Из современных поэтов мне по-особенному близок Арсений Тарковский — мне приходилось уже однажды писать о его поэзии как об удивительной чистоты врачевальном искусстве. И его манера чтения была под стать самим стихам: без установки на внешний эффект, строгая, тоже врачующая. А вот чтение Андрея Вознесенского, можно сказать, контрастно его стихам — взрывным, полным неожиданности: поэт читает завораживающе напевно, и в этом кажущемся противоречии есть свое обаяние.

К слову сказать, и ученому необходимо уметь находить общий язык с любой аудиторией: во время ли публичных выступлений, на страницах ли популярных книг. Иногда встречается пренебрежительное отношение к популяризаторской деятельности. Мне кажется, популяризаторская деятельность очень важна для самого ученого. Ибо она обязывает говорить и писать просто. Когда меня спрашивают, каким должен быть язык литературы — художественной или научной, я обычно отвечаю: простым, ясным. Иначе это не язык, он не выполняет своей основной функции. Простота концепции, допустим, в характеристике различных эпох — один из критериев ее истинности. А способность человека найти необходимую простую и ясную формулировку — один из критериев подлинной интеллигентности.

Об этом слове — интеллигентность, интеллигенция — много спорят. Думаю, что нельзя сводить дело к каким-то внешним признакам. Иногда, например, подлинная интеллигентность не в том, чтобы жадно схватить редкую книгу, а в том, чтобы воздержаться от ее приобретения, если знаешь, что для другого она может оказаться нужнее.

Для меня интеллигентность — это повышенная восприимчивость к культуре, к искусству, деликатность в отношении других людей, принципиальность. И еще: интернационализм.

Я убежден, что национальное в его лучших проявлениях сохранится всегда. Но это не исключает подлинного интернационализма, который заключается в отсутствии национальной спеси.

Кстати, я должен напомнить, что «интеллигенция»— русское слово! Корень — заимствованный, он есть почти во всех европейских языках, но в нынешнем своем значении — социальном, нравственном — слово и понятие «интеллигенция» родилось на нашей земле. А теперь, обогащенное новым смыслом, пришло в европейские и не только в европейские языки.

И еще качество подлинного интеллигента: его жизнь осмысленна. Над смыслом ее он задумывается всю жизнь, не считая, что ответ найден раз и навсегда. О чем и свидетельствует записка, с которой мы начали разговор.

Иногда приходится слышать: «Это история, и поэтому в моей жизни значения иметь не будет». Так ли это?

Мне кажется что тот, кто не интересуется историей, прошлым, обедняет свое настоящее. Из трех делений времени — настоящее, будущее и прошлое — самое ответственное — настоящее, самое манящее — будущее, самое богатое — прошлое.

Настоящее постоянно ускользает, это зыбкая грань между прошлым и будущим, но грань эта действенная и активная. Будущее постоянно отступает, и к нему мы стремимся. Оно господствует. Прошлое же — это гигантская кладовая культуры, доступная каждому, кто захочет обогатить свое настоящее и обеспечить будущее.

В прошлое непрерывно отходит настоящее, отойдет и будущее. Забывать об этом неразумно.

Дело каждого культурного человека уметь извлечь из прошлого то, что необходимо для настоящего и будущего: не только сохранять память прошлого, но создать «обратные токи времени».

Знание истории позволяет по-новому, глубоко, интересно видеть то, что у вас перед глазами. Если даже вы просто идете по улице и знаете, кто жил в этих домах, какие события на этой улице происходили, где (в живописи, в графике, в поэзии и пр.) отразилась, запечатлелась эта улица, то как интересно, как легко (подчеркиваю — легко, даже физически легко) по ней идти! Интересные воспоминания превращают любую вашу ходьбу в прогулку, создают в душе богатую палитру впечатлений, заставляют думать. Возникает целый оркестр воспоминаний, ассоциаций, вы идете как под музыку — легко, свободно. Сохраняемое вами прошлое — ваше личное или вашего города, села, страны — делает человека мудрым, всепонимающим.

