Он знал, что будет без церемоний выгнан за осквернение храма, если его застанут тут, и потому поторопился со своими исследованиями, наполовину уверенный в том, что по неряшливости прислужники могут оставить Наулаку где попало, как женщина может по возвращении с бала оставить на туалетном столе свои драгоценности. Он заглядывал за статуи богов и под них; а совы кричали над ним. Потом он вернулся к центральному изображению Исвары и, приняв прежнюю позу, взглянул на идола.

Он заметил, что, хотя стоит на ровном месте, главная тяжесть его тела упирается на пальцы, и он подался назад, чтобы восстановить равновесие. Плита из песчаника, с которой он только что сошел, медленно сдвинулась, и на одно мгновение под его ногами показалась черная пропасть. Потом плита снова бесшумно встала на свое место, и Тарвин отер холодный пот со лба. Найди он в эту минуту Наулаку, он в бешенстве разбил бы ее.

Выйдя на солнечный свет, он поручил страну, в которой возможны подобные вещи, ее собственным богам; худшего он не мог придумать. Немедленно из храма вышел жрец, появившийся из какого-то невидимого убежища, и улыбнулся ему.

Тарвин, желая возобновить отношения с разумным миром, где были семейные очаги и женщины, отправился в коттедж миссионера, куда пригласил себя на завтрак. Мистер и миссис Эстес держались совершенно в стороне от брачной церемонии, но с удовольствием выслушали рассказ Тарвина о ней, переданный с точки зрения Топаза. Кэт была непритворно рада видеть его. Она была полна негодования на постыдное дезертирство Дунпата Рая и его подчиненных со своих постов. Все они отправились смотреть брачные торжества и три дня не показывались в больнице. Вся работа выпала на ее долю и дикарки из степей, следившей за лечением своего мужа. Кэт очень устала, и на сердце у нее было тревожно при мысли о здоровье маленького магараджа Кунвара; о своих тревогах она сообщила Тарвину, когда он вызвал ее после завтрака на веранду.

— Я уверена, что ему нужен полный покой, — почти в слезах говорила она. — Вчера вечером после обеда он пришел ко мне, — я была в женском флигеле дворца, — и плакал целых полчаса. Бедный маленький ребенок! Это так жестоко.

— Ну, он отдохнет сегодня. Не тревожьтесь.

— Нет, сегодня его невесту увозят домой, и он должен ехать в процессии — по такому солнцу. Это очень дурно. У вас не болит иногда голова от этой жары, Ник? Я иногда думаю о вас, как вы сидите на своей плотине, и удивляюсь, как вы можете выносить это.

— Я могу многое вынести ради вас, — возразил Тарвин, глядя ей в глаза.

— Как это ради меня, Ник?

— Увидите, когда поживете, — ответил он, и, не желая разговаривать о плотине, вернулся к более безопасному предмету разговора — магараджу Кунвару.

В продолжение двух следующих дней он бесцельно ездил по окрестностям храма. Он не решался войти внутрь, но пристально наблюдал за первым и последним местом, где он увидел Наулаку. В данное время не было ни малейшего шанса поговорить с единственным живым человеком (кроме магараджи), дотрагивавшимся до драгоценного ожерелья. Он почти с ума сходил от необходимости ожидать появления магараджа Кунвара в своей коляске, но призвал все свое терпение. Он сильно надеялся на него, но в то же время часто заглядывал в больницу, чтобы посмотреть, как идут дела у Кэт. Изменник Дунпат Рай и его помощницы вернулись; но больница была полна больных из самых отдаленных концов государства, пострадавших от колясок магараджи; были и два-три новых случая, не встречавшихся в практике Кэт, — люди, которых под видом дружбы напоили, обобрали и бросили на дороге.

Тарвин, окинув проницательным взглядом отлично содержавшуюся мужскую палату, смиренно признался себе, что, в сущности, дело Кэт в Раторе важнее его дела. Она, по крайней мере, устраивала больницу не для того, чтобы прикрыть более глубокие и темные замыслы. Кроме того, у нее было неизмеримое преимущество над ним: она видела свою цель. Предмет ее стараний не был отнят у нее после одного умопомрачительного мгновения; он не был окружен заботами таинственного жреческого сословия или призрачного государства; он не был спрятан в полных предательства храмах и не висел на шеях младенцев.

