Верховный Правитель восседал у самого края тридцать девятой ступеньки, на легком переносном «тугане» без спинки.

В этот день он должен был спуститься вниз ко рву, пройти по левому краю и принести в жертву одну из фамильных драгоценностей, самую любимую и дорогую. Снять с шеи украшение и бросить его в воду. И насколько он будет искренен в выборе подарка Богу Дождя, зависел исход церемонии. Эту ночь все ждали с огромным трепетом. Сам великий богоподобный правитель сходит на землю.

Стража внизу стояла по обе стороны рва, чтобы никто из зевак не зашел за границы жертвенника. Стражники как изваяния, застыли внизу. Отражение луны золотым блюдом лежало на поверхности воды и плавно покачивалось, вторя волнам.

Вой жрецов падал с верхней площадки многоступенчатого сооружения. Они просили у Бога Дождя милости для людей. Оросить долину дождем божественного внимания, порадовать всех присутствием своей Милости. Они, скрытые от взоров любопытных, совершали таинство, и только звуки молитв нарушали спокойную тишину. От их пения накатывало необъяснимое чувство, ноги тяжелели и как будто прирастали к земле. Жрецы пели до тех пор, пока не подул едва ощутимый прохладный и свежий ветерок, знак того, что люди были услышаны Богами.

Вздох облегчения прокатился в толпе: «Ну, на этот раз повезло, значит, не так уж много зла в душе правителя». Обряд продолжался до первого луча восходящего Солнца.

Восемьдесят шестой раз в этой жизни Асмерогос встречал «Разделяющую Луну». Он был полон сил, несмотря на искалеченную ногу. Люди этого времени приобретали немощь только где-то к сто девятой луне, если доживали. Это была очень красивая, но малочисленная и вымирающая раса. Все попытки возродить ее были безрезультатны. Ничего не поделаешь, судьба народа так же неумолима, как и судьба отдельного человека.

Это были гибкие люди с длинными руками и ногами, незлобивым нравом и открытым сердцем. С глазами, яркими, как самоцветы, зеленоватыми, очень редко синими, это сказывалась кровь чужого народа с гор.

Только у жрецов глаза были цвета луны и такие же круглые: ночные люди. Они сильно отличались и телом, и душой. Да и люди ли? Сухие, молчаливые, как тени, скользили, никем не замечаемые. Никто о них не имел достоверных сведений, даже домыслов никаких. Эта тема вслух никем не обсуждалась. Бесшумные, призрачные, они несли свою службу, правитель этого государства — свою, и всех устраивало такое положение вещей.

Правитель медленно спускается по ступенькам. Через каждые четыре ступеньки расположена большая площадка, на которой он останавливается и садится на «туган». Белое одеяние его — как крылья ночной бабочки. Черные сандалии, красные украшения на ногах в виде бус.

— Так скучно наблюдать за ним, а тут разболелась рука, хотя ее и нет. Но болит.

Асмерагос глазами поискал лекаря.

— Нет его нигде. Церемония. Обязанность. Титул... Устал. Но нет наследника, которому передал бы сан. Теперь до самого последнего дня. обязан служить.

Асмерагос закрыл глаза и стал думать о том, что приятно его сердцу. Захотелось развеять тоску от обязательных для присутствия и порядком надоевших церемоний. Мысли незаметно потекли во вчерашний день. Выплыл образ смешного котенка с толстыми лапами, которого он оставил себе. Охотникам отдал за него фамильное украшение с пояса, все равно некому его передавать по наследству. А этот маленький звереныш что-то уж сильно пришелся к душе. В народе Зверя этого ценили. Вырастая, они любили хозяина и подчинялись ему, но только хозяину, очень правильно определяя друзей и недругов. Верный страж и надежный друг. Страшный, хитрый, умный зверь. Желтые умные глаза, черная кроткая шерсть. Сильный и одинокий — как он сам.

— Вот и встретились снова, дикая черная кошка, — эта фраза независимо от воли архитектора прозвучала из его уст.

Ему смутно что-то припомнилось. Какой-то кошмарный сон: он стоял и смотрел на черную пантеру, бездыханную, лежащую у его ног. Сон был навязчивым и повторялся часто.

