— Тогда и узнаешь. Ставь условием, чтобы они вылетали сюда немедленно. Кроме того, мне нужен просмотровый зал — не твой. И хороший судебный репортер.

Он воззвал ко всем добрым людям — что у него за жизнь!

— Мы будем в отеле, — сказал я и повернулся к Мэрсу. — Пока держите репортеров на расстоянии, но позднее у нас будет для них кое–что.

С этим мы ушли.

Джонсону так и не удалось отыскать никого, кто мог бы читать по губам греческий. Во всяком случае, такого специалиста, который говорил бы при этом еще и по–английски. Однако он снесся со специалисткой по фламандскому и голландскому языкам в Лейдене и в последнюю минуту нашел в Сиэтле японца, который работал там в консульстве. Всего, таким образом, мы могли рассчитывать на четырех женщин и двух мужчин. Они подписали с нами непробиваемый контракт, составленный Сэмуэлсом, который теперь вел все наши дела. Перед этим я произнес небольшую речь:

— Весь следующий год ваша жизнь будет определяться этим контрактом, причем он содержит пункт, позволяющий нам продлить срок его действия еще на год, если мы сочтем это нужным. Давайте сразу же поставим все точки над «i». Вы будете жить в загородном доме, который мы для вас снимем. Фирмы, которым будем платить мы, обеспечат вас всем необходимым. Любая попытка сообщения с внешним миром без нашего ведома приведет к автоматическому аннулированию контракта. Вам это ясно? Отлично. Работа будет нетрудной, но она чрезвычайно важна. Вероятнее всего, вы кончите ее месяца через три, но вы в любой момент будете обязаны отправиться туда, куда мы сочтем нужным, — естественно, за наш счет. Ваши рекомендации и ваша прошлая работа были тщательно проверены, и вы будете находиться под постоянным наблюдением. Вам придется выверять, а возможно, и официально подтверждать каждую страницу, если не каждую строку, стенографических записей, которые будет вести мистер Соренсон, здесь присутствующий. У кого–нибудь есть вопросы?

Вопросов ни у кого не было. Им предстояло получать сказочное вознаграждение, и все они сочли нужным показать, что они это ценят. Контракт был подписан.

Джонсон купил для нас небольшой пансион, и мы платили бешеные деньги детективному агентству, обеспечивавшему нас поварами, уборщицами и шоферами. Мы поставили условием, чтобы наши чтецы по губам не обсуждали свою работу между собой и воздерживались от каких–либо упоминаний о ней в присутствии прислуги, и они честно следовали нашим инструкциям.

Примерно месяц спустя мы созвали совещание в просмотровом зале Джонсона. У нас была готова одна–единственная катушка фильма.

— Ну, в чем дело?

— Сейчас вы узнаете причину всей этой мелодраматичной таинственности. Киномеханика не зовите. Эту ленту прокручу я сам. Посмотрите, как она вам покажется.

— До чего мне надоели эти детские штучки! — сказал Кеслер, выражая всеобщее раздражение.

Открывая дверь проекционной, я услышал, как Майк ответил:

— Не больше, чем мне!

Из проекционной мне был виден только экран. Я прокрутил фильм, перемотал ленту и вернулся в зал.

— Прежде чем мы продолжим разговор, — сказал я, — прочтите вот эту нотариально заверенную запись того, что говорили персоны, которых вы сейчас видели. Их слова читались по движению губ.

Раздавая им экземпляры стенограммы, я добавил:

— Кстати, они, строго говоря, не «персонажи», а вполне реальные люди. Я показал вам документальный фильм. Из стенограммы вы узнаете, о чем они говорили. Читайте. Мы с Майком привезли для вас кое–что. Пока мы принесем это из машины, вы успеете прочесть все.

Майк помог внести аппарат в зал. Когда мы открыли дверь, Кеслер как раз швырнул стенограмму в экран. Листки рассыпались по полу, а он крикнул в ярости:

— Что, здесь, собственно, происходит?

Не обращая внимания ни на него, ни на остальных, мы установили аппарат возле ближайшего штепселя.

Майк вопросительно поглядел на меня.

— Ты что–нибудь предложишь?

