В рукописном фонде Института русской литературы (Пушкинский дом) под № 1 в описи № 27 значилась рукопись известного ссыльного каракозовца И. А. Худякова «Краткое описание Верхоянского округа». Она была датирована 1868–1869 годами. Несмотря на слово «краткое», в ней насчитывалось 163 листа, исписанных мелким почерком. В неимоверно трудных условиях верхоянской ссылки автор, обреченный на нищету, материальные лишения, нашел в себе силы изучать якутский язык, собирать фольклор. Он описал быт и культуру населения Верхоянья. Худяков отметил, что «уже несколько лет носятся смутные слухи о каких-то диких людях, кочующих по пустынным местам округа. Рассказывают, будто бы люди эти очень малочисленны, одеты в лохмотья или в платье из оленьей кожи, вооружены стрелами и луком, что они имеют даже стычки с повстречавшимися промышленниками или бросают камни в спину женщинам-якуткам. Якуты боятся рассматривать этих людей, но след-де у них большой (т. е. ступня большая), и встречаются-де они на берегу Ледовитого моря (в Жи-ганском улусе) и в Чистых (на западе). По-тунгусски их называют хучана («беглый»). Воры, конечно, пользуются этими слухами в свою пользу».

Итак, слухи о чучуне дошли до Верхоянска в 60-х годах прошлого столетия. Незадолго до этого группа чукчей-оленеводов с разрешения губернатора Якутской области перешла через Колыму и проникла в Большую, или Западную, тундру. Чукотские «разведчики», очевидно, стали чаще беспокоить население низовий Яны и Индигирки.

В 1954 г. предстояло провести сплошное этнографическое обследование населения колымской тундры, посетить все колхозы, поселки. Этнографы здесь не работали со времен В. Г. Богораз-Тана, почти полвека. Нужно ли говорить, что в советское время низовья Колымы преобразились? Ушли в прошлое регулярные весенние голодовки, нищета, невежество. Изменилось тундровое хозяйство. Эвены и юкагиры перестали заниматься малодоходной здесь охотой на диких оленей и стали оленеводами. Увеличилась добыча рыбы. Колхозы приобрели крупные невода, лодки, сети, выстроили ледники. В тундре возникли поселки с современными домами центры оленеводческих колхозов. Часть населения, не связанная с оленеводством, перешла на оседлость. Некогда былая обособленность чукчей, эвенов, юкагиров исчезла. Изменилась их культура.

Мы должны были выяснить численность отдельных национальных групп, их расселение, картографировать распространение языков изучить особенности современного быта тундрового населения.

Из Крестов Колымских я выехал в начале мая. Сборы в экспедицию слишком затянулись, и нужно было спешить. Легко ездить по тундре весной, легко и застрять. Маршрут мой должен был охватить заимки по Колыме — Ермолино, Тимкино, центральную усадьбу чукотского колхоза «Туваургин» — поселок Колымская, затем оленеводческие бригады между реками Колымой и Чукочьей. Далее от поселка юкагирско-звенского колхоза «Оленевод», передвигаясь от одной оленеводческой бригады к другой, необходимо было добраться до реки Алазеи и побывать в эвенском колхозе «Сутаня удиран» с центром в поселке Андрюшкино. Затем предстояло посетить заимки русских старожилов и завершить маршрут в районном центре. Полторы тысячи километров нужно было преодолеть за один сезон. Справлюсь ли?

Снег быстро таял. Весна вступала в свои права. В такое время года ездят главным образом ночью. На собаках, с проводником и переводчиком юкагиром Степаном Рупачевым выезжаем на лед Колымы. Мороз сковал рыхлый влажный снег. Тяжело груженные нарты легко скользят по ледяной корке наста. Дружно бегут собаки. Еще вчера Рупачев подбил к полозьям подполозки из листового железа. Без них нам не пробиться к Алазее. Острые ледяные закраины в весеннее время буквально стирают полозья. А путь предстоит неблизкий. Постепенно тьма рассеивается, открывается беспредельная всхолмленная тундра.

— Тундра матушка, шендуха — кормилица наша, — говорит Рупачев, подражая говору русских старожилов низовий Колымы.

Он то вскакивает и бежит рядом с нартами, уверяя собак, что виден ушкан (заяц), то садится в них и потрясает остолом (тормозная палка для управления собачьей упряжкой) с металлическими кольцами. Это взбадривает наших четвероногих друзей.

