И, кстати, надуваются в пабах по-прежнему серьезно, потому что упиться надо успеть рывком, до одиннадцати, когда во всех островных пивных снимут кассу, мигнут светом, и проси не проси еще хоть полпинты – не дождешься. Закон о том, что райсовет вправе давать пабам лицензию на 24-часовую работу, обсуждается в парламенте. Он и шесть лет назад обсуждался. И о том, что пивом упиваются подростки, тогда тоже писали. Светлым пивом, каким-нибудь мерзким Carling, $4,5 за кружку, если кому интересно. Поскольку это жиденькое, как разбавленная моча, пиво сорта lager – самое дешевое. «Гиннес» – это для туристов. И еще для кормящих матерей, которым он помогает поддержать вводно-солевой баланс (я не шучу, это точка зрения местных медиков).

Однако изменения все же есть. Раньше в Лондоне было 5700 пабов. За последние – ну, не шесть, но пятнадцать – лет к ним прибавились 2000 винных баров. И они в чести не только у менеджеров Сити, но и у продвинутой молодежи. К тому же вино в розлив, бокалами появилось во всех – абсолютно во всех! – пабах. Спасался я как-то от дождя в пивной забегаловке в пригороде Портсмута. Заведение вроде тех, что на трассе под Псковом: мама не горюй, одни суровые работяги. Однако что б вы думали? Предложили на выбор южноафриканское мерло, австралийский шираз, чилийское каберне.

Вкусы британцев не утончились. Здесь вообще удовольствия плоти неприхотливы. Для среднего брита еда существует, чтоб набить брюхо; одежда – чтобы прикрыть тело; алкоголь – чтобы вмазать по мозгу. Оттого едят и одеваются здесь хуже, чем в России, а пьют – по-моему, больше. И даже продвинутые лондонцы запросто, на посошок, дергают пиво после бордо. Мода на вино – она, я полагаю, от расширения сбыта новосветскими виноделами. И от информации, что красное вино полезно для сердца (если это не рекламный ход).

Не буду врать: я не встречал в Англии ни рекламы пива на улицах, ни подростков с банками Stella Artoir в руках. Но, может быть, потому, что в Лондоне на улицах вообще нет рекламы, да и подростков нет, исключая французских тинэйджеров, которых сюда возят в промышленных количествах для поправки языка. Зато английские тинэйджеры квасят, и еще как. В марте четверо провинциальных школьников, будучи на экскурсии в Лондоне, ужрались пивом и водкой: одного не спасли.

Однако как бы это кого ни шокировало, гайки дальше обычных ограничений – до 18 лет не продавать – здесь не закрутят. Реклама пива есть на стадионах, реклама сидра (он стремительно входит в моду) – в частных спортклубах. А британский паб не просто место для пития, но для встреч и общения комьюнити. В пабы после работы идут так же, как подростки в СССР шли во двор, а бабушки – на лавочку у подъезда. Идут с собаками и подругами, читают газеты и смотрят футбол, играют в дартс и бильярд. А поскольку места мало, народу – много, а шум – коромыслом, общаться бриттам приходится голова к голове, пробивая зону отчуждения, которую они вне паба несут, как пузырь, на плечах. То есть английская пивная – это коллективный организатор и психотерапевт. И в России скорбеть разумно не о том, что пьют – а о том, что негде пить. В Англии же пабы на каждом углу – и какие пабы! В викторианские времена их украшали не хуже дворцов, понимая, что для рабочих паб – и дворец, и театр, и эстрада. Именно в местных, окраинных пабах могут давать концерты начинающие рок-группы, а начинающие модели – танцевать стриптиз, стыдливо называемый exotic dance.

Здесь вообще не переделывают природу человека, а если и борются, то лишь с крайними ее проявлениями. Понимают, например, что люди пьют и будут пить. Или что девочки с рабочих окраин будут рано взрослеть. Но не бьются в истерике, а предлагают девочкам начиная с 13-летнего возраста пройти бесплатную 3-летнюю стерилизацию, вживляя под кожу имплантат, и даже не спрашивая согласия родителей.

