Отец посмотрел на него с любопытством.
— Ну, есть вещи и потруднее. А мяч гонять — одно удовольствие.
— В таком случае, я надеюсь, мне удастся их избежать. Глупо самому напрашиваться на трудности, — сказал Стэффорд.
Он остановился напротив проулка, ведущего к вокзалу.
— Тебе, значит, туда? — сказал отец.
— Если я потороплюсь, то еще успею на ближайший поезд, — сказал Стэффорд и протянул руку. — Было очень приятно познакомиться с вами, мистер Сэвилл. — Он повернулся и подхватил сумку под мышку.
— Ты здорово играл, малый, — сказал отец.
Он стоял и смотрел, как Стэффорд перешел улицу и скрылся в проулке.
— Ловкий паренек. Мог бы один выиграть эту встречу, если бы постарался.
Продолжая разговаривать про Стэффорда, они пошли к остановке.
— А кто был тот, с черными волосами? — сказал отец.
— Плэтт.
— Он подошел ко мне и спросил, кого я дожидаюсь.
— А что ты ему сказал?
— Что тебя жду. — Отец засмеялся. — Разве вы не слышали, как я вопил, говорю. — Он снова засмеялся.
— Он сказал, что мне нужна новая рубашка. Если я хочу играть в команде.
— Что, он думает, рубашки на деревьях растут, что ли?
В автобусе, однако, он сказал:
— Исхитримся как-нибудь. — И тут же добавил: — Жалко, что он со мной про рубашку не заговорил. Черт подери, я бы его обрубашил как следует, твоего мистера Плэтта. Я, пожалуй, напишу ему.
— Не надо, — сказал он.
— Я еще подумаю, — сказал отец.
В конце месяца мать уехала в больницу, и по утрам они со Стивеном ходили завтракать к миссис Шоу. Отец работал в утреннюю смену и возвращался домой днем, так что вечером он сам укладывал Стивена. Но по утрам он приходил в комнату Колина в пять часов, ставил возле его кровати будильник и шептал:
— Я ухожу. Смотри не проспи.
Выдираясь из сна, он тупо смотрел на отцовское лицо.
— Так я пошел. Миссис Шоу присмотрит за Стивом. Не опоздай на автобус, — добавлял он.
Он слышал, как отец проходит по дому, захлопывалась задняя дверь, ключ поворачивался в замке и падал в щель почтового ящика. И не успевал он заснуть, как уже звенел будильник. Один раз он проспал, и его разбудил громкий стук в дверь — это пришла миссис Шоу.
С тех пор как он начал учиться в городской школе, он никогда еще так не уставал. Каждый вечер он смотрел в окно автобуса на поля и поселки, на терриконы, на мелькающие вдали пруды и озера, а внутри у него все сжималось: он словно видел, как отец, землисто-бледный, с воспаленными глазами, моет посуду или устало берется за стряпню — точно и отца, и Стивена, и его самого забыли и бросили.
Однажды утром в воскресенье он даже пошел к миссис Шоу почистить ее медные тарелки. Его одолевали воспоминания о том, как все было в прошлый раз. Ни ему, ни Стивену не позволяли навестить мать, и каждый вечер он смотрел, как отец выкатывает велосипед, а седельная сумка топорщится от пакета — может быть, чистое белье или фрукты, а иногда книга, которую он взял у кого-нибудь на работе. Потом он ждал два часа, чтобы увидеть, как отец подъедет к крыльцу, угасший, не в силах больше волноваться и тревожиться.
— Ты что же это не спишь?
Он делал вид, что доканчивает домашнее задание или читает книгу при свете очага.
— Тебе уже давно пора спать, — добавлял отец. — У меня же есть ключ. — И все-таки за тревогой пряталась радость, что он еще не лег.
Они сидели рядом у огня, пока грелся чай.
— Она молодцом. И выглядит хорошо, — говорил отец. — Долго она там не пробудет, не беспокойся.
И он начинал рассказывать ему про свою работу, про шахту, о Фернли, Робертсе, Хопкерке и Маршалле — новые имена и старые имена — и о несчастных случаях в забое: обрушился свод, застряла врубовая машина, откатчика придавило породой.
Отцу теперь больше не с кем было разговаривать. И часто Колин ложился на два часа позже своего обычного времени. Отец поднимался наверх вслед за ним.
— Ну, спи. Я погашу лампу. И поставлю тебе будильник на семь.