Гудящая стрела, выпущенная твердой рукой. Во сне он припоминал, что хотели убить его, но почему-то попали Зверю в висок.

— Конечно, Сушар не охотник, и не он поднял зверя и нашел логово с котенком. Приобрел у кого-то за бесценок, — продолжал размышлять Асмерагос, пытаясь отмахнуться от воспоминаний о навязчивом сне.

— Сушар как змея — нельзя ему доверять. Он и так чует и знает больше, чем ему положено знать. Желтоглазый Сушар, не лежит у меня к нему сердце, хотя плохого он мне ничего не принес, пока. А там — кто его знает.

Да, моему Высшему Я наплевать, как я себя чувствую тут, в теле. Есть ли пища, тепло, друзья и живу ли по-человечески.

Оно ведет свою Игру, которую отсюда нельзя просчитать, только по неуловимым признакам эта Игра вплывает в сознание, и только через несколько проигранных кругов ты начинаешь понимать, в чем заключалась суть того шага, который был произведен в самом начале пути. И все, что происходит и будет происходить, все это уже предусмотрено, и вероятность изменения чего-то, возможно, и имеется, но только в каком месте подойти к ней, этой вероятности? Чтобы понять сегодня свой следующий ход (назовем это целью), необходимо вспомнить предыдущий. Как понять свой смысл жизни, если ты, как слепой щенок, не знаешь, откуда ты и кто твоя стая. Не помнишь даже предыдущую свою жизнь.

И опять ступени, которые не первое тысячелетие кружатся передо мной, как желтые листья, отжившие свой срок, но ветер перемен поднимает их снова и снова, пытаясь реанимировать их былую насыщенность и красоту. Кружение быстрое и красивое, даже гармоничное, с первого взгляда, но оно ничто по сравнению с тем, что называется просыпанием. Когда листочки только разворачиваются и не совсем известно, что развернется, можно только догадываться о том, какая игра еще впереди.

А эти осенние листья, конечно, несказанно красивы, их многоцветие радует глаз, но Игра завершилась, роли известны и неминуемо разложение по составляющим. Тлен. Пепел. И тянет в сон, в тот, из которого уже не проснуться. Вы думаете, что это о смерти? Нет, она более честна, она Воин. Все знают, для чего она приходит.

А вот Сон... Кто же объяснит, что же это? Да, да, слышала — маленькая смерть. Так, да не так. Это надо вспомнить, прочувствовать. Умирание без смерти, что это?

Вы поднимаете голову и завороженно наблюдаете, как на фоне голубого неба срываются с веток листок за листком и каждый по своей траектории устремляется вниз, пусть дуновение ветерка даже подхватит его и поднимет вверх, но его Игра уже закончена и финал известен.

Вниз, а там много уже таких, вроде бы похожих, но по-своему неповторимых разноцветных листьев — Игр.

И каждая жизнь человечья похожа вот на такой маленький листик, уже не нужный, но еще красивый. Падая друг на друга, они создают ковер, и ветер с удовольствием метет их по своей прихоти.

Люди — листья, все записано там, на листе... откуда ты, когда умер, сколько жил, почему не помнишь себя. Нет только одного — Для чего? У каждого есть своя точка зрения на это, и возможно, каждый и прав, как и далек от истины.

Для чего я проживаю каждую жизнь, и предыдущую, и последующую? И то, какие объяснения нахожу для себя приемлемыми, никак не освещает истинного моего положения. Но точно знаю, что Я — то Высшее, которому наплевать на то, что тут чувствую я-низшее, ведет особую, свою Игру, и точно знаю, что дала согласие на многое из того, которое происходило и происходит в так называемой моей жизни.

Но почему же Больно? И с каждым разом эта боль все утонченнее и изощреннее. Часто не сразу можно объяснить, отчего она.

Положение примерно того барашка, которого растили с любовью, лечили его избитые копытца, чтобы он мог добираться до сочной высокогорной травки, оберегали от волков.

И подходит время, когда эта забота исчезает, возникает отстраненность, и расчетливые движения пастухов вызывают смутные, неприятные чувства. Становится одиноко, потому что в загоне ты один, и методичный лязг точимых ножей тебе ни о чем не говорит, но от этого становится смутно грустно.