О группе № 3 под командованием сержанта М. мы ничего не узнали; все наши радиопозывные остались без ответа. Их поглотила огромная Россия.
Судьба группы № 4 под командованием молодого прапорщика Р. оказалась неожиданной, даже сенсационной. Сначала поступили хорошие известия: посадка прошла без помех. Р. доложил, что вся пятерка собралась вместе. Затем он сообщил, что они встретили русских дезертиров, которые их приняли их за своих, и что они с новыми товарищами отлично понимают друг друга. От них Р. узнал, что в районе Минска действуют подразделения НКВД. Он предупредил нас, что на второй день вынужден изменить маршрут, на что и получил согласие. На третий день он сообщил, что они получили помощь от крестьян, и измученное войной население этой части Белоруссии будет способствовать их деятельности. На четвертый день сообщений от него не поступило.
Адриан фон Фелкерсам, являвшийся балтийским немцем, очень переживал за операцию «Вольный стрелок», он опасался самого худшего. Я тоже разделял его опасения, хотя и старался это скрыть. Только через пятнадцать дней (в конце сентября) нам позвонили из одной части, находящейся на фронте в Литве: «Группа Р. докладывает, что вернулась без потерь».
Группа № 4 не обнаружила Шерхорна, но сведения, добытые и доставленные ею, оказались очень важными. Она прошла более 300 километров по вражеской территории, когда неприятель готовился к наступлению. Чтение рапорта Р. доказывало, что мы могли многому научиться от русских. Они серьезно относились к тотальной войне — в их распоряжении было не только снаряжение, поставленное американцами, но они мобилизовали весь народ. Часто можно было увидеть женщин и детей, которые катили бочки с топливом или же подавали артиллерийские снаряды на позициях.
Р., носивший форму лейтенанта Красной Армии, даже принял приглашение на ужин в офицерском клубе. Эти клубы относительно недавно восстановили в русской армии, переставшей быть армией пролетариата, а ставшей армией русского народа. Интернационал уже не использовался в качестве советского боевого гимна.
После возвращения во Фриденталь Р. принял активное участие в подготовке акции с целью оказания помощи Шерхорну. Самым важным мы посчитали поставку медикаментов для его группы, где было много раненых и больных. Первый сброс закончился неудачно: наш врач сломал во время посадки обе ноги, и через несколько дней нам сообщили о его смерти. Второму доктору удалось присоединиться к группе вместе с медицинским снаряжением.
С этого времени самолет из «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» через каждые два или три дня летал на вое-ток, чтобы сбросить продовольствие, медикаменты и боеприпасы к стрелковому оружию. Эти полеты совершались ночью и при плохой погоде; пилоты вынуждены были ориентироваться на слабые световые сигналы, а подающие их с земли наши люди тоже рисковали. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие контейнеры пропали.
Вместе со специалистами из «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» мы подготовили план эвакуации. Единственным способом оказалось сооружение вблизи леса, где скрывались наши товарищи, посадочной площадки для «Хе-111», с которой сначала можно будет эвакуировать раненых и больных, а затем и способных к бою. Доброволец — инженер Люфтваффе — спрыгнул с парашютом, чтобы руководить строительными работами. В течение нескольких дней мы были полны оптимизма и надежды, но жестоким ударом стало известие о том, что русские обнаружили нашу посадочную площадку и ведут непрерывные атаки на нее.
Тогда мы определились, что Шерхорн попытается добраться до озерного края, расположенного на бывшей русско-литовской границе, который распростирался недалеко от Динебурга (Двинска),[257] в 250 километрах севернее места, где он находился.
Если бы ему удалось дойти туда в начале декабря, замерзшие озера можно было бы использовать в качестве взлетной полосы. Мы произвели новые сбросы теплой одежды, продовольствия и боеприпасов — все для 2000 человек! Девять русских радиооператоров вызвались добровольцами, чтобы добраться до Шерхорна с радиостанциями.
