То, что Тимми научился говорить по-английски, взволновало их еще пуще. Некоторые, как видно, возомнили, что теперь мальчик готов ответить на все их вопросы о жизни в палеолите: «На каких животных охотилось твое племя? Какую религию оно исповедовало? Кочевали ли вы в связи со сменой времен года? Воевали ли племена между собой? Воевал ли ваш подвид с другим подвидом?»

Тимми был единственным источником информации. Ученые умы пенились от вопросов, на которые мог ответить один Тимми. Скажи, скажи, скажи! Мы хотим узнать все о твоем народе. Какие у вас были родственные связи — тотемные животные — лингвистические группы — астрономические представления — ремесла?

Но увы — задать Тимми все эти превосходные и крайне важные вопросы вряд ли было возможно, ибо английский язык Тимми, хоть и улучшался с каждым днем, ограничивался пока фразами: «Тимми сейчас есть» и «Человек сейчас уйти».

Кроме того, мисс Феллоуз единственная более или менее понимала, что говорит Тимми. Остальные, даже те, что виделись с мальчиком практически каждый день, ничего не могли разобрать в его невнятном, сдавленном выговоре. Видимо, прежние гипотезы о неспособности неандертальцев говорить были в чем-то верны: хотя неандертальцы явно обладали необходимым умственным развитием и анатомическим аппаратом, позволяющим выговаривать слова, их язык и гортань были все же недостаточно совершенны для воспроизводства звуков, из которых состоит современная речь. У Тимми, во всяком случае, не получалось. Даже мисс Феллоуз приходилось напрягаться, чтобы понять его.

Тяжко приходилось и Тимми, и мисс Феллоуз, и особенно ученым, которым не терпелось расспросить мальчика. Еще острее стало ощущаться, на какое одиночество обречен Тимми. Даже теперь, когда мальчик учится общаться со своими тюремщиками (а кто же мы, как не тюремщики? — твердила себе мисс Феллоуз), он должен лезть из кожи вон, чтобы сказать самое простое единственному человеку, который хотя бы частично понимает его.

Как ему, должно быть, тоскливо!

И как пугает его и сбивает с толку вся эта суета вокруг него!

Мисс Феллоуз защищала мальчика, как только могла. Она не желала признавать, что ее работа — всего лишь часть научного эксперимента. Хотя бы и так, но объект этого эксперимента — несчастный ребенок, и она не позволит обращаться с ним, как с подопытным кроликом.

Физиологи прописывали Тимми особую диету. Она покупала ему игрушки. У нее без конца требовали кровь на анализ, рентгеновские снимки, даже волосы Тимми. Она разучивала с ним песенки и детские стишки. Тимми подвергали утомительным для обеих сторон тестам на координацию, на рефлексы, на остроту зрения и слуха, на сообразительность. После них мисс Феллоуз обнимала и гладила его, пока он не успокаивался.

У Тимми оставалось все меньше и меньше свободного времени.

Мисс Феллоуз настаивала на строгом ограничении этой ежедневной инквизиции и часто, хотя и не всегда, добивалась успеха. Исследователи, безусловно, считали ее цербером, преграждающим путь науке, вздорной и упрямой женщиной. Мисс Феллоуз это не беспокоило. Пусть думают что хотят — она отстаивает интересы Тимми, а не свои.

Хоскинс мог сойти за союзника. Он был в кукольном домике почти ежедневно. Мисс Феллоуз было ясно, что он пользуется любым случаем отдохнуть от своей все более трудной роли главы «Стасис текнолоджиз» и что он питает сентиментальную привязанность к мальчику, вызвавшему весь этот фурор. А еще мисс Феллоуз казалось, что Хоскинсу доставляет удовольствие поговорить с ней.

Теперь она уже кое-что о нем знала. Он разработал метод анализа отражения направленного в прошлое мезонного луча; он был одним из тех, кто изобрел метод создания стасиса. За сухими манерами делового человека он скрывал свою доброту, которой иначе пользовались бы все и каждый — и он действительно был женат и счастлив в браке.

Однажды Хоскинс застал мисс Феллоуз в тот самый момент, когда она взорвалась.

Это был плохой, очень плохой день. Прибыла новая группа физиологов из Калифорнии, желая немедленно снять с Тимми целую кучу обмеров, связанных с осанкой и строением таза. Для этого они привезли с собой разные хитрые конструкции из холодных железных палок, куда то и дело заталкивали Тимми.

