не то Рахманинов, не то Шопен. И опять – дзын-нь! – дало знать о себе пространство.

Ну ладно, забор забором, а справа тоже многое было незнакомо. Во-первых, почудилось Белке, что среди торговых лавок, ателье и парикмахерских много не тех, что были вчера. Во-вторых, за невысокими крышами, изгородями и покрытыми пухом тополями (которых вчера Белка тоже не заметила) подымался каменный дом со стрельчатыми окнами и старинного вида фронтонами. Белка узнала здание музея. Неясно только было, почему он там. Казалось бы, должен он стоять дальше и правее…

И вот что совсем уже было непонятно – это горящие на солнце кресты и маковки небольшой церкви. Откуда она взялась? Белка была уверена, что, кроме большого, всем известного собора, храмов поблизости нет. Может быть, эту церковь построили или восстановили совсем недавно? А раньше, когда не было крестов и колокольни, ее просто не видели с городских улиц?

Белка озадаченно помотала головой (отчего перекосились очки) и пошла вдоль гигантской клавиатуры. (А! Это не Шопен! Это вторая часть бетховенской сонаты номер восемь!.. Спокойный и ласковый мотив…) Наконец «музыкальный» забор кончился и все сделалось знакомым – красные институтские корпуса, водонапорная башня вдали, косой «плавник» солнечных часов… И наконец она увидела братьев!

Сперва – Сёгу. Он издалека был похож на стартовый флажок, верхняя часть древка у которого украшена белым волосатым шариком. И почти сразу из-за часов появился Вашек. Заулыбался, пошел навстречу. А Сёга за ним, в двух шагах. Смотрел он прямо перед собой, руки держал за спиной, длинные ломкие ноги ставил твердо – ну, сама независимость.

Белка с двух шагов протянула на ладони лошадку:

– Вот… вчера отыскала… – Шахматный конь был крупный, поблескивал коричневато-желтым деревом – сразу видно: каким-то непростым, нездешним (может, пальмовым?). Головка была вырезана очень тщательно: тонкие прядки гривы и челки, живые глазки… Даже крохотные зубы можно было различить между приоткрытых губ.

Независимость и важность вмиг слетели с Сёги, он подскочил:

– Это мне?

– А кому же… – усмехнулась Белка.

– Насовсем?

Она сделала вид, что чуть-чуть обиделась:

– Ну, неужели подразню и отберу?

– Спа-асибо… – Сёга бережно, как птенца, взял шахматную лошадку в ладони. Зачем-то подышал на нее. Поднял на Белку серые, с голубыми проблесками глаза. Она почему-то смутилась.

– Это с той самой клетки, с «Же-один», ты не сомневайся.

– Я вижу… Спа-асибо…

Белка заметила это растянутое «а» в слове «спасибо» – как в «та-а» у Вашека. Вашек же решил не упускать воспитательный момент:

– А кто вчера говорил всякие вредности? "Тили-тили"…

Сёга сморщил остренький нос. Шумно втянул им воздух. В этом звуке была осознанная виноватость, просьба о прощении и обещание никаких «вредностей» с этой поры не говорить. И… да нет, больше, кажется, ничего не было.

Белка ощутила желание ласково растрепать его белые волосы (странно, вроде никогда она не была сентиментальной). Это желание она молниеносно и сурово подавила и покосилась на Вашека: не учуял ли он такого? Вашек сказал:

– А нога-то как? Не болит?

– Что?.. Ой, да я и думать забыла!

Сёга между тем уселся на приподнятую площадку часов. Поставил каблуки желтых полуботинок на каменный край, подтянул к подбородку колени, на правом утвердил Белкину лошадку, а на левом – еще одну, поменьше, он достал ее из кармашка. Видимо, устраивал знакомство. Потом он ткнул их мордашками в еще одну лошадку – ту, что была вышита белыми и желтыми нитками на футболке. Видимо, это был какой-то ритуал.