Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Проходят всего три года – срок, отмеренный Международной шахматной федерацией для очередного матча на первенство мира. Я брожу среди возбужденных, как пчелиный рой, болельщиков в Концертном зале имени Чайковского, где 40-летний уже Ботвинник встретился со своим первым соперником – 27-летним Давидом Бронштейном. Вы думаете, симпатии большинства болельщиков были на стороне Ботвинника, к тому времени, кстати, уже без пяти минут доктора наук (защита состоялась сразу же после матча)? Отнюдь нет. Как свидетельствует сам Ботвинник в своих мемуарах («К достижению цели»), «…откровенно говоря, как всегда, зрители симпатизировали более молодому».

Существует, по-видимому, вполне научное, социально-психологическое объяснение того, почему спортивные болельщики, совсем недавно обожавшие своего кумира, с такой же страстью жаждут его низвержения. Были, конечно, и у Ботвинника свои болельщики, остававшиеся преданными ему всегда, но любители острых ощущений – а им несть числа – отдавали все же свои симпатии Давиду Бронштейну.

И не потому только, что он был моложе, – он еще и играл интересно – свежо, изобретательно, оригинально. В сравнении с ловким, увертливым, хитроумным Бронштейном, любителем и мастером парадоксальных решений, игра Ботвинника казалась мне, как, наверное, и многим другим, несколько тяжеловесной, чересчур что ли солидной, ей не хватало перца, бронштейновской сумасшедшинки.

Боже, как мы были тогда пристрастны! Почему мы не хотели считаться с тем, что, готовя докторскую диссертацию, Ботвинник не сыграл за три года ни одной партии и вынужденно начал матч совершенно растренированным?

Почему тактические хитрости претендента мы воспринимали с восторгом, а тончайшую игру чемпиона в окончаниях, где важнейшую роль играет самое, может быть, великое в шахматах – позиционное провидение, считали чем-то обыденным?

Поразительный факт: мысленно перебирая в памяти отдельные эпизоды той битвы, я отчетливо вспомнил девятую партию, ту самую, в которой Бронштейн остался без ладьи и все же сумел спасти пол-очка! Каков удалец! Что касается Бронштейна – тут все верно, изворотливость он проявил дьявольскую. Но вот то, что Ботвинник, пойдя навстречу замыслу противника, опроверг комбинацию Бронштейна чисто тактическим путем, благодаря чему и выиграл ладью, – этого память не зафиксировала, нет.

Я вновь открыл для себя эту контркомбинацию, просматривая партии матча.

Чем вызвана такая психологическая аберрация? Почему память действовала избирательно и именно в таком ключе – пропуская мимо примеры тактической изобретательности одного и зорко подмечая аналогичные достижения другого? Только ли потому, что болельщик, как говорил Джанни Родари, слеп, как влюбленный?

Нет, тут было еще и другое. То, что сопровождало Ботвинника едва ли не на протяжении всех сорока семи лет его выступлений в шахматных соревнованиях. Легенда о том, что Ботвинник – шахматист якобы маневренно-позиционного стиля, что он сильно разыгрывает лишь те схемы, которые им заранее разработаны, а в сложных положениях, в острых, переменчивых ситуациях чувствует себя не очень уверенно.

За всем этим, как мне кажется, таилась мыслишка, что Ботвинник, как говорится, сделал себя, что в шахматах он – прежде всего глубокий стратег, строгий логик, хорошо подготовленный боец с необычайно сильным характером, но его таланту, однако, – и в этом вся суть – недостает силы, яркости.

Это, конечно, было не более чем легендой, и Ботвинник опровергал ее убедительнейшим образом на протяжении все тех же сорока семи лет.

И не он один. Не случайно, наверное, Бронштейн в статье, написанной в 1957 году, счел нужным дважды отметить талантливость тогдашнего чемпиона мира: «В основе многолетних творческих и спортивных достижений Ботвинника… лежит, без сомнения, крупный и многогранный шахматный талант…» И несколько далее, раскрыв черты творческого облика Ботвинника: «Все эти дополнительные факторы – только нули, приставленные справа к единице яркого и неповторимого шахматного таланта Ботвинника».

Но почему же она, эта легенда, несмотря на свою вздорность, была так живуча?

