— До десяти часов вечера никуда не звони. Иначе не я, так другие тебя отыщут. По номеру тачки. Сечешь?

— Секу, дядя. Езжай себе с миром.

Мы оставили позади Гатчину, проехав мимо нее по объездной дороге, и Джуди просигналила мне, чтобы я остановился. Ну что ж, она права, пришло время расставить точки над «i».

Я загнал «семерку» на незасеянное поле, Джуди поставила рядом «Оку» и выбралась из нее с дымящейся сигаретой в зубах.

— Ты так и не сказал мне, что собираешься делать дальше и куда мы едем.

— К моему старинному приятелю. Он живет на Псковщине, неподалеку от тех мест, где я родился.

— А потом? — настаивала Джуди.

— Потом видно будет. К родным я заезжать не собираюсь — вычислят и накроют. А у Коли можно отсидеться и составить план действий. Да и умножитель ему не помешает, дела у него идут не слишком хорошо. Фермер из него — как из кое-чего пуля. Таким образом, все будут довольны.

— А потом? — не унималась Джуди. — Будем жить на выселках, издали наблюдая, как рушится мир?

— Я не могу возвращаться в Питер. За госпожой Иванцевой придут другие. А за тем, как рушится мир, лучше наблюдать, находясь подальше от эпицентра событий.

— Хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— «Оку» придется где-то припрятать до лучших времен. Или бросить. Иванцева не дура и сообразит, кто помог мне ускользнуть из ее лап.

— Серьезная дама?

— Весьма предприимчивая. — Я знал, что Джуди влюблена в свою машину, приобрести которую стоило ей неимоверных трудов, и потому добавил: — Мы можем дублировать эту «семерку» или любую другую тачку, которая тебе понравится.

— Нет. Я не поеду с тобой. На кого я оставлю маму? Она у меня старая, я у нее — единственный свет в окошке.

— Дело твое, — сухо сказал я. — Похищать я тебя не собираюсь. Когда заявится госпожа Иванцева, отдай ей умножитель. Сделай дубликат и отдай.

Мир летел вверх тормашками, и мы должны были лететь вместе с ним. Каждый в свою сторону. И, вероятно, это было к лучшему.

— Будь здорова, — сказал я, чмокнув Джуди в щеку.

— Неужели ты так вот и уедешь?

— Я бы охотно улетел отсюда к чертовой матери, но у меня нет крыльев, — криво усмехнувшись, ответил я.

— Да, ты не ангел. И все же я тебя люблю… — прошептала Джуди.

Чувствуя, как обрываются последние нити, связывавшие меня с прежней жизнью, я попытался все же распустить изрядно потрепанный павлиний хвост и продекламировал строки из нетленного наследия Георгия Иванова:

— Так ты точно не едешь?

Джуди отчаянно замотала головой. Губы у нее дрожали, в глазах стояли слезы, и я не стал дожидаться, когда они прольются.

Втиснувшись за руль, я захлопнул дверцу «семерки». Повернул ключ зажигания, выбрался на Киевское шоссе и, срывая резину с колес, понесся по дороге в никуда. Туда же, куда и все мои сопланетники, соблазненные дарами вселенских данайцев.

— Ну и как? Понравились вам рассказы ребят? — спросила Вера, увидев на моем столе исчирканные карандашом распечатки рассказов.

— Как… э-э-э… понравились? Да так сразу и не скажешь.

Второй день у меня болела голова, и анальгин помогал, как мертвому припарки. Лето выдалось «пятнистым» — в один и тот же день солнце сменяло дождь, дождь сменял солнце, а иногда лил прямо в его присутствии, и давление, соответственно, прыгало, как сумасшедшее. Впрочем, по сравнению с Пекином, где во время наводнения утонуло более ста человек, или Берлином, где в июле выпал снег, у нас было не так уж плохо. Но и не настолько хорошо, чтобы я был готов обсуждать написанные ребятами рассказы.

Хотя они этого ждали и насторожились, услышав Верин вопрос. Не исключено, кстати, что они же ее ко мне с этим вопросом и подослали.

