– Плохо, если они пойдут писать…

– Пожалуй, что и плохо…

– Зачем же ты это делаешь?

– Потому что мне нравится.

– В наше время стыдно пить…

– Это отчего? Если будешь пить, так от века отстанешь, что ли? Полно, меня ведь не надуешь. Век выработывает не только такие натуры, как твоя, но и такие, как моя. Ты не найдешь ни одного человека, который жил бы так, как жили в прошлом столетии, да и такого не найдешь, чтобы сегодня по-вчерашнему: то же самое делает, но иначе, в другой форме и по другим причинам. Кто ж отстает от века? Ни для кого солнце не остановится. Сменяющиеся в жизни обстоятельства, лишь коснутся человека, непременно имеют на него влияние, и тут хочешь не хочешь, а от века не отстанешь. Рутинеров ведь нет на свете, милый человек; их добрые и умные люди выдумали. Покажи-ко ты мне хоть одного отсталого человека.

– Все приверженцы старины, – отвечал с удивлением Молотов, – отсталые люди.

– Старину копнул!.. Ведь ее тот же век произвел, нам современный… Этой старины никогда еще не бывало, она новая старина… Если бы деды пришли да посмотрели на эту старину, они не узнали бы ее, стали бы отплевываться и открещиваться от нее. Эту старину только в нынешний век и найдешь… Какая же она старина? Она тоже новость, продукт современной жизни, последнего часа, настоящей минуты… И выходит – пустое слово, которых так много на свете, диалектический фокус!.. Кто же отстал от века?..

– Но есть же новые люди и новая жизнь?

– Вона́!.. кто ж этого не знал? Ведь все ныне живущие люди народились в наш век, а не из могил вышли, не с того света воротились, и все живут новой жизнью. Например, доселе никто еще не жил, как я живу; ни у кого еще не было такого взгляда на жизнь, как у меня. Если ты о пьянстве говоришь, так что же? И оно не старинное, а новое, прогрессивное…

– С тобой не сговоришь… Ну, отчего ты не пристал к лучшим людям?

– Лучшие люди?.. лучшая жизнь?.. вот оно что!.. Значит, ты согласен в том, что я новый человек; я в то же время и лучший человек.

Егор Иваныч засмеялся…

– Смейся, добрая душа, смейся; но ты опять сказал пустое слово… Лучших людей нет на свете; один худ, а другой лучше, а третий еще лучше; и наоборот, один хорош, другой хуже, а третий еще хуже, – так без конца и без начала. Только самого худого не отыщешь и самого лучшего не отыщешь. Все лучшие и худшие.

– Однако ж одни хуже, а другие лучше…

– И этого нет.

– А ты хорош?

– Нет.

– Так худ?

– И не худ.

– Что же это такое?

– Я, как и все люди, без достоинств и недостатков. По-твоему, роза хороша, а крапива худа, а по-моему, обе хороши или, если угодно, обе худы, а вернее – ни хороши, ни худы, обе – произведение почвы… Ни хвалить, ни бранить их не за что.

– И тебя вырастила почва?

– А то что же?

– Это называется, среда заела?

– А вот и не заела!.. Среда?.. заела?.. Новые пустые слова. Я просто продукт своей почвы, цветок, пойми ты это.

– То есть и не животное даже, а ниже животного, растение.

– Растение нисколько не ниже животного и не выше.

– Значит, никто не виноват в твоей жизни, жаловаться не на кого?

– Еще пустое слово!.. Виноват?.. Разве виновата крапива, что ее вырастила почва? Виноватых и невинных нет на свете. Разве я виноват, что родился? Меня не спрашивали, желаю ли я явиться на свет; разве я виноват в том, что умру? не виноват же и в том, что живу!.. Всё пустые слова!.. Один чудак приходит к другому: «Ты подлец», – говорит ему; а тот струсит: «Что ж, говорит, делать, обстоятельства»; первому станет жалко, он и давай утешать его: «Ну, ну, успокойся, ничего, это тебя среда заела». Вечное пустословие! Обвиняют среду, ну – и бить бы ее или гуманные какие средства предпринять. Не тут-то было: оказывается, все заедены… вот тебе и раз!..

– Так ты никого не обвиняешь?

– Смолоду была глупость; ругался на чем свет стоит, благородно и со злостью, винил людей в своем характере, да вовремя смекнул, что и они, в свою очередь, будут винить других людей, которые их испортили, и выйдет чепуха неисходная!.. Нет, никого не обвиняю…

– Это шаг вперед, Михаил Михайлыч.