А прошлое всегда богато, но только если его знаешь, если умеешь его понимать и если оно заботливо сбережено.

Если же говорить о разрыве опыта поколений, то между отцами и детьми всегда существовал и существует некоторый разрыв. Это закон жизни, и относиться к нему надо спокойно. Но разрыв этот следует уменьшать с обоих берегов. Виноваты бывают и отцы, и дети… Отцы опытнее, и они в первую очередь должны уметь передавать свой опыт, а дети должны внимательно прислушиваться.

Привить юношам и девушкам интерес к истории нельзя путем уговоров и наставлений. Прежде всего надо, чтобы ни один памятник прошлого не находился в небрежении и не вызывал бы одним своим видом мыслей о его ненужности. А затем надо писать об истории так, как писали В. Ключевский, С. Соловьев, Е. Тарле и другие «старики». Историк должен быть художником слова. Старые исторические работы — это тоже «кладовая». Но надо создавать и новые работы, на новом уровне, достигнутом нашей исторической наукой, но остающемся недоступным читателям.

Понятие «историческое сознание» вполне правомерно. Одно из главных отличий современных гуманитарных наук — их принципиальный историзм. Историзм позволяет и эстетически понять многое, что иначе казалось бы непонятным или даже наивным. Когда мы подходим к произведению искусства или просто к памятнику прошлого и знаем особенности эпохи, его создавшей, мы лучше его понимаем, ценим и в результате охраняем, оставляя для будущего (охрана прошлого — это прежде всего забота о будущем). Вместе с тем историзм — это осознание себя в истории, своего места и назначения. Взглянуть на себя и на свой труд с позиций будущего — это очень важно. Вместе с тем, понимай прошлое, мы осознаем значение настоящего. Так же точно, понимая чужое, мы начинаем глубже ценить свое. У «своего» появляются широкие границы и во времени и даже в пространстве.

Прошлое и будущее симметричны. Чем шире и «многовековее» мы охватываем прошлое, тем более дальнозорки мы в будущем, тем тверже и увереннее мы движемся в настоящем. А настоящее, как я уже сказал, не неподвижно: эта движущаяся точка, нами самими направляемая от прошлого, которое мы должны знать, в будущее, которое мы должны предугадывать.

Немного о национальных традициях. Я считаю их очень важными.

Владимир Мономах в своем мудром «Поучении детям» восторгался многообразием человеческих лиц. Сколько их в мире, и ни одно лицо не похоже на другое! Люди должны обладать своим неповторимым лицом, но им же должны обладать села, города, страны и нации. Как это ни странно, но именно непохожесть сближает. Схожесть, одинаковость, стандартность оставляют нас равнодушными. Своеобразие же манит, «дразнит», заинтересовывает, заставляет стремиться проникнуть в суть, а в человеческих отношениях вызывает чувство любви. Можно полюбить некрасивое лицо, но нельзя полюбить стандартное лицо — лицо, отштампованное «массовым тиражом», лицо манекена. Чтобы ребенок полюбил куклу — кукле он дает имя, считает ее своей и «единственной».

Поэтому человек должен изучать себя, свои склонности и, если они добрые, стремиться развивать их в себе.

Национальные традиции также следует изучать и сохранять. Национальное своеобразие сближает нации, а не разъединяет их. Мы отправляемся к другим народам, чтобы увидеть их индивидуальность, «непохожесть» и в этой «непохожести» увидеть вечную красоту.

К сожалению, приходится признать, что многие замечательные традиции утрачены. Люди перестают петь…

В моем детстве семьи пели — пели при наступлении сумерек, когда уже нельзя работать, но еще рано зажигать лампы и надо было экономить керосин и свечи. Пели, когда приходили гости. Теперь предпочитают пассивно слушать музыку, сохраняемую в виде «консервов» (магнитофонные ленты, пластинки) или передаваемую по радио.

Перестала петь и деревня. Что-то неправильное есть в организации самодеятельных народных хоров. Возникает народный хор, а через два-три года он становится вовсе не народным и усваивает извне поручаемый ему репертуар, да и манера пения меняется.