Но будильник всегда звонил в половине седьмого: в последнюю минуту, словно опасаясь, что он разоспится, отец отводил стрелку на полчаса.
— Не валяйся. Как зазвонит, сразу вставай. Если миссис Шоу проспит, ты в школу опоздаешь.
Ему часто казалось, что отцу хочется, чтобы он встал с ним и проводил его на работу: одеваясь в кухне, отец вдруг начинал громко кашлять или, налаживая во дворе велосипедный фонарик, попадал лучом в его окно.
Когда Колин вставал, ему надо было разбудить брата, стянуть с него одеяло, одеть его. Стивену еще не было четырех лет, он скучал без матери и часто плакал.
— Ма-ам! — тревожно звал он и прислушивался, словно думал, что она вернулась ночью.
— Она скоро приедет, — уговаривал он его.
— Ма-ам! — звал младший брат.
Он натягивал на него штанишки, рубашку, чулки. Стивен умел одеваться сам, но теперь всегда отбивался и капризничал. Иногда малыш лежал, уткнувшись головой в подушку, и хныкал, а он сидел на краю кровати и бессильно ждал. Только тиканье часов и страх опоздать заставляли его снова тормошить брата.
— Стив, она нам уже завтрак приготовила.
— Ма-ам! Где мама?
— Ты что, завтракать не хочешь? — спрашивал он.
— Я к маме хочу. Ма-ам! — снова звал Стивен.
Иногда он продолжал плакать и у миссис Шоу.
— Ну, ничего, он скоро развеселится. Я дам ему почистить мою медь. А днем мы с ним пойдем на качели.
Она сажала его к себе на колени и сидела выпрямившись. Стивен, бледный от слез, пугливо прислонялся к ее тощей груди.
— Не беспокойся. Ему будет хорошо. А тебе в школу пора. Ну, не плачь. Скоро папа придет. «Нет, это не мой Стив. Это не наш Стив, — скажет он. — Наш Стив никогда не плачет».
В школе была холодная пустота. Он ничего не чувствовал с той минуты, когда входил в ворота, до той минуты, когда выходил из них. Только в автобусе его опять начинала грызть тревога, словно ноющая боль, словно что-то внутри тянуло его вниз.
Родился мальчик. Как-то, когда он вернулся из школы, отец поджидал его, улыбаясь, одетый в праздничный костюм. Он только что побывал в больнице у матери.
— Просто красавец. И вот такой огромный. Ты бы какое имя ему выбрал? Мать думает — Ричард.
— Угу, — сказал он.
— Тебе нравится?
— Угу.
Вошел Стивен.
— Ну-ка, ну-ка! — сказал отец и подхватил его на руки. — Хочешь братишку? — Он растопырил пальцы. — Ножки у него вот такие тонюсенькие. — Он поднял мизинец. — Черт подери, ну и рад же я!
Мать вернулась из больницы. Отец поехал за ней со Стивеном.
— Можно, я пропущу школу? — спросил он. — Ты записку напишешь.
— Нет, это для них причина неуважительная. Вот ты приедешь домой, а она уже тут. — Он засмеялся его огорчению и потер макушку. — А ты вот о чем думай: к чаю-то тебя будут ждать два брата!
Весь день его душило волнение. Мать присылала ему из больницы записки, и он брал их с собой в школу. День за днем он ожидал, что в них обнаружится какой-то особый смысл, перечитывал их снова и снова, старался понять, что скрыто в этих словах: «Я очень без тебя скучаю», «Надеюсь, Колин, ты приглядываешь за Стивом», «Надеюсь, в школе у тебя все хорошо», «Постарайся вставать вовремя», «С любовью». В конце каждой записки стояли крестики, означавшие поцелуи, а мать целовала его редко, почти никогда.
Потом он забыл записки на кухонном столе.
— Тебе они больше не нужны? — спросил отец и, когда он кивнул, бросил их в огонь.
И вот теперь, возвращаясь из школы, он сел впереди, словно надеялся увидеть мать на шоссе.
Спрыгнув с автобуса, он кинулся домой бегом.
В кухне никого не было.
Он взбежал по лестнице, открыл дверь в комнату родителей, потом к себе, к Стиву.
Он спустился вниз, выглянул во двор, зашел в комнату напротив кухни.
В доме стояла тишина.
Он вернулся на кухню, вышел на крыльцо и оглядел ряд дворов. Уже смеркалось. Над шахтой клубилось огромное облако пара.