— Мышонок мой! Он дрессированный. У нас не только мыши, но и кошки дрессированные есть, и собаки, и даже змея.

— Змея! — с ужасом произнесла Тася.

— Ну, понятно, змея. Чего ты испугалась, глупая девочка? Что это у тебя? — неожиданно ткнул он пальцем по направлению окна.

Тася оглянулась. Около ее ног терлась Милка, незаметно вспрыгнувшая на подоконник.

— Это кошка! — беря Милку на руки, отвечала Тася.

— Вижу, что кошка, а не корова! — расхохотался мальчик, — и красивая кошка, я тебе скажу. Таких мне видеть не приходилось. Вот что: отдай мне ее.

— Это не моя кошка, чужая! — сказала Тася. — Эта кошка Карлушина, она ее очень любит.

— Чья?

— Карлушина. У нас такая девочка есть. Злая-презлая. Горбунья. Так вот Милка ее.

— Злая, говоришь?

— Ужасно. Из-за нее меня наказали! Все ушли гулять, а меня дома оставили.

— Из-за нее?

— Да.

— Так чего ж тебе жалеть ее, — спросил мальчик и подмигнул своим черным глазам, — тебя за нее наказали, и ты ее накажи!

— Как? — не поняла Тася.

— Очень просто: отдай мне ее кошку. Ведь горбунья ее очень любит, и если ты ее мне подаришь, твоей горбунье плохо будет. Вот ты и отомстишь ей таким образом.

— Чужое брать грешно, — засомневалась Тася.

— Ишь ты! Впрочем, как хочешь. Не желаешь отдать мне эту кошку и не надо. Прощай. Мне еще на музыку поспеть надо. Сегодня музыка в саду особенная, с платой за вход: наш хозяин дает в городском саду представление.

— Какой хозяин?

— Наш, хозяин цирка. Собак, мышей дрессированных показывать будем, змею. Потом я по проволоке ходить буду. Это отделение «Король воздуха» называется. И шпаги глотать… Возьму длинную, острую шпагу и в горло ее себе пропущу.

— Ах, как интересно! — восхитилась Тася, — а они, гадкие, меня оставили дома, и я ничего не увижу!

— А потом Розка плясать будет. Платье все в блестках, звезда в волосах, и она пляшет. Розка пляшет, а музыка жарит. Тра-ла-ла! Трум! Тум! Тум!

— Ах, я несчастная! — горевала Тася.

Ей живо представилось, как играет музыка, как пляшет неведомая Розка и прыгают дрессированные собаки.

«И все из-за Карлушки! Все из-за этой гадкой девчонки! — мысленно возмущалась она. — Ох, уж эта Карлушка! Если б ей досадить хорошенько за все! За все!»

И вдруг она решительно сказала мальчику:

— Бери Милку. Ты прав. Надо наказать Карлушку.

Взяв кошку за шиворот, Тася подняла ее к форточке и бросила за окно прямо в руки мальчику.

— Вот это дело! — обрадовался тот, ловко подхватывая на лету Милку. — Ну, прощай покуда. Мне идти надо, а то от хозяина попадет, если к своему выходу опоздаю. А пока слушай, что я тебе скажу: у нас жизнь веселая — пляшем да кувыркаемся. То ли дело! А у вас, как я погляжу, ни свободы, ни радости. Ты к нам приходи в случае чего. А то одной Розке не справиться. Право, поступай к нам в труппу.

— А как же я уйду отсюда? — спросила Тася, которой очень понравилось плясать, прыгать и дрессировать животных.

— Да очень просто. Наш балаган на площади. А живем мы в слободе за городом. Да я тут каждый вечер собак прогуливаю после десяти часов, когда нет представленья. Ты возьми да и выйди ко мне, а я тебя мигом к хозяину доставлю.

— Хорошо, я подумаю… — засомневалась Тася.

— Чего тут еще думать? Взяла — и ушла. У нас, говорю, весело.

Мальчик кивнул Тасе и, спрятав под куртку Милку, беспечно посвистывая, зашагал по улице.

Тася захлопнула форточку и спрыгнула с подоконника.

В этот вечер вернувшиеся из сада пансионерки хватились Милки и бросились искать ее.

Ночью Тася не сомкнула глаз. Она долго ворочалась в постели, стараясь уснуть, и все-таки сон бежал от нее. Кто-то точно шептал в глубине ее сердца: «Нехорошо ты поступила, Тася! Нехорошо! Взять чужое — значит, украсть. Что бы сказала мама, если б узнала? Как бы тяжело и больно было ей! Ах, Тася! Ты ли это сделала?» В ее душе нарастало тяжелое чувство раскаяния. Тася была несчастна. Она сознавала, как недостоин был ее сегодняшний поступок.