Пологие склоны холмов еще покрыты снегом, но то тут, то там видны проталины. Страдная весенняя пора ощущалась повсюду. На заимках ремонтировали невода, вязали сети, смолили лодки. В поселке Колымская остались лишь инвалиды и дети. Трудоспособные уже были в промысловых бригадах. Из Колымской выехали в открытую тундру. После ночи езды оказались в оленеводческой бригаде.

В двух больших ярангах жили пастухи с семьями. Отдежурившие спали в пологе, остальные производили подсчет оленей. Во время отела пастухам нет покоя ни днем, ни ночью. Около яранг бродили важенки, призывая к себе хорканьем своих слабых тонконогих оленят. Собаки с завязанными мордами находились в особом загоне из нарт. Ничто не должно пугать в этот период оленей. Несколько телят, брошенных важенками, пастухи принесли к ярангам. По совету стариков провинившихся важенок выловили, связали и стали подпускать телят. Полагали, что после этого у них все же появится материнский инстинкт. Совет стариков — знатоков тундры в период отела бесценен. Выбор места для отела — искусство. Ошибка в выборе может дорого обойтись колхозу. Стельным важенкам нужны богатые ягелем и зеленой растительностью участки, укрытые от ветров. Выпас осуществлялся на пологих склонах холмов. Ежегодно, чтобы не допустить потравы ягельников, медленно возобновляющихся, отельные места меняли.

В бригадах оленеводов мои знания о чукотских приемах выпаса оленей значительно пополнились. Мы записали несколько преданий о причинах перехода предков чукчей-оленеводов в Западную тундру. Объезд бригад, беседы со старыми чукчами, эвенами, юкагирами дали много материалов. В конце мая мы достигли Алазеи.

Обратный путь на Колыму представлял значительную сложность. Мы выехали на оленях, запряженных в нарты. Снег во многих местах стаял, обнажилась кочковатая тундра. По склонам холмов показался бледно-зеленоватый ягель и темные ворсинки мха. От зимней спячки пробудились низко стелющиеся по земле заросли карликовой ивы, невысокие кусты тальника. Всюду виднелись клочки прошлогодней пожелтевшей травы. На проталинах паслись стаи белых куропаток, жадно поедавших вялую ягоду, сохранившуюся под снегом. Скоро должны были появиться гуси. В тундре их ждали с нетерпением. В каждой бригаде набивали патроны, готовили манки.

Значительный путь от бригады до бригады теперь приходилось преодолевать пешком, на нарты мы садились лишь тогда, когда они скатывались на лед озер. Здесь еще была зима, но слежавшийся, почерневший снег поверх льда свидетельствовал о том, что лето не за горами. Успеем ли вовремя добраться до Колымы? Не сорвутся ли мои летние планы?

Около реки Чукочьей самые мрачные прогнозы в отношении дороги оправдались. Начался ледоход. Переправиться через реку было не на чем. Драматизм положения заключался в том, что бригада, в которой мы оказались и которая кочевала около этой реки, должна была идти в глубь тундры, к морю. По предположению бригадира, лодка-долбленка могла быть в соседней бригаде, которая находилась, вероятно, в четырех кесах от нашей стоянки.

После совещания был найден следующий выход. Бригада откочевывала по намеченному маршруту. Проводник Курилов и председатель наслежного Совета Третьяков на оленях отправлялись на поиски соседней бригады с тем, чтобы доставить лодку к нашему лагерю. Мать бригадира, бабушка Марый, оставалась на стоянке, так как собиралась на рыбалку, расположенную неподалеку. Моя задача заключалась в том, чтобы сидеть на стоянке в ее компании и ожидать транспорта. Поскольку другого выхода не было, я покорился судьбе, надеясь заняться обработкой собранных материалов и расспросами старушки. Именно здесь и начала рушиться моя индигирская гипотеза о чучуне.

Бабушка Марый оказалась бывалым человеком: ей довелось немало поездить на своем веку. Она бегло говорила и по-эвенски и по-якутски и даже неплохо объяснялась по-русски. К тому же старушка была словоохотлива — клад для этнографа. В ожидании лодки мы сначала обменивались несложными местными новостями и предположениями, кто из наших посланцев уже достиг цели путешествия.