Тут причин не одна и не две – их много.

Ботвинник поздно познакомился с шахматами – в двенадцать лет. Из великих сделал свой первый ход позже, если не ошибаюсь, только Акиба Рубинштейн. Так вот, спустя всего два года, в полуфинале первенства Ленинграда среди взрослых Ботвинник набрал 111/2 очков из 12 – необыкновенный результат, особенно если вспомнить, что в ту пору Ленинград по шахматному потенциалу как минимум не уступал Москве. Меня удивляет не столько количество побед, сколько то, что мальчик, не проиграв ни одной партии, лишь одну закончил вничью.

Уже тогда, выходит, у совсем еще юного и неопытного Ботвинника, знавшего шахматы всего два года, была тяжелая рука. В подсознании он словно торопился в своем шахматном развитии, стараясь побыстрее наверстать упущенные годы. Так и кажется, будто с шахматами он еще не был знаком, а его шахматное совершенствование уже загадочным образом происходило.

Раннее созревание, ранняя зрелость таланта позволили Ботвиннику избегать свойственных юности иллюзий, запальчивых промахов, наивных увлечений. Не пора ли мужчиною стать? – этого укоряющего вопроса ему никто не мог задать. Не странно ли, талант, заявляя о себе, должен, просто обязан на первых порах допускать промахи! Пусть талантливые, но промахи. Талантливый юноша не имеет права не увлекаться, не давать волю своим порывам, а как же иначе! Вспомним хотя бы юность Михаила Таля, вспомним, как увлекался и многое терял на этом юный Роберт Фишер, какие, я бы сказал, пылкие промахи совершал в азарте Гарик Каспаров в своем первом чемпионате страны!

Ботвинник ошибок молодости практически не делал, и этого-то ему и не могли простить! Молодо, да не зелено! Это было не по правилам. Так на юноше появился ярлык: сильный, но скучный шахматист. А клей, которым прилепляются ярлыки, как мы знаем, схватывает намертво.

В своем первом чемпионате страны Ботвинник выступил в шестнадцать лет и разделил пятое-шестое места. (Для сравнения: талантливейшие Давид Бронштейн, Тигран Петросян и Михаил Таль впервые попали в финал в двадцать лет и заняли там соответственно пятнадцатое, шестнадцатое, пятое-седьмое места).

При оценке дебюта Ботвинника один из крупнейших авторитетов того времени нашел едва ли не главное достоинство юного шахматиста в уравновешенности его игры! Еще более красноречиво откликнулся на потрясающий успех юноши московский журнал «Шахматы». Из сыгранных Ботвинником двадцати партий он опубликовал четыре – именно и только те, в которых тот потерпел поражение…

Почему удачливому дебютанту чемпионата был устроен такой странный прием? Может быть, тогда вообще принято было молодых держать в черном теле – на всякий случай, чтобы не задирали нос? Вовсе нет. Щедро одаренного Николая Рюмина, шахматиста яркого, остроатакующего стиля, выигравшего, кстати, у Капабланки сенсационную партию в московском международном турнире 1935 года, принимали куда теплее. Увлекавшийся и азартничавший в игре (вот оно, право таланта!), хотя и нередко при этом ошибавшийся, Рюмин вообще был любимцем шахматистов. Я всегда с восхищением наблюдал за ним в Центральном парке культуры имени Горького. Высокий, сутулый, во всегдашней тюбетейке, Рюмин, между прочим, чем-то неуловимо напоминал молодого Горького на фотографиях. Рюмин несколько лет конкурировал с Ботвинником в борьбе за лидерство в советских шахматах, и, как вы уже догадываетесь, симпатии многих были опять-таки не на стороне Ботвинника.

Так в чем же дело? Может быть, у Ботвинника действительно не было острых партий, эффектных атак? Было, и немало! Но как римские когорты побеждали во многом благодаря четкой, продуманной системе действий в наступлении и защите, благодаря умелому перестроению боевых порядков, так и Ботвинник превосходил других мастеров прежде всего в стратегии, в постановке партии в позиционном понимании. Поэтому и возникала иллюзия, будто тактика была его уязвимым местом.

40
{"b":"199059","o":1}