Сестрица Ева, она же мисс Эвелина Вайдегрен, терпеть не могла Уилларда Аллана Пархеста и полагала, что, взяв Эвридику под свое крылышко, поможет покончить с «дурацким заблуждением», каковым ей с самого начала представлялось замужество Рики. Старания ее, однако, привели к прямо противоположному результату. То, что неминуемо должно было развалиться в ближайшее время, останься молодые жить вместе, продолжало существовать благодаря частым командировкам супругов и длилось, пока миссис Пархест воочию, окончательно и бесповоротно не убедилась: место ее мужа в тюрьме, а сама она круглая дура, видящая не дальше своего вздернутого носа. Особенно досадно было сознавать, что Ева, общаясь с Уиллом считаные разы, сразу поняла, с кем имеет дело, а ее, Рику, сунуть носом в дерьмо, дабы учуяла наконец, какой запах пытается скрыть мистер Пархест, обильно прыскаясь трижды в день французским одеколоном «Президент», аромат которого будет, вероятно, до конца жизни вызывать у нее рвотный рефлекс и чувство отвращения к собственной слепоте и слабоумию.

Ведь, если вдуматься, не слишком-то Уилл и скрывал, что занимается чем-то не вполне законным, и, пожелай она разобраться в файлах, на которые периодически натыкалась, залезая в его «Ариэль», все было бы кончено давным-давно. И, что самое интересное, она даже несколько раз копировала их, вот только посидеть и подумать над ними времени у нее не хватало. Точнее, не хватало желания. Ей было неохота менять что-либо в благополучной в общем-то жизни, и она легко убеждала себя: мол, все это ерунда, не стоящая выеденного яйца, и незачем засорять ею голову. Ан нет, стоило! Ибо ей-то, работавшей с «аномальщиками», лучше других было известно, к чему приводят искусственно вызванные мутации…

В наушниках надвинутой на голову «бабочки» раздался тихий писк, экскурсовод предупредила о начале погружения, и Эвридика ощутила, как платформа вздрогнула и заскользила по вертикальным направляющим в страшные, темные воды, затопившие большую часть величественного некогда города. Города, объявленного после затопления Свободной Зоной и потому пользующегося многими таможенными и торговыми льготами. Города, где. помимо величайшего в мире Маринленда, Диснейленда и множества более мелких, связанных со спецификой места, конвейеров развлечений приехавших со всего света туристов, работает мощная компания по производству метабиотов, обладающих паранормальными способностями, делающими их настоящим бичом цивилизованного мира.

— Так я пошел, Митя? Присмотришь за моими «окнами»? — спросил Смолин, всем своим видом давая понять, что чувствует себя величайшим грешником.

— Присмотрю, ступайте с богом, Григорий Степанович, — ответствовал Митя Маркушев, делая своему напарнику ручкой.

Сцена эта, без каких-либо изменений, разыгрывалась каждое воскресенье вот уже более полугода. Из шести часов воскресного дежурства у экранов наблюдения за безопасностью туристов на посту слежения Григорий Степанович находился от силы час-полтора. Остальное время он, с Митиного дозволения, проводил в ремонтной мастерской, где вместе с тамошними умельцами сооружал из списанной аппаратуры всевозможные электронные цацки, ходко шедшие на Охтинской ярмарке. Созданные Смолиным миниатюрные камеры-шпионы, электронные отмычки и блокираторы для замков, оберегающие от этих самых отмычек квартиры зажиточных граждан, противоугонные системы повышенной надежности и «щупы» для отключения автомобильной сигнализации давали бывшему наладчику точных приборов небольшой, но весьма облегчающий жизнь приработок, некоторой частью которого он неизменно делился с Маркушевым. Митя находил это справедливым и всячески поощрял тягу Григория Степановича к технике, охотно доглядывая за оставленными на его попечение экранами напарника. Работа была — не бей лежачего, особенно если учесть, что за два года мелкие ЧП возникали всего три раза, и ни одного из них не произошло в воскресенье. И произойти, согласно статистике, в ближайшие десять лет во время Митиных дежурств не могло.