А Тимми вовсе не хотелось, чтобы его куда-то заталкивали и притискивали к холодным железным палкам. Мисс Феллоуз смотрела, как они орудуют с Тимми, будто с морской свинкой, и в ней нарастала жажда убийства.

— Хватит! — вскричала она наконец. — Вон отсюда!

Ученые уставились на нее, раскрыв рты.

— Вон, я сказала! Обследование окончено! Мальчик устал. Довольно выворачивать ему ноги и напрягать спину. Не видите — он плачет? Вон! Вон!

— Но, мисс Феллоуз…

Она молча начала собирать их инструменты, и физиологи бросились отнимать у нее свои сокровища. Она указала на дверь, и они убрались, бормоча что-то под нос.

Мисс Феллоуз, вне себя от бешенства, смотрела им вслед с порога, гадая, каких еще мучителей сулит им сегодняшнее расписание, а позади рыдал Тимми. Потом она вдруг заметила, что пришел Хоскинс.

— Какая-то проблема? — спросил он.

— Как вы догадались? — огрызнулась мисс Феллоуз. Она позвала Тимми, он подбежал и повис на ней, обхватив ее ногами. Мальчик шептал что-то, совсем тихо и неразборчиво. Она прижала его к себе.

— Не слишком-то у него счастливый вид, — мрачно сказал Хоскинс.

— А вам бы хорошо было на его месте? Каждый день то кровь берут, то обмеряют, то проверяют. Вы бы посмотрели, что с ним вытворяли сейчас — видно, хотели понять, как у него ноги приделаны к туловищу. И режим питания изменили. Джекобс с понедельника посадил его на синтетическую диету — я бы этим и свинью не стала кормить.

— Доктор Джекобс говорил, что это укрепит мальчика, и он будет лучше выдерживать…

— Что выдерживать? Обследования?

— Не забывайте, мисс Феллоуз, что главная цель эксперимента — узнать все, что только возможно…

— Я-то не забываю, доктор. Не забывайте и вы, что он не хомячок, не морская свинка и даже не шимпанзе, а человек.

— Никто и не отрицает. Но…

— Но никто и не принимает во внимание, — снова прервала она, — что мальчик — человек, более того — ребенок. Вам он, наверное, представляется какой-то обезьянкой в комбинезоне, и вы думаете, что…

— Мы совсем не считаем его…

— Нет, считаете! Считаете! Доктор Хоскинс, я настаиваю. Вы говорили, что Тимми прославил вашу компанию. Если вы хоть сколько-нибудь благодарны ему за это, не подпускайте вы никого к бедному ребенку, пока он не подрастет хоть немножко для того, чтобы понять, чего от него хотят. После тяжелых обследований ему снятся кошмары, он не может спать, кричит иногда часами. И вот что, — взъярилась она, — больше я сюда никого не пущу. Никого!

Она сознавала, что говорит все громче и громче, что уже кричит, но ничего не могла с собой поделать.

Хоскинс горестно смотрел на нее.

— Извините, — сказала она немного потише, остыв наконец. — Я не хотела так орать.

— Я понимаю, вы расстроены. И понимаю почему.

— Спасибо.

— Доктор Джекобс заверил меня, что мальчик вполне здоров и ему нисколько не вредят обследования, которым он… подвергается.

— Пусть доктор Джекобс хоть раз переночует здесь, тогда он заговорит по-другому. — Хоскинс опешил, и мисс Феллоуз вспыхнула от смущения, поняв, что нечаянно сказала нечто двусмысленное. — Пусть послушает, как мальчик плачет в темноте. Пусть посмотрит, как я бегу к нему, и укачиваю, и пою ему колыбельные. Ему не вредят обследования, доктор Хоскинс? Если они ему не навредили, так только потому, что этот мальчик провел раннее детство в невообразимо тяжелых условиях и как-то ухитрился выжить. Ребенок, переживший зиму ледникового периода, переживет, возможно, и людей в белых халатах, которые его щупают и тискают. Но это не значит, что подобные истязания ему на пользу.

— Надо будет обсудить график исследований на следующем заседании администрации.

— Обсудите. Следует напомнить всем, что Тимми имеет право на человеческое обращение — на человеческое.