И многое, многое другое. В таком круговороте событий забывали о целых поселках, а то и городах.
Именно поэтому, при окончательном закрытии полевого госпиталя возле Бурагоса, перед несколькими оставшимися на своих постах медсестрами встала куча неразрешимых житейских проблем. Основная из которых оказалась одна: куда девать троих так и не пришедших в полное сознание пострадавших воинов. Если остальных больных и увечных как-то незаметно разобрали прибывшие родственники или сердобольные лучшие товарищи, то эти трое оказались практически бесхозными. Ничего не оставалось делать, как отправить их в дом престарелых воинов в Бурагосе.
Но тут в последний момент один из полностью подлечившихся и готовящихся отправиться на родину пострадавших пациентов обратился к старшей сестре с просьбой:
– Давайте я возьму десятника в свою семью? Она у меня большая и дружная, все работящие, так что и боевого товарища прокормлю. Жалко мне его, бедняга без семьи долго не протянет.
Одурманенная делами по закрытию госпиталя женщина более внимательно присмотрелась к просителю. Молодой, основные ожоги скрыты под одеждой, а несколько небольших, оставшихся на лице, не слишком-то его и испортили. Наоборот, расположились так удачно и без уродства, что вызывали некоторую симпатию. Именно по этим шрамам пациента опознали:
– Уракбай, а ты хорошо знал десятника?
– Конечно, мы ведь в одной сотне были и довольно неплохо друг с другом ладили. Да и тут я его часто проведывал. В последние дни я даже лично помогал его прикармливать.
Никого больше из сослуживцев и близко не было, поэтому проверить подобные слова старшая медсестра не могла, но хоть как-то попыталась выяснить степень знакомства между молодым, двадцатиоднолетним парнем и намного старшим ветераном, которому уже, судя по документам, шел пятый десяток. Она кликнула пробегавшую мимо помощницу и переспросила про обоих пациентов. Та тоже мыслями уже находилась далеко от этих мест, поэтому только и удосужилась припомнить:
– Ну да, Уракбай часто посещает Зарината. Тот вроде его чуть узнает и даже слушается немного.
Эта пара предложений и решила судьбу покалеченного ожогами десятника:
– Ладно, тогда бери его под свою опеку. Сейчас выпишем на тебя все сопроводительные документы.
Вот так на следующий день и появилась на дороге, ведущей к югу, парочка путников в привычном для всех ордынцев воинском обмундировании. Только теперь на одежде отсутствовали знаки отличия и нашивки принадлежности к определенной части. А головной убор в виде бытовой чалмы сразу говорил, что это теперь списанные из армии – гражданские люди.
При демобилизации ордынским воинам никакого казенного оружия не оставляли, хотя дополнительное оружие, которое воин покупал сам, не забиралось. Так что во время пребывания в госпитале ушлый Дельфин сумел не только сохранить свой великолепный кинжал, когда-то выигранный в камни, но и выменять или выклянчить у других раненых еще кое-какое оружие. У него теперь имелось два метательных ножа, великолепное лассо в виде шнура тончайшего плетения, несколько чугунных шариков вместе с пращой и наибольшая гордость – Живая удавка, чаще называемая Синей Смертью. Конечно, удавка ни в коей мере не являлась живым существом, а относилась к довольно периодически встречающимся в Орде артефактам убийственного назначения. Достаточно было накинуть упругий шнур синего цвета и толщиной с палец на шею любого человека, а затем соединить концы вместе, как они продолжали и дальше соединяться самостоятельно. Да с такой силой, что удушали любого человека. Перерезать подобный артефакт было очень сложно, и только удар хорошего меча мог разрубить Синюю Смерть. Разомкнуть удавку мог только тот человек, к которому она «привыкала» до того не менее двух недель. Но до конца этого срока оставалось всего несколько дней. Да и кому придет в голову нападать на демобилизованных и изуродованных ранениями бедных воинов?
Само собой, что совершенно не соображающему Заринату ничего острого и колющего не досталось. Свое оружие он наверняка растерял вместе с кусками сожженной одежды, а новым мог порезаться или и того хуже. Да и смотрел он теперь на любое железо с полнейшим равнодушием, недоумением и неосознанно.
