Где-то неподалеку противники и сторонники императора резали друг другу глотки, звенели мечи, свистели певучие стрелы, копья пронзали трепещущую плоть, лачуги и особняки вспыхивали от оброненного масляного светильника или нарочно брошенного на груду циновок факела, а обитатели «Мраморного логова», обретя уверенность в собственной безопасности, продолжали жить почти так же, как до начала мятежа. Работы по хозяйству шли своим чередом, и даже Ильяс постепенно успокоилась и все реже поднималась на крышу. Раз уж заговорщики одерживают верх, то за Таанрета можно не беспокоиться, а следить за поднимавшимися там и тут дымами ей вскоре надоело. По Верхней дороге то и дело проносились отряды всадников, приходившие из соседних особняков слуги, сами ничего толком не зная, болтали всякий вздор, и обитатели Газахларова дома пребывали в полном неведении относительно того, что творится в городе, до тех пор, пока на исходе второго после начала мятежа дня у ворот, украшенных треугольным щитом, не остановились пятеро нищенок. Одна из них назвалась подругой дочери Газахлара, и трудно было описать изумление Ильяс, когда она признала в закутанной в невообразимые лохмотья женщине красавицу Дадават.
Любимая подруга, матушка ее, две служанки и переодетый нищенкой слуга были немедленно проведены в гостевые покои и засыпаны вопросами. Однако, прежде чем отвечать на них, несчастным беженкам пришлось выпить по чаше «солнечного нектара», ибо на них не только лица не было, но и языками они едва владели. Даже выслушав заверения Ильяс, что здесь они находятся в полной безопасности, измученные женщины продолжали вздрагивать и озираться по сторонам с таким видом, будто окружены толпой жутких призраков.
Слушая их сумбурный рассказ, Ильяс, Изим и Мутамак тоже почувствовали себя в высшей степени нехорошо, ибо беда, обрушившаяся на соседей, не сегодня, так завтра могла добраться и до них, а висящий на воротах «Мраморного логова» щит представлялся им теперь не слишком-то надежной защитой.
В ночь, когда тысячи факелов запылали на улицах столицы, императорский дворец был одновременно атакован с трех сторон и к утру взят штурмом. Отряд мятежников, ворвавшийся в Ворота Корабелов, был истреблен едва ли не полностью, сумев перебить перед этим несколько сотен дворцовых стражников. Пятьсот воинов, размещенных недавно по специальному распоряжению Димдиго на территории дворца, полегли, защищая ворота, выходящие на Верхнюю дорогу. Они честно исполнили свой долг и, вероятно, дождались бы подкрепления, если бы третий отряд заговорщиков, проникнув в императорские сады, не ударил по ним с тылу. В результате этого вызванная из Пиета при помощи сигнальных огней тысяча всадников — дромада, ведомая ирбаром Куталибо, — не только не успела спасти дворец, но и попала под обстрел спешно установленных мятежниками перед его главным фасадом корабельных баллист. Ир-бар спешил своих людей и повел на штурм дворца, однако крики заговорщиков о том, что Димдиго, его сын и жена мертвы, заставили их отступить. Не слишком понимая, что он должен делать в сложившейся обстановке, Куталибо велел играть «отбой» и расположился неподалеку от дворца. Между тем Димдиго, в отличие от своей жены и малолетнего наследника, не был ни убит, ни захвачен в плен.
— Уж лучше бы его прикончили! — с отчаянием пробормотала мать Дадават.
Такого же мнения, похоже, придерживались и остальные женщины, однако желания их на существующее положение дел повлиять, разумеется, не могли.
В разгар штурма дворца, когда стало окончательно ясно, что удержать его не удастся, придворный маг Мукла-Шаргол и его ученики вывели императора, едва ли не на глазах у мятежников, через сотворенный ими Портал или каким-то иным колдовским способом, в безопасное место. И сами последовали за ним в тот самый миг, когда атакующим казалось, что они уже достигли желанной цели.
