— Подойдите и взгляните!

Она сделала шаг вперед.

— Я боялась…

— Подойдите!

Она с сомнением подошла к нему. Он крепко обнял ее и держал в своих объятиях.

Целую длинную минуту она держала свою головку на его груди. Потом подняла глаза.

— Это не то, чего я хотела, — протестовала она.

— Пожалуйста, не пробуйте отговариваться.

— Она пробовала отравить меня. Я была уверена, когда ничего не слышала о вас, что она, должно быть, убила вас. Мне представлялись ужасные вещи.

— Бедное дитя! И в больнице у вас неудача! Трудное для вас было время. Но мы изменим все это. Мы можем уехать, как только вы будете готовы. В настоящую минуту я подрезал ей крылья. У меня есть залог. Но мы не можем вечно держать его. Нам нужно уехать.

— Нам! — слабо повторила она.

— А разве вы хотите уехать одна?

Она улыбнулась и освободилась из его объятий.

— Я хочу, чтобы вы уехали.

— А вы?

— Обо мне не стоит думать. Я потерпела неудачу. Все, что я думала сделать, рухнуло. Я чувствую, что я прогорела, Ник, прогорела!

— Отлично! Мы начнем новую работу и по новой системе. Вот чего хочу я. Ничто не будет напоминать вам о том, что вы когда-либо видели Ратор, дорогая.

— Это была ошибка, — сказала она.

— Что?

— Все. Мой приезд сюда. Мои мысли о том, что я могу сделать это. Это труд не для девушки. Может быть, это мое призвание, но я не в силах выполнить его. Я отказалась от своего дела, Ник. Возьмите меня домой.

Тарвин издал неприличный крик радости и снова заключил ее в свои объятия. Он сказал, что они должны повенчаться немедленно и сегодня же ночью отправиться в путь. Кэт, боясь, чтобы с ним не случилось чего-нибудь, согласилась, хотя и с колебанием. Она заговорила о приготовлениях. Но Тарвин сказал, что они будут готовиться потом. Можно будет купить вещи в Бомбее — массу вещей. Он уносил ее в поток внезапно придуманных планов.

— А как же насчет плотины, Ник? — внезапно проговорила она. — Вы не можете бросить этого дела.

— Чепуха! — от всей души крикнул Тарвин. — Ведь не предполагаете же вы, что в этой реке есть золото?

Она быстро отшатнулась от него и посмотрела укоряющим взглядом.

— Вы хотите сказать, что все время знали, что там нет золота? — спросила она.

Тарвин быстро овладел собой, однако не настолько быстро, чтобы она не заметила блеска в его глазах.

— Вижу, что знали, — холодно проговорила она.

Тарвин мысленно измерил размеры катастрофы, свалившейся на него точно с облаков; он мгновенно изменил тактику и, улыбаясь, взглянул на нее.

— Конечно, — сказал он, — эта работа служила мне ширмой.

— Ширмой! — повторила она. — Что прикрывала она?

— Вас.

— Что вы хотите сказать? — спросила она, и во взгляде ее было что-то встревожившее Тарвина.

— Индийское правительство не позволяет никому оставаться в этом государстве без определенной цели. Не мог же я сказать полковнику Нолану, что я приехал сюда, чтобы ухаживать за вами, не правда ли?

— Не знаю. Но вы могли бы не брать денег магараджи, чтобы привести в исполнение этот… этот план. Честный человек избегнул бы этого.

— Однако! — вскрикнул Тарвин.

— Как могли вы надуть магараджу, заставив его думать, что есть основание для вашей работы, как могли вы допустить, чтобы он заставил тысячу человек работать для вас, как вы могли взять его деньги? О, Ник!

В течение одной минуты он смотрел на нее растерянным, безнадежным взглядом.

— Знаете, Кэт, ведь вы говорите о самой поразительной шутке, какую когда-либо видела индийская империя с начала времен!

Это было довольно хорошо, но все же недостаточно хорошо. Он ухватился за нечто более солидное, когда она ответила голосом, в котором звучала разбитая нотка:

— Вы только ухудшаете дело.