И почему-то эти неборьба, доверие к людям и к врачующей силе времени мне кажется верной. А борьба «серьезных» людей с попсой, комиксами, с пивом – глупой. Хотя бы потому, что борьба превращает людей во врагов безо всякого шанса на переход из лагеря в лагерь.

Впрочем, на этой точке зрения я не настаиваю. Жизнь в Англии располагает к толерантности. Может быть, потому, что последний раз королю здесь отрубали голову за 268 лет до того, как в России последний раз расстреливали императора. Это достаточный срок, чтобы понять, что в мире не одна, а множество правд. Ну, хочется кому-то считать, что вода из лужи есть напиток мужчин, поскольку пить ее противно, а последствия брутальны, – welcome.

И еще об одной вещи: о популярном в России убеждении, что размер живота и количество выпитого пива взаимосвязаны. Дело в том, что пивопьющие англичане – нация худощавых мужчин. И русского туриста я отличаю в толпе даже не по напряженному от незнания языка взгляду, а по свешивающемуся через ремень пузу.

То есть, как минимум, пузатость не связана с пивным потреблением напрямую.

Впрочем, по пиву я не особый эксперт: вот уже несколько лет, как его не пью. Да и про животы – после того, как пару лет назад я сбросил 10 кг – лучше спрашивать не меня, а Диму Быкова, который на пару с женой написал дико смешную книгу «Из жизни животиков».

2004

Три вещи вдогонку.

Первое: англичане в пересчете на чистый спирт пьют столько же, сколько и русские (в 2004 году, по данным ВОЗ, две нации выдували соответственно 10,39 л и 10,58 л чистого алкоголя на человека старше 15 лет. В 2011 появились раздельные данные по легально и нелегально употребленному алкоголю: по выпитому легальному англичане даже опережали Россию: 11,76 л против 11,03 л. Зато на нелегальном рынке англичане разгромно проигрывали: 1,7 л против 4,73 л).

Второе: дискуссия о времени закрытия пабов в Великобритании завершилась, причем очень по-британски. Local councils, выборным местным советам, дали самим возможность решать, до которого часа пабам на их территории работать.

И третье: в пабах барменов нет. И пабменов нет тоже. Там работают publicans, пабликены: «pub», паб, и «public», публика, – слова однокоренные.

2012

Tags: В утробе «Сэлфриджиз» как Иона в чреве кита. – «Лондонская муха», кроссовки с галстуком и волосы дыбом. – Чопорность, которую они потеряли.

Шесть лет назад я бежал, подобно лермонтовскому Гаруну, из лондонского универмага Selfridges.

«Сэлфриджиз» – большой универсальный магазин на торговой Оксфорд-стрит, не из дешевых. В Хельсинки ему аналогом будет «Стокманн», а в Москве – пожалуй, что ЦУМ.

Меня в Selfridges подавили своим величием продавцы.

Роскошные, как «Титаники»; одетые, как денди; выглядящие, как принцы крови, они одним видом дали понять, что не с этого крыльца мне, в клетчатой ковбойке, заходить в их храм.

И летел я по эскалатору вниз кувырком.

Добавлю, что за день до этого меня не пустили в ночной клуб «Париж» на Пикадилли по причине несоответствия дресс-коду.

– Знаете, сэр, – сказал на входе роскошный черный парень в смокинге и рубашке с ослепительно пенящимся жабо, – в Лондоне после шести коричневые ботинки не носят.

– В настоящем Париже, сэр, – робко квакнул я, – меня бы в любой клуб пустили босиком.

– Вы в Лондоне, сэр! – ответствовало с улыбкой в 64 зуба черно-белое чудовище, и я проводил остатки лондонских дней с ощущением бедного родственника на дядином обеде. Наматывая на ус, что настоящий джентльмен должен костюм шить, а не покупать, что на приличных пиджаках петлички на рукавах настоящие, прорезные (отчего одна пуговица может быть не застегнута), что клинышек в разрезе манжет рубашки называется «листвицей», и что в знаменитом среди джентльменов торговом доме Pink она бывает розового цвета.

После Selfridges ни одна сила мира не заставила бы меня зайти в еще более дорогой и знаменитый, пылающий в ночи всеми огнями святого Эльма, универмаг «Хэрродз».