Все это обитатели «Мраморного логова» узнали от одного из приближенных императора, сумевшего уцелеть во время штурма благодаря самой что ни на есть простой уловке. Залив одежду красным вином — настоящим, виноградным, привезенным из Халисуна, — он прикинулся мертвым и проделывал этот трюк трижды, пока не выбрался из дворца. Затем он, по собственному признанию, не чуя под собой ног, бежал до тех пор, пока окончательно не выбился из сил у ворот «Спелого зерна». Сил у него оставалось немного, ибо особняк родителей Дадават находился неподалеку от дворца, и, выслушав рассказ придворного, они могли бы сообразить, что скорее рано, чем поздно, мятежники надумают сорвать свой гнев на обитающих поблизости Небожителях. Прежде всего на тех, кто был в милости у Димдиго, благо повод для этого имелся — поиски сбежавшего императора-самозванца.
Отец Дадават, к несчастью, особой догадливостью не отличался и, вместо того чтобы бежать со всех ног в одно из своих дальних поместий либо, по крайней мере, просить приюта у родичей или друзей, чьи особняки находились подальше от дворца, — как, к слову сказать, и советовал ему прыткий придворный, задавший стрекача, чуть только силы вернулись к нему, — велел закладывать ворота «Спелого зерна» и готовиться к осаде. По словам одной из служанок, он был твердо уверен, что мятежников вот-вот выбьют из дворца, хотя даже ребенку было ясно, что, пока Димдиго не найдется, заниматься этим никто из его военачальников не будет. Одно дело — хранить верность живому императору, и совсем иное — мстить за убитого, малолетний наследник которого, вероятнее всего, штурма не пережил, ибо вместе с матерью находился в женских покоях, захваченных заговорщиками первым же ударом.
Итак, отец Дадават решил забаррикадироваться в своем особняке и принялся закапывать в саду деньги и драгоценности, не слушая убеждений супруги и дочери, у которых мозгов оказалось не в пример больше. Понимая, что защищать «Спелое зерно» от взявшей дворец толпы мятежников — занятие такое же безнадежное, как и вразумлять закусившего удила хозяина особняка, они решили при первых же признаках опасности спрятаться в подвальном помещении, из которого имелся тайный лаз, выводивший к мосту на Верхней дороге.
Так бы они и поступили, однако любовь к мужу и отцу сыграла с ними скверную шутку. Увидев с крыши особняка отряд мятежников — прекрасно вооруженных и явно не понаслышке знакомых с воинской дисциплиной, они так перепугались за жизнь своего господина, что предприняли еще одну отчаянную попытку уговорить его спастись бегством и постараться вывести из «Спелого зерна» как можно больше народу. Вместо того чтобы внять голосу рассудка, отец Дадават, пропустив увещевания любящих его женщин мимо ушей, торжественно поклялся защищать свой дом до последней капли крови, а им, дабы не сеяли они панику, велел оставаться в своих покоях.
— Тогда мама не выдержала и закричала, что мы убежим одни, а он пусть пропадет пропадом с ослиным своим упрямством и тупостью. И это нас едва не погубило. — Дадават содрогнулась от нахлынувших воспоминаний и залпом осушила стоящий перед ней кубок с «солнечным нектаром». — Папа разгневался и приказал запереть нас в маминых покоях.
— О, Белгони, не покинь нас! Не отвращай от нас лик свой в годину испытаний! — слабым голосом воскликнула ее мать. — Мой муж никогда не блистал умом, а тут на него словно помрачение нашло! Но дрался он как положено мужчине и Небожителю, защищавшему свой дом! И слуги и рабы наши бились с ним плечом к плечу, как разъяренные львы. — Голос ее окреп, стан распрямился, а глаза засияли. — Среди наших людей не нашлось ни одного предателя! Ни один не перешел на сторону мятежников и не покинул в скорбный час своего господина…
Женщины, наблюдавшие из окон второго этажа за разгоревшейся у ворот битвой, забыли о своем намерении бежать, потрясенные видом того, как гибнут один за другим с детства знакомые и близкие люди. Им ничего не стоило взломать запертые двери, но они даже не помышляли об этом и, верно, приняли бы смерть в своих покоях, если бы служанки, знавшие о замысле хозяек, не выпустили их из заточения и не уволокли в подвал. Они успели прошмыгнуть в него в то самое мгновение, когда в ворота особняка ворвалась толпа разъяренных, алчущих крови мятежников. Последнее, что запечатлела их память, были кухарка и ее двенадцатилетний сын, выпускавшие в атакующих стрелу за стрелой.