В конце ноября 1944 года я с большой радостью сообщил Линдеру о присвоении ему звания унтерштурмфюрера и награждении его Рыцарским крестом, о чем я ходатайствовал ранее.[258]
Мы знали, что неприятель, безусловно, заметит марш на север 2000 человек. Поэтому нами было определено, что Шерхорн разделит свой «легион». Больные и раненые должны были перевозиться на крестьянских повозках. Они едут более медленно и подвергаются большей опасности. Поэтому требовался арьергард, который поручили возглавить прапорщику П., обнаружившему после многих недель скитаний подполковника и наших коллег; после этого он наладил с нами связь. Подполковник и унтерштурмфюрер Линдер должны были возглавить вторую группу, состоящую из боеспособных солдат, — их задачей было как можно более быстрое продвижение к нашим позициям.
Наступила зима. С беспокойством мы следили за «долгим маршем» наших храбрых товарищей.
Обе колоны отправились в путь в ноябре. Иногда их обнаруживали советские спецподразделения, и тогда необходимо было сражаться, затем исчезать или же менять направление движения, маскироваться днем и продвигаться ночью. Ночами, в установленный час, наших людей обеспечивали самолеты «Бомбардировочной авиационной эскадры 200». Мы старались по карте определить квадрат, где необходимо произвести сброс, но колонны маршировали как могли, отклоняясь от установленного ранее маршрута. Поэтому иногда обнаружить их становилось довольно сложной задачей, таким образом мы потеряли много укомплектованных партий груза, собирать который нам становилось все труднее.
Средний темп марша через леса и болота редко превышал 4–5 километров в сутки. Мы с беспокойством следили за колонной, и у нас появилось предчувствие, что наши несчастные товарищи никогда уже не увидят Германию. Осознание этого наполняло нас горечью, ведь эти люди заслужили, чтобы остаться в живых.
В течение нескольких месяцев мы делали все, чтобы облегчить их страдания и любой ценой найти топливо, необходимое для полетов. Вскоре самолеты летали уже только раз в неделю… Позже случилась катастрофа: бензина не было, и, к нашему великому горю, мы вынуждены были прекратить полеты.
В феврале 1945 года мы получили радиограмму унтерштурмфюрера Линдера: «Я с первой группой добрался до озер. У нас нет продовольствия, нам грозит голодная смерть. Можете ли вы нас принять?» Мы не могли. У нас уже не было ни «хейнкелей», ни топлива. Я находился тогда в городе Шведте-на-Одере. Под моим командованием была дивизия, организованная из различных подразделений. Я выходил из себя, думая о запасах бензина и продовольствия, попадавшего ежедневно в руки наших врагов на Востоке и Западе, либо бессмысленно уничтожавшегося. Во Фридентале наши операторы каждую ночь сидели у приемников, ожидая известий, только известий… так как мы уже не могли дать им ничего, даже надежду.
Позже мы были вынуждены оставить Фриденталь и переместить наш штаб в Южную Германию. Операторы все еще напрягали слух на соответствующих частотах. Сигналы, приходившие от «пропавшего легиона», становились все слабее. Последняя радиограмма Линдера была самой трагической — он просил только немного топлива для генераторов подзарядки батареек радиостанции: «Я хочу только поддерживать с вами связь… Слышать ваши голоса…» Был апрель 1945 года. Позже наступила тишина.
В апреле и мае 1945 года, а также во время пребывания в тюрьме я часто думал о Шерхорне, его храбрых солдатах и наших добровольцах, принесших себя в жертву, чтобы спасти 2000 товарищей. Что с ними случилось? Меня мучила неопределенность. Сообщениям Шернхорна и наших радиотелеграфистов всегда предшествовал условленный шифр, постоянно менявшийся согласно предварительной договоренности. Все полученные нами радиограммы соответствовали принятым принципам. Однако же, находясь в заключении, я многое узнал о методах радиоперехвата, применяемых победителями. Я задавал себе вопрос, не проводила ли советская разведслужба с нами все это время так называемую радиоигру.