Но, что им сказать, ума не приложу.

Я снял очки, потер глаза и некоторое время, глядя на Веру, видел только мутное темно-красное пятно.

— Рассказы слишком велики для «ЧАДа». Три, четыре, пять машинописных страничек, максимум девять тысяч знаков — это все, что мы можем себе позволить. Я не оговаривал листаж, поскольку он и без того очевиден.

— Мы старались, шеф, — проникновенно сказал Ваня Кожин, вырастая из-за моей спины, как призрак отца Гамлета. — Первый блин…

— Не верю, что первый, — сказал я, чувствуя, как невидимые пальцы сжимают затылок, и боль волнами катится по позвоночнику, аж до крестца. — Не верю, что старались и не понимали, что делаете! Что вы тут за панихиду развели?! Разве этого ждет от вас читатель, покупая «ЧАД»? За свои кровные рублики он хочет посмеяться, отдохнуть, расслабиться, а вы… Да это просто заговор какой-то!

— Ну что вы, шеф! — расторопная Света принесла мне стакан «Боржоми» и пачку «Пенталгина». Господи, хоть одна живая душа видит, как мне плохо! А все эти толстокожие графоманы…

Я проглотил пенталгинину, запил. Поправил очки и, мельком глянув на упаковку, ужаснулся перечню противопоказаний и побочных эффектов, вызываемых снадобьем, которым угостила меня секретарша. Нет, они определенно хотят меня в гроб вогнать! Хотя зачем бы им это? Делить мое наследство будут кредиторы, ребятам разве что стулья издательские на халяву достанутся…

— Господа литераторы! — провозгласил я, поднимаясь со стула, и почувствовал новый приступ боли. — Я ожидал от вас что-то в стиле Саймака, Шекли, Варшавского, а вы мне подсунули какую-то чернуху. Читатель ждет веселых привидений и скелетов, сексапильных ведьмочек и благородных вампиров. Он жаждет неожиданных хеппи-эндов. А вы… Знаете о таком писателе, как О. Генри?

Послышалось несколько невнятных восклицаний, и я подумал, что взял слишком резкий тон. Так нельзя, даже если голова раскалывается. И черт меня дернул идти нынче на работу? Сидел бы дома, смотрел, как Сенька возится с Котькой…

— Если бы мы могли писать, как О. Генри, зачем бы нам было строчить статьи про мутации, приведшие к возникновению ядовитых летучих мышей? — поинтересовался Миша, не желая сознавать, что лезет под горячую руку.

— Вы знаете, шеф, — подал голос Толик, — это прямо мистика какая-то. Я, честное слово, хотел писать совсем о другом. Миленький такой, крохотный рассказик задумал, а вышло…

— Со мной, между прочим, произошло то же самое, — поддержал его Ваня. — Я же знаю, что нужно для «ЧАДа»! Я же не совсем уж дебил какой-нибудь!

— А вы, сударь, что скажете? — обратился я к Мише, чувствуя, как меня начинает душить праведный гнев. Эти ребята явно сговорились довести меня до Скворцова-Степанова!

— Вы знаете, я не хотел говорить, потому что все равно не поверите…

— Братцы, имейте же стыд и совесть! Что ж вы меня вовсе за олуха держите? — возопил я. — Если это не дурацкий розыгрыш, то скажите, бога ради, почему во всех ваших рукописях присутствует профессор Берестов? Если вы не сговаривались, то не кажется ли вам странным, что везде он к тому же назван Вениамином Петровичем?

— Действительно, — растерянно пробормотал Миша. — А я как-то не обратил внимания. Но, честное пионерское, Берестова придумал я и никому об этом не говорил…

— Так уж и ты! — возмутился Ваня.

— Позвольте… — начал Толик, и в этот момент зазвонил телефон.

— Любопытно, — сказал я, испытующе вглядываясь в честные лица сотрудников. — Случаются в жизни всякие совпадения. Но если вы собираетесь уверить меня…