В конце ноября открылся путь между Якутском и Вилюйском. Лена окончательно встала. Над городом нависли туманы. Наконец появилась возможность выехать к месту работы.

Накануне Великой Отечественной войны в Якутии еще существовали почтовые станки со станционными смотрителями, ямщиками и сменными лошадьми. Меня приписали к почте с посылками. Я значился и пассажиром и сопровождающим. Первые пятьдесят километров мы ехали на грузовике. Техника «пробилась» и в почтовое ведомство Якутии! Но дальше… Дальше почту везли на санях. Через каждые 30–40 верст пути стояли юрты с плоскими крышами и маленькими окнами с примороженным к раме льдом вместо стекла. Здесь лошади перепрягались, и почта в сопровождении ямщика-проводника отправлялась дальше.

В Вилюйске выяснилось, что почтовые станции до Оленёка еще не выставлены: оленеводы не успели подойти. Предстояло долгое ожидание. Но мне посчастливилось. Удалось присоединиться к группе бывалых людей, ехавших на Оленёк. Мы нашли проводников, оленей, арендовали на паях палатку, печку, запаслись продовольствием и двинулись небольшим караваном.

Ни тропы, ни дороги в нашем понимании не было, Проводники ориентировались по каким-то своим, ведомым только им приметам. Изредка встречались якутские колхозные селения. В них были школы, больницы, клубы. Люди здесь жили в общем современной жизнью, обсуждали планы укрупнения поселков, строительства новых жилых и хозяйственных объектов, готовились к предстоящему охотничьему сезону, интересовались столичными новостями, ожидали якутских газет. На одиноких заимках около озер небольшие бригады рыбаков вели подледный лов рыбы.

Путников между селениями мы не встречали. Ночевали обычно в палатке. После утомительной дороги наспех готовили не то обед, не то ужин, кипятили чай и укладывались спать, пока горела печка. Утром температура воздуха в палатке и снаружи была одинакова. Вот тут-то я оценил достоинства якутских заячьих одеял, понял, как важно тщательно выбить снег из меховых камусных сапог, заменить стоптанные травяные стельки новыми, своевременно высушить меховую одежду. И что удивительно, как-то по-новому полюбил огонь, тепло.

Стоит ли говорить, что никаких следов диких людей в пути не было обнаружено. Да и мысль с том, что в этой ледяной пустыне может находиться человеческое существо, не обладающее солидным запасом продовольствия и одежды, теперь казалась мне такой же фантастической, как возможность полета на ковре-самолете. Меня поражала пустынность верховий Вилюя и Тюнга. Только заячьи и беличьи следы кое-где напоминали, что в тайге своя жизнь.

Около перевала, особенно волновавшего проводников, сделали дневку — дали отдых оленям. Переход действительно был рискованным. При спуске встречались обрывы. Здесь, как нам рассказывали, ломались нарты, погибали олени. А на вершине всегда господствовала пурга. Нужно было дождаться ясного безветренного дня. Погода нас не задержала. Ранним утром начали подъем и к полудню оказались на вершине. Здесь среди камней стоял жертвенник — грубо сбитый метровый крест, увешанный тряпочками, жгутами белого конского волоса. Жертвы безжалостно трепал ветер. Пожилой проводник, привязав своих оленей к нарте, подошел к кресту и положил около него спички и патрон, придавив свои приношения камнем. Спуск в общем прошел благополучно, если не считать одного поломанного барана — дуги от нарты, двух оборванных лямок от упряжи и одного охромевшего оленя.

Вечером на привале я попытался узнать, кому была принесена жертва, и услышал в ответ, что так делают все, чтобы дорога была хорошей. Молодой проводник добавил: «Табак бросать надо, спички, патроны, конский волос». Видимо, правило одаривать перевал имело уже не анимистический, а чисто магический характер. Положишь дар — хорошо, не положишь — пожалеешь.

Второй встреченный нами жертвенник был более скромный: на нем болталось лишь несколько жгутов, а неподалеку валялись полозья и. копылья от сломанных нарт. Видно, жертвы не всегда помогали.