– Ах, милый человек, разумеется, вперед, а не назад… Иначе и нельзя… Если бы у меня на месте лица затылок был… Да нет, и тогда бы затылком, а все же вперед.

– То-то и беда, что ты двигаешься затылком вперед.

– Утешил!.. шаг вперед!.. Он не от нас зависит: хочешь не хочешь, а заноси ногу, ступай. И никто не идет назад, все – вперед. Есть в природе что-то такое, что движет людей… именно сторукие силы!.. Вперед, – да как же иначе-то быть?

– Но неужели же тебе невозможно переменить свою жизнь?

– Что возможно, то всегда и есть на деле, в жизни! Если мы идем не по той стороне проспекта, то, значит, в настоящую минуту и невозможно идти там; а лишь только перейдем на ту сторону, тотчас, но только в будущую минуту, и сделается возможным идти там. Ты странный вопрос задал!

– Однако ты понимаешь меня?

– Нисколько.

– Я спрашиваю, отчего ты ведешь такую грязную жизнь?

– Не знаю.

– Отчего не переменишься?

– Тем более не знаю.

– Попытался бы…

– Не хочется…

– Принудил бы себя.

– Не хочется принудить. Принудил бы? иначе выразиться: захотел бы пожелать? Не хочется захотеть. Что, милый человек, договорились, до абсолютного бытия?.. Найди ты мне хоть одно слово, в котором был бы смысл.

– Ты не знаешь таких слов?

– Нет.

– Труд, честь, любовь, талант, да и много еще, – отвечал Молотов.

Михаил Михайлыч тихо засмеялся; Молотов пожал плечами.

– Что, ты до всего этого сам додумался?

– Сам…

Молотова интересовал его бывший товарищ; он предложил ему зайти в ресторан. Череванин согласился. Когда они сели в маленькой комнате, где никого не было, кроме их, и поставлено было на стол вино, Молотов сказал:

– Удивляюсь диалектическому направлению твоих мыслей! Охота тебе питаться софизмами!

– Слушай, – отвечал Череванин, – я действительно сумею что угодно опровергнуть или доказать, но я с тобой не играю в слова, а говорю по совести и прямо, что во всех этих хороших речах не нахожу никакого содержания. Диалектика у меня развита. Мой отец преподавал реторику и логику, и он, бывало, заставлял меня на одну и ту же тему говорить pro и contra; или прикажет описать какое-нибудь чувство, и опишешь так, что хоть сейчас в «Великопостный конфект».

– Что это такое?

– Книга такая – «Великопостный конфект, или Слово на вопрошение о смерти». Но не в «Конфекте» дело. Я тебе сознаюсь, что умею говорить и, если угодно, буду против себя красноречив. Да что толку, лучше правду говорить. Вот я тебе и сообщаю, что думаю. Если можно, так сделай, чтобы я не думал, уничтожь мои мысли. Не сделать тебе этого, практический человек.

– Это время сделает… Очень просто могут разрешиться твои сомнения. Пусть обстоятельства пристукнут тебя покрепче; тогда поневоле оставишь диалектику и найдешь смысл в таких предметах, как кусок хлеба, заплата на брюки, полено для печи.

– Случалось, милый человек, – и это – голодал. Перетерпишь, и ничего. Всё пустяки по сравнению с вечностью!

– Но ведь запасешь на старость?

– Нет.

– Стар будешь, болезни пойдут, а ты без денег.

– Веселенький пейзажик!

– Тогда не покажется веселеньким. Но это еще в будущем… Неужели тебя теперь никогда совесть не мучит?

– Вот это слово не пустое!.. В нем реальное понятие; ощутить можно совесть, и она не выдумка добродушных людей.

– Наконец-то!.. И ты ощущаешь ее?

– А то как же? нельзя же без того! Ведь не мною выдумана совесть, а уже это самою природою устроено, и я тут ни при чем. Мне только остается любоваться на то, как она меня мучит, наблюдать ее, смотреть прямо в лицо пучеглазой совести, – я это и делаю. При этом заметь: что тебя тревожит, то, может быть, на меня и не действует; кроме того, у меня особый род совести – так называемая «сожженная». – Михаил Михайлыч сказал: не «сожжённая», а «сожженная».