Молодой парень шагал легко, разве что чуть прихрамывал на пострадавшую при гибели Титана ногу. По сторонам он смотрел часто и пристально, но характер любому встречному выказывал веселый, общительный и дружественный. Чуть ли не с каждым обменивался приветствиями и коротким перечнем новостей, частенько упрашивал подвезти идущие в попутном направлении повозки, да и вообще создавал о себе сразу мнение как о человеке добром и доступном всем радостям людского бытия.
Тогда как его напарник, более высокого и мощного телосложения, почти не реагировал на окружающую обстановку. Ни с кем не общался, шел только рядом со своим опекуном и частенько спотыкался о неровности на дороге. В таких местах приходилось его поддерживать под локоть, да еще и настоятельно просить посматривать под ноги. А если кто из попутчиков присматривался к уродливому мужчине более внимательно, то догадывался, что перед ним явно обделенный разумом человек, уровень развития которого можно сравнить с познаниями трехлетнего ребенка. Да и то ребенка умственно неполноценного. Настолько порой странные, совсем не присущие контексту разговора вопросы мог задать этот несчастный.
К слову сказать, заметить плохое отношение Уракбая к своему подопечному никто не смог бы и при желании. Даже наедине парень и в самом деле корпел над своим попутчиком, словно над старшим родственником или отцом. Скорей всего именно поэтому лишенный разума человек инстинктивно слушался своего сопровождающего буквально во всем, и с каждым днем это послушание становилось все более явным и беспрекословным. Чего, собственно, от него и требовалось. Ну и чего, собственно, и добивался его опекун.
Потому что никто и не догадывался об основных мотивах, которые подвигли Уракбая напроситься на опекунство. Даже его бывшие сослуживцы не знали о том, что еще полтора года назад молодой парень считался в своем родном городе Эмране одним из самых удачливых воров, плутов и мошенников. Пользуясь своим необычайным умением втираться в доверие к любому обывателю, Уракбай проворачивал настолько удачные аферы с имуществом, землями и капиталами, что уже к девятнадцати годам стал подумывать: «Средств на безбедное существование вполне хватит. Не пора ли спрыгивать на спокойную «пенсию»?
Как всегда в таких случаях поговаривают: сгубила жадность вкупе с молодецкой бесшабашностью. А может, и завидующие успеху коллеги по ремеслу помогли? Как бы там ни было, но последнее дело оказалось подставой, и удачливый вор, аферист и кутила, что называется, «погорел». Оказавшемуся за решеткой преступнику грозила смертная казнь, если бы не строжайшее повеление тогдашнего Фаррати о создании усиленной, мощной армии. Нельзя сказать, что новобранцев баловали в учебных частях, жертв и там хватало словно во время войны, но, по крайней мере, это был шанс отвертеться от виселицы, и ушлый аферист по громкой кличке Дельфин без раздумий протянул руку сквозь решетку и подписал контракт у вербовщика.
Издевательства и учебную муштру он выдержал с честью, а потому и попал с неплохими рекомендациями в группу армии Центр. Уже там о его прошлом никто не вспоминал, а после ранения в памятной трагедии так вообще перед отпуском на «гражданку» присвоили мелкое звание и выдали довольно ценную аттестационную карточку. По ней демобилизованный воин, как пострадавший герой исторического сражения, имел право питаться чуть ли не до самой своей смерти при любом крупном госпитале любого города.
Точно такой же аттестат у него теперь имелся и на недавнего десятника Зарината. Но не из-за лишнего пайка все это делалось. Будучи вхожим во все сферы преступного мира своего города, Дельфин прекрасно знал о той громадной выручке, которую собирают на главной площади города вот именно такие, изуродованные страшными ожогами нищие. В портовых городах подобные «страшилы» ценились на вес золота, а если еще попутно могли выполнять некоторые поручения и мелкие задания по преступным делишкам, то им тогда вообще цены не было. Так что место для бравого в прошлом, но теперь совершенно беспомощного и ничего не соображающего десятника уже определилось заранее: центральная площадь портового города Эмран.