— Ну, чувство юмора никогда не было вашей сильной стороной, Кэт. — Он сел рядом с ней, нагнулся, взял ее руку и продолжал: — Неужели вам не кажется забавным, что будоражится полгосударства только для того, чтобы мне быть вблизи очень маленькой девочки, очень милой, чрезвычайно красивой, но все же крошечной по сравнению с размерами долины Амета? Скажите, неужели это не кажется вам забавным?

— Это все, что вы можете сказать? — спросила она. Тарвин побледнел. Он знал этот решительный тон ее голоса. Он сопровождал знакомый ему взгляд презрения, с которым она говорила о всякой волновавшей ее нравственной низости. В этом звуке он уловил осуждение и вздрогнул. В минуту наступившего молчания он понял, что в его жизни наступил кризис. Большим усилием воли он овладел собой и сказал спокойно, легко, без смущения:

— Ну, ведь не предполагаете же вы, что я буду требовать у магараджи денег по счетам?

Она открыла рот. Несмотря на близкое знакомство с Тарвином, она никак не могла привыкнуть к его умопомрачительным переменам тактики. Его птичье уменье приспосабливать свой полет к обстоятельствам, уменье кружиться на одном месте и возвращаться к исходному пункту, как бы по внезапному импульсу, всегда смущало ее. Но она справедливо верила в его основное намерение поступать правильно, если бы он только знал, как поступить правильно в данном случае, а ее вера в его характер мешала ей видеть, что в настоящую минуту он старается приноровиться к ее взглядам. Она не могла знать и, вероятно, не могла представить себе, как мало отношения к какой-либо системе нравственности имело его понятие о правильности его поступков и что он определял нравственность тем, что нравится Кэт. Другие женщины любят наряды, она же любит нравственные понятия, и он должен угождать ее вкусу. Значит, чтобы угодить ей, он должен усвоить эти понятия.

— Не думаете же вы, что я не платил за эту работу? — смело продолжал он, но в душе он говорил себе: «Она презирает все это. Она ненавидит все это. Почему я не подумал об этом?» Он прибавил вслух:

— Конечно, цена была недорога, принимая во внимание, что я исполнил свое желание и получил вас.

Его улыбка не встретила ответной улыбки. Он вытер пот со лба и тревожно взглянул на нее. Она ничего не говорила, и ему пришлось с отчаянием идти вперед, холодный страх сжимал его сердце.

— Ну, Кэт, ведь это так похоже на меня — придумать какой-нибудь план, чтобы потешиться на землях старого раджи, не правда ли? Похоже, чтобы человек, обладающий приисками, дающими ему две тысячи долларов в месяц, затеял игру в здешней пустынной стране, чтобы добыть несколько тысяч рупий у доверчивого индусского государя? — Он высказал это внезапно придуманное объяснение своего поведения с поразительно развязным видом, вызванным полным отчаянием.

— Какие прииски? — спросила она сухими губами.

— Конечно, «Глубокий рудник». Вы слышали, что я говорил о нем?

— Да, но не знала…

— Что они так хорошо идут? Хотите видеть отчет?

— Нет, — ответила она, — нет. Но ведь тогда… тогда, Ник, вы…

— Богатый человек! Да, довольно-таки богатый, если дело пойдет так. Полагаю, слишком богатый для мелкого мошенничества.

Он шутил, но ставил на карту свою жизнь.

Под влиянием безумного страха его чувства стали вдвое острее. Его передернуло при слове «мошенничество». Потом сердце у него остановилось. Ужасное, ясное ощущение охватило его, и он понял, что погиб.

Если ей ненавистно это, то что же она скажет про другое? Это успешное приключение казалось ему невинным, даже веселым, но как оно покажется ей? Он почувствовал себя совсем плохо.

Кэт или Наулака? Нужно выбирать. Наулака или Кэт?

— Вы относитесь к этому так легко, — заговорила она. — Было бы честнее, если бы вы не позволили себе этого, Ник. Ах, — продолжала она, кладя руку на его руку в безмолвной мольбе о прощении за то, что могла, хотя бы на минуту, усомниться в нем, — я знаю вас, Ник! Вы любите выдавать хорошие побуждения за дурные, вы любите представляться дурным! Но есть ли другой такой честный человек? О, Ник, я знала, что вы должны быть правдивым. Если бы этого не было, на свете не осталось бы ничего хорошего.