Едва только Тася забылась тяжелым неприятным сном, как услышала, что кто-то тихо называет ее по имени. Она открыла глаза и села на постели. Перед ней стояла Карлуша.

— Что тебе надо? — грубо спросила Тася горбунью.

— Ты не сердись… я не со злобой пришла к тебе, Стогунцева, — тихо заговорила та, и Тася не узнала обычно насмешливого голоса Вавиловой. — Ты не сердись… Я пришла прощения у тебя попросить, Стогунцева… — срываясь на каждом слове, продолжала Карлуша. — Я перед тобою много виновата. Все дразню тебя… задираю. Это нехорошо. Меня Бог, верно, за это наказал. Милка пропала… Папина Милка. Мое единственное счастье, единственная радость в пансионе. Ведь я сирота, Тася. Папа у меня недавно умер… Перед смертью Милку и подарил. Ах, Господи, как я Милку любила! А она пропала… Оттого, что злая я была — тебя обижала и всех… Ах, как тяжело мне, если бы ты знала!

Точно раскаленные иглы впивались в сердце Таси.

«Вот она какая! А я-то! А я! С Милкой что я сделала!» — сокрушалась Тася.

А Карлуша между тем продолжала, всхлипывая:

— Сегодня я долго спать не могла и все думала: почему мы недружно живем, почему ссоримся? Ведь все мы далеко от родных здесь, из разных сторон, как птички слетелись. Вот бы и жить согласно и дружно. А мы — то друг друга дразним, то наставников сердим. Это нехорошо. Они заботятся о нас. И Орлик, и сестра его, и Сова… Да, все мы недобрые, насмешливые. Одна только Дуся, как ангел, да Маргариточка, а другие зато… А я хуже всех была! На всех злилась, всех ненавидела, точно виноваты все в том, что я калека горбатая. Вот Бог и наказал. Пропала Милка, а папочка ее с такой любовью мне подарил! Он уже больной тогда был, папочка. Еле ноги передвигал, а сам все меня ласкает: «Как ты после меня, моя деточка, останешься, говорит, бедняжечка моя»… Жалко ему меня было… Бедный, бедный папочка! Как он страдал! А я и подарка его сберечь не сумела. Гадкая, дурная, поделом мне! Вперед уж не буду такою. Постараюсь исправиться, хорошей быть, доброй. Если виновата перед кем, прощенье выпрошу. Вот и к тебе пришла. Прости, Бога ради, Тася, милая.

Карлуша скользнула от Тасиной кровати и бросилась в свою постель.

Тася зарылась с головой в подушку. «Прости ради Бога, Тася, милая», — слышался ей на разные лады голос Карлуши, перед которой так виновата она.

Тася хотела было вернуть Карлушу, покаяться перед ней во всем, выпросить у нее прощение. Но вдруг горбунья пожалуется, и страх перед наказанием удержал Тасю.

Уснула она только под утро тяжелым, неспокойным сном.

Со дня пропажи Милки Тася не находила себе покоя. Проснувшаяся совесть грызла сердце девочки. Ей было жаль и горбунью Карлушу, и саму Милку. Она даже похудела, и в глазах ее затаилась печаль.

— Ты больна, Тася? — спрашивала Стогунцеву Дуся, испытующе глядя на девочку своими ласковыми и проницательными глазами.

— Ах, отстань, пожалуйста, — с напускным неудовольствием отвечала Тася, избегая взгляда Горской.

Та только головою покачивала, очевидно, догадываясь, что Тася скрывает от нее что-то.

И вдруг Милка нашлась! Нашлась самым неожиданным образом, недели через две после описанных событий. Старшие девочки с m-lle Орлик побывали как-то раз в балагане и увидели там Милку. Милка прыгала через обруч и изображала часового, стоя на сцене с крошечным ружьем.

— Милка! Милка! — позвала Маргарита, и четвероногий часовой, позабыв свои обязанности, бросил ружье и, подняв хвост, бросился в ложу, где сидели девочки, прямо на колени Вронской. Тогда m-lle Орлик попросила вызвать дрессировщика, чтобы узнать, откуда у него кошка. Явился неприятного вида, нечистоплотный господин и сказал, что кошка его, что он привез ее с собой из Петербурга и что не отдаст ее ни за какие деньги.