— С этого момента, — сказал он обычным голосом, — никто не должен двигаться.

Откуда-то из одежд он извлек небольшой тигель и поставил на жаровню возле своих ног перед лежащим мечом. Из тигеля поднялся маленький огонек голубого пламени. У эр бросил в него благовония и произнес:

— Голокауст, Голокауст, Голокауст[82].

Пламя слегка поднялось.

— Мы вызываем Мархозиаса, великого магистра Нисходящей Иерархии, — продолжал Уэр обычным голосом. — До своего падения он принадлежал к ангельскому чину Властей и через двенадцать столетий собирается возвратиться к Семи Престолам. Его добродетель в том, что он дает истинные ответы. Не двигайтесь!

Резким движением Уэр поднес конец жезла к пламени, и тотчас же послышалось протяжное скорбное завывание. Перекрикивая звериные вопли, Уэр крикнул:

— Я заклинаю тебя, великий Мархозиас, посланец Императора Люцифера и его возлюбленного сына Люцефуге Рофокале властью договора, который я заключил с тобой, и именами Адонай, Элгоим, Тагла, Матон, Альмузин, Ариос, Питона, Маготс, Сильфе, Табонс, Саламандре, Гномус, Терре, Целиус, Годенс, Аква, а также целого сонма высших существ, которые должны побудить тебя явиться помимо твоей воли, venite, venite[83] субмиритиллор Мархозиас.

Шум усилился, и из тигля начал выходить зеленый дым. В комнате запахло так, словно кто-то зажег оленьи рога или рыбьи пузыри. Но другого ответа не последовало. Уэр с бледным перекошенным лицом хрипло прокричал сквозь шум:

— Я заклинаю тебя, Мархозиас, силой договора и именами, явись немедленно! — Он снова опустил конец жезла в огонь. Комната огласилась чуткими воплями, но видение все еще не являлось.

— Теперь я заклинаю тебя, Люцифуге Рофокале, и повелеваю тебе как посланцу Царя и Императора Царей: приведи ко мне Мархозиаса, заставь его покинуть свое убежище, где бы оно ни находилось. И предостерегаю тебя…

Жезл снова погрузился в пламя. В тот же миг палаццо покачнулось, словно под ним содрогнулась земля.

— Остановись, — прохрипел Уэр.

Кто-то другой сказал:

— Перестань, я здесь. Чего ты хочешь от меня? Зачем нарушаешь мой покой? Оставь моего Отца и придержи свой жезл.

Никогда еще Бэйнс не слышал подобного голоса — казалось, слова исходили из тлеющего пепла.

— Если бы ты явился по первому моему зову, я не стал бы терзать тебя и не позвал бы твоего Отца, — сказал Уэр. — Помни: если ты не выполнишь моего приказа, я снова опущу жезл в огонь.

— Думай и смотри!

Палаццо снова содрогнулось. Потом из середины северо-западного треугольника медленно поднялось облако желтого дыма, заставив всех, даже Уэра, закашлять. Когда оно начало рассеиваться, за ним поднялась какая-то фигура. Бэйнс не мог поверить своим глазам, увидев нечто вроде волчицы, огромной и серой, с горящими зеленоватым светом глазами. От нее веяло холодом.

Облако продолжало рассеиваться. Волчица смотрела на Уэра и его гостей, медленно расправляя свои огромные, как у грифа, крылья. Ее змеиный хвост извивался, поблескивая чешуей.

Большой абиссинский кот, занимавший гексаграмму в северном секторе, сел и обернулся к чудовищу. Демоническая волчица оскалилась и изрыгнула пламя. Кот равнодушно смотрел на нее.

— Остановись во имя Печати, — потребовал Уэр. — Остановись и смени личину, иначе я ввергну тебя обратно туда, откуда ты пришел. Я приказываю тебе.

Волчица исчезла. На ее месте остался лишь скромного вида толстый человечек в весьма приличном галстуке — больше на нем ничего не было.

— Извините, босс, — проговорил он заискивающим голосом. — Я уж стараюсь, как могу, вы же знаете, в чем дело.

— Не пытайся улестить меня, глупое видение, — резко ответил Уэр. — Я требую, чтобы ты сменил личину. Не трать понапрасну время твоего Отца и мое! Смени личину!

Человечек высунул язык, который показался медно-зеленым. И уже в треугольнике стоял мужчина с черной бородой, облаченный в темно-зеленую мантию с горностаевой оторочкой; корона на голове сверкала так, что у Бэйнса заболели глаза. По комнате стал медленно распространяться запах сандала.