Единственное, чего Маркушеву со Смолиным следовало опасаться, — это иррегулярные обходы служебных помещений Петропавловского отделения Санкт-Петербургского Маринленда бдительной администрацией. Проклятые обходы дамокловым мечом висели над отлично сработавшимися партнерами, но и эта проблема благодаря счастливому стечению обстоятельств, Митиной изворотливости и смазливой внешности была в конце концов успешно преодолена.

Электронный замок на двери тихонько щелкнул. Митя бросил последний взгляд на экраны, где фиксировались передвижения трех групп туристов по различным участкам Петропавловской крепости: Иоанновскому и Алексеевскому равелинам и маршруту Бастион Головкина — Нарышкина — Монетный двор. Все вроде в порядке. Сняв руки с панели управления камерами, он лихо крутанулся на вертящемся кресле и увидел вошедшую в комнату наблюдателей рослую блондинку, затянутую в синюю униформу служащих Маринленда.

— Валия, свет очей моих! — нарочито радостно приветствовал гостью Маркушев, с чувством процитировав:

У Пушкина, правда, встрече с Русланом радовался старый чародей, но Валия Смалкайс знать этого не могла, ибо, будучи латышкой, с русской классикой была незнакома. Как и все, от мала до велика, начальники питерского Маринленда, среди которых по традиции не было ни одного русского, она умела кое-как изъясняться на здешнем варварском языке, но с чтением дело у нее обстояло неважно, и Митя мог не опасаться быть уличенным в плагиате. Если женщина хочет, чтобы любовник крапал в ее честь стишки, — она их получит, а коль скоро сам Митя в стихосложении не силен, почему бы не призвать на подмогу мэтров, чьи имена еще смутно брезжили в его памяти, невзирая на то, что после окончания Митей школы прошло уже почти десять лет.

— Как мило ты скасат! Как шарко там наверх — уф! — Валия Смалкайс ткнула пальцем в потолок и со стоном облегчения опустилась в кресло Григория Степановича. — Тела и тут корошо, та?

— Отлично! — браво подтвердил Митя, извлекая из-под пульта заранее припасенную бутылку и рюмки, соседствующие на пластиковом блюде с огромных размеров апельсином.

— Какая прелест! Милый мой малчик! — растроганно протянула Валия, глядя, как Маркушев розочкой взрезает кожуру апельсина и ловко разделяет его на дольки.

У нее были причины называть Митю мальчиком, ибо она была старше его раза в полтора. Через год ей стукнет сорок, срок контракта истечет, и она вернется наконец в дорогую свою Латвию, к дорогому супругу и ставшим уже совсем взрослыми деткам. А пока надо зарабатывать деньги, и терпеть, и радоваться маленьким радостям, которые так трудно получить в этом ненавистном городе.

— Что секотня пем?

— Бразильский ром. Раз уж они его на экваторе трескают, так и нам он нынче в самую пору придется.

— Трескают? Сачем?

— Пьют. Употребляют. Дринкин, — пояснил Маркушев, разливая красно-коричневую жидкость по пластиковым рюмкам разового использования.

— Пют. Та. Все пют, — грустно покачала головой Валия. — Са наше сторове, милый Митя.

Крупная, едва умещавшаяся в кресле Митиного напарника, блондинка, в обязанности которой входило надзирать за дисциплиной работников Петропавловского отделения питерского Маринленда, осторожно пригубила ром, поморщилась и, зажмурившись, одним духом осушила рюмку.

На глазах Валии выступили слезы, Митя заботливо сунул ей в руку дольку апельсина и в свою очередь бестрепетно заглотил обжигающую нутро жидкость.

— Мама родная, и как ее только татары пьют?! — выдал он любимую отцовскую присказку, непременно сопровождавшую первую рюмку водки, вне зависимости от ее качества, и притворно выкатил глаза.