Я покачал головой и попросил Джонсона заткнуться на несколько минут. Майк открыл крышку и после секундного колебания начал настройку. Толчком в грудь я усадил Джонсона в кресло и погасил свет. Джонсон, глядя через мое плечо, ахнул. Я услышал, как Бернстайн негромко выругался от изумления, и обернулся посмотреть, что показывает им Майк.

Это действительно производило впечатление. Он начал с точки над самой крышей лаборатории и продолжал стремительно подниматься в воздух все выше, пока Лос–Анджелес не превратился в крохотное пятнышко где–то внизу, в неизмеримой дали. На горизонте встала зубчатая линия Скалистых гор. Джонсон вцепился мне в локоть.

— Что это? Что это? Хватит! — выкрикнул он.

Майк выключил аппарат.

Ну, ты можешь легко догадаться, что произошло дальше. Сначала они не верили ни своим глазам, ни терпеливым объяснениям Майка. Ему пришлось дважды снова включить аппарат и забраться довольно далеко в прошлое Кеслера. Тут они поверили.

Мэрс курил без передышки, Бернстайн нервно крутил в пальцах золотой карандашик, Джонсон метался по залу, как тигр по клетке, а Кеслер сидел, молча уставившись на аппарат. Джонсон не переставая что–то бормотал себе под нос. Потом он остановился и потряс кулаком под носом у Майка.

— Черт побери! Ты отдаешь себе отчет, что такое эта штука? Зачем вам понадобилось тратить время на эти фильмы? Вы же можете взять за горло весь мир! Если бы я знал…

— Эд, да объясни же ему! — воззвал ко мне Майк.

Я объяснил. Не помню, что именно я говорил. Да это и не важно. Во всяком случае, я сказал ему, как мы начали, какие планы наметили и что собираемся делать теперь. В заключение я сообщил ему, как мы собираемся использовать ленту, которую они только что видели.

Он отскочил, как ужаленный змеей.

— Это вам с рук не сойдет! Вас повесят… если только прежде не линчуют!

— Конечно, но мы готовы рискнуть.

Джонсон вцепился в свои редеющие волосы. Мэрс вскочил и подошел к нам.

— Это действительно так? Вы действительно намерены снять такой фильм и показать его всему миру?

— Вот именно, — кивнул я.

— И лишиться всего, чего вы добились?

Мэрс повернулся к остальным:

— Нет, он не шутит.

— Ничего не выйдет, — сказал Бернстайн.

Начался бестолковый спор. Я пытался доказать им, что мы избрали единственно возможный путь.

— В каком мире вы предполагаете жить? Или вам вообще жить надоело?

— А сколько, по–вашему, нам останется жить, если мы сделаем такой фильм? — пробурчал Джонсон. — Вы ненормальные. А я нет. И я не стану совать голову в петлю.

— Может быть, вы правы, а может быть, нет, — сказал Мэрс. — Может быть, вы свихнулись, а может быть, свихнулся я. Но я всегда говорил, что в один прекрасный день поставлю на карту все. А ты, Верни?

Бернстайн сказал скептически:

— Вы все видели, что принесла последняя война. Не знаю, поможет ли это, но попробовать надо. Считайте, что я с вами.

— Кеслер?

Он повертел головой:

— Детские штучки! Кто собирается жить вечно? Кто согласится упустить такой шанс?

Джонсон поднял руки.

— Будем надеяться, что нас запрут в одну палату. Уж сходить с ума, так всем вместе.

Вот так.

Мы взялись за работу, охваченные общим порывом надежды. Через четыре месяца чтецы по губам кончили свою часть. Тут незачем рассказывать, как они относились к тому, что ежедневно Соренсон заносил на бумагу под их диктовку. Ради их же душевного спокойствия мы не сообщили им, что мы намерены сделать с записями, а когда они кончили, мы отослали их в Мексику, где Джонсон снял небольшое ранчо. Они могли нам еще понадобиться.

Пока копировщики трудились сверхурочно, Мэрс вообще не знал отдыха. Газеты и радио кричали о том, что премьера нашего нового фильма состоится одновременно во всех крупнейших городах мира. И это будет последняя картина, которую нам потребуется сделать. Слово «потребуется» приводило в недоумение и интриговало. Мы разжигали любопытство, отказываясь сообщить хоть что–нибудь о содержании. Премьера состоялась в воскресенье. А в понедельник разразилась буря.