— Это лучше, — кивнул Уэр. — Теперь я повелеваю тебе твоими именами, которые я упоминал, и теми муками, которые тебе хорошо известны: обрати свой взор на смертного, чей образ я держу в своей руке, и когда я отпущу тебя, немедленно отправляйся к нему, так чтобы он не узнал о твоем присутствии, явись, словно из его собственной души, видением и познанием великой запредельной пустоты, скрывающейся за теми знаками, которые он зовет материей и энергией, как ты сам увидишь в его мыслях. И ты должен оставаться с ним и беспрестанно усиливать его отчаяние, покуда он не исполнится презрения к своей душе за ее жалкие стремления — и тогда истреби жизнь в его теле.

— Я не в силах сделать того, что ты требуешь, — ответила коронованная фигура глубоким и неожиданно глухим голосом.

— Отказ не принесет тебе пользы, — предостерег Уэр. — Ибо если ты тотчас же не отправишься и не исполнишь моего приказания, тогда я не отпущу тебя, но буду держать здесь до донца моей жизни и подвергать тебя ежедневным мукам, как позволил мне твой Отец.

— Твоя жизнь, даже если она продлится семьсот лет, для меня всего лишь день, — возразил демон. Когда он говорил, из его ноздрей сыпались искры — И муки, которыми ты грозишь, ничто по сравнению с тем, что я вытерпел с тех пор, как проклюнулось яйцо мироздания и наступил первый Вечер.

Вместо ответа Уэр вновь опустил жезл силы в пламя, которое, к удивлению Бэйнса, нисколько не опалило жезл. Но коронованная фигура скорчилась и отчаянно завопила. Уэр поднял жезл, правда, лишь на ширину ладони.

— Я пойду, куда ты прикажешь, — угрюмо согласился демон. Ненависть исходила из него подобно лаве.

— Если все не будет исполнено в точности, я снова вызову тебя, — заявил Уэр, — но если ты это исполнишь, то сохранится бессмертная сущность соблазненного тобой человека, который пока безупречен перед лицом Небес и потому представляет большую ценность.

— Но этого недостаточно, — возразил демон. — Ибо, как гласит договор, ты должен дать мне кое-что из твоих запасов.

— Ты поздно вспоминаешь о договоре, — заметил Уэр, — Но знай, маркиз, я поступлю с тобой честно. Вот.

Он достал из-за пазухи какой-то небольшой бесцветный предмет, который засиял от света свечи. Сначала Бэйнс принял его за бриллиант, но потом увидел, что это хрустальная вазочка, самая маленькая из всех, какие доводилось когда-либо видеть ему, закрытая крышкой и наполненная какой-то жидкостью. Уэр бросил ее кипевшему от злобы существу, которое — опять к удивлению Бэйнса, поскольку он уже успел забыть, что человек в короне сначала явился в виде зверя, — ловко поймало ее ртом и проглотило.

— Ты только дразнишь меня, — проворчало видение. — Когда ты попадешь ко мне в Ад, волшебник, я выпью тебя досуха, хотя ты и скуп на слезы.

— Твои угрозы мне не страшны. Я не предназначен тебе, даже если ты увидишь меня когда-нибудь в Аду, — возразил Уэр. — Довольно, неблагодарное чудовище. Прекрати пустую болтовню и делай свое дело. Я отпускаю тебя.

Коронованная фигура зарычала и внезапно обратилась опять в ту же волчицу, которой явилась сначала. Она изрыгнула пламя, которое, однако, не могло пересечь границу треугольника и вместо этого собралось в виде огромного шара вокруг самого демона. Тем не менее Бэйнс почувствовал жар. Уэр поднял жезл.

Пол внутри вписанного в треугольник круга исчез. Видение сложило свои медные крылья и камнем рухнуло в дыру, которая тут же с оглушительным грохотом сомкнулась.

Потом наступила тишина. Когда у Бэйнса перестало звенеть в ушах, он уловил отдаленный монотонный звук, как будто кто-то поставил на улице перед палаццо машину с невыключенным мотором. Но Бэйнс тут же понял, что это было: огромный кот мурлыкал; он наблюдал за всем происходившим лишь с серьезным интересом. Так же, как, по-видимому, и Гесса, Гинзберга трясло, и он с трудом остался на своем месте. Хотя Бэйнс никогда прежде не видел испуганного Джека, он едва ли мог упрекнуть своего помощника, потому что сам ощущал тошноту и головокружение, словно одно лишь созерцание Мархозиаса требовало не меньше усилий, чем многодневный подъем на гималайскую вершину.