Только через сорок пять дней после выезда из Якутска перед нами предстал поселок Оленёк, бывшая Оленёкская культбаза Главсевморпути. Этому молодому районному центру не было еще и пяти лет. По сравнению с таежными заимками, жалкими юртами поселок выглядел не только нарядно, но и величественно. Ровными рядами высились аккуратные здания. В центре поселка размещалась большая школа. Роскошь! В трех больших домах жили воспитанники интерната. В особом здании находилась столовая.

Водоворот школьной жизни захлестнул меня. Уроки, подготовка к ним. Методическая работа. Двухсменные занятия. Общественные дела. Хозяйственные вопросы. Как справиться с недостатком учебников, тетрадей, свечей, ламповых стекол, керосина? Школа, интернат, столовая, баня, прачечная поглощали огромное количество дров. Поэтому часто приходилось вести переговоры с поставщиками. А сколько времени отнимал своеобразный северный быт? Необходимость ежедневно топить печь, чтобы не мерзнуть, заботиться об освещении утомляла и надоедала.

Но постепенно все вошло в свое русло. И тогда я начал выкраивать время для сбора этнографического материала. Посещения родителей учеников, беседы с приезжавшими в поселок охотниками, оленеводами постепенно расширили мои познания в области быта и обычаев северных якутов.

Все здесь до мелочей было приспособлено к кочевой, беспокойной жизни охотников. Легкий конический тор-дох (чум) сооружался за считанные минуты. Изящные шестикопыльные пружинистые нарты, сбитые без единого гвоздя, с впряженными в них беговыми оленями использовались для поездок охотников. Все имущество семьи: котлы, чайники, резные коробки с ячеями для посуды, кованый сундук для ценных вещей, низкий столик, постели и одежду — обычно размещали на нескольких нартах. Малыши не считались помехой при перекочевках. Грудных детей везли в овальных лубяных колыбелях с дугой, позволявшей в случае нужды привязывать их к седлу. Лишь иногда для женщины с малолетними детьми изготовляли нарту с пологом из шкур, предохранявшим от пурги и ветра.

Зимой охотники заглядывали в поселок ненадолго. Сдавали пушнину — шкурки белок, горностаев, лисиц, закупали продовольствие, патроны, свечи и вновь уезжали на промысел. Оленеводы время от времени пригоняли оленей на убой и, пополнив свои запасы в магазине, отправлялись в бригады. Женщины, жившие в поселке, усердно обрабатывали шкуры, шили из них дошки, покрышки для чумов, спальные мешки, обувь.

Среди жителей поселка обнаружились замечательные знатоки сказок, легенд, преданий, готовые поделиться со мной своим сокровищем. Страсть к сбору фольклора оказалась заразительной. Она передалась некоторым учителям школы, моим добровольным помощникам и переводчикам. Устным творчеством заинтересовались и ученики старших классов.

К весне у нас накопилась объемистая папка с записями. Просматривая их, я обратил внимание на одну легенду, озаглавленную «Чучуна». Старый знакомый! Все-таки встретились. Легенда была записана со слов семидесятилетней Христины Николаевой, всю жизнь кочевавшей в Оленёкском районе.

«По рассказам старых людей, был так называемый чучуна. Он охотился за оленями и гонялся за людьми. Оленя мог разорвать пополам, был страшно сильный. Издали походил на человека, но с одной ногой, с единственной рукой, с одним глазом, с круглой ладонью и единственным торчащим пальцем. Передвигался он прыжками.

Однажды в места, где обитал чучуна, прикочевали люди. У них была дочь. Как-то вечером послали ее пригнать оленей. Девушка ушла и пропала. Нигде ее не нашли. Только через три месяца родители узнали о судьбе своей дочери от человека, заметившего жилище чучуны. Оно представляло собой холомо (чум из жердей, покрытый мхом и дерном) с одной дверью и тремя окнами, одно из которых было сделано над дверью, другие по сторонам. На другой день родители и соседи отправились к жилищу чучуны. Одни наблюдали за дверью, другие расположились за холомо. Все имели кремневые ружья. Сидевшая в жилище женщина, узнав, что их окружили, передала чучуне ребенка, которого держала на руках, открыла дверь, приподняв крючки, и вышла. Люди увидели, что против двери сидит человек огромного роста, примерно в сажень высотой. Охотники выстрелили и убили чучуну и ребенка. В холомо около чучуны нашли его оружие — плоское железное кольцо, заостренное с внутренней стороны.