Однажды утром, раньше того часа, когда он отправлялся на плотину, Кэт прислала ему на постоялый двор записку, прося его как можно скорее зайти в больницу. На одно упоительное мгновение ему почудились невозможные вещи. Но он горько улыбнулся своей готовности надеяться на что-либо, закурил сигару и отправился исполнять приказание.

Кэт встретила его на лестнице и провела в аптеку. Она поспешно положила руку на его плечо.

— Вы не знаете симптомов отравления коноплей? — спросила она.

Он быстро схватил ее за обе руки и растерянно взглянул ей лицо.

— Что? Что? Неужели кто-нибудь осмелился?

Она нервно рассмеялась.

— Нет, нет. Не я… Он…

— Кто?

— Магарадж — дитя. Теперь я уверена в этом.

Она стала рассказывать, как утром коляска, конвой и торжественного вида туземец поспешно подъехали к дверям дома миссионера и привезли почти безжизненное тело магараджа Кунвара; как она сначала приписала припадок истощению, вызванному свадебными торжествами; как малютка с синими губами и провалившимися глазами пришел в сознание, как один припадок следовал за другим, так что она начала приходить в отчаяние, и как, наконец, ребенок впал от изнеможения в глубокий сон. Она оставила его на попечение миссис Эстес. Она прибавила, что миссис Эстес думала, что молодой наследник страдает приступом своей обычной болезни. Эти пароксизмы она видела дважды до приезда Кэт.

— Теперь, взгляните сюда, — сказала она, показывая ему скорбный лист, [4]на котором были отмечены симптомы и течение болезни двух пациентов, которых отравили коноплей, наблюдавшихся ею за последнюю неделю.

— Шайка бродячих цыган дала сладостей этим людям, — сказала она. — Когда они проснулись, то увидели, что у них украдены все деньги. Прочтите сами.

Тарвин прочел, кусая губы. Окончив чтение, он зорко взглянул на Кэт.

— Да, — сказал он, выразительно кивая головой, — да, Ситабхаи?

— Кто другой осмелился бы? — страстно проговорила Кэт.

— Я знаю. Я знаю. Но как остановить ее? Как уличить ее?

— Сказать магарадже, — решительно ответила Кэт.

Тарвин покачал головой.

— Хорошо. Я попробую. Но ведь вы знаете, что нет и тени доказательств.

— Ничего не значит. Помните о ребенке. Попробуйте. Я должна вернуться к нему.

Они вернулись вместе в дом миссионера, почти не разговаривая дорогой. Негодование Тарвина на то, что Кэт была замешана в это постыдное дело, почти перешло в гнев на нее самое в то время, как он ехал рядом с ней. Но все негодование его исчезло при взгляде на магараджа Кунвара. Ребенок лежал на кровати в одной из комнат в доме миссионера. Он был так слаб, что еле мог повернуть голову. Когда Кэт и Тарвин вошли в комнату, миссис Эстес только что дала ему лекарство. Она встала, сказала несколько слов Кэт и вернулась к своей работе. На ребенке была только тонкая кисейная одежда, но сабля и украшенный драгоценными камнями пояс лежали у него в ногах.

— Салаам, Тарвин-сахиб, — пробормотал он. — Мне очень жаль, что я был болен.

Тарвин нежно нагнулся над ним.

— Не надо говорить, малютка.

— Нет, теперь я здоров, — ответил мальчик. — Скоро мы вместе поедем верхом.

— Очень вам было плохо, мой мальчик?

— Я не могу рассказать. Все так непонятно для меня. Я был во дворце и смеялся с танцовщицами.

Потом я упал. А после этого ничего не помню, пока не очутился здесь.

Он проглотил прохладительное питье, которое подала ему Кэт, и поднялся на подушках; одна из его желтых, как воск, ручек играла эфесом сабли. Кэт стояла на коленях у его постели, поддерживая рукой подушку под его головой, и Тарвину казалось, что никогда еще он не отдавал должного красоте, скрывавшейся в ее добром, некрасивом лице с резкими чертами. Изящная фигурка приняла более мягкие очертания, рот с твердым выражением подергивался, глаза были полны света, которого прежде не видел в них Тарвин.