Когда они примчались на стоянку сечевиков, она была пуста. Дымился костёр, над которым висел большой котёл с варевом. Заржали лошади, увидев незнакомых людей.

— Утекли, — останавливая коня и вытирая шапкой разгорячённое лицо, произнёс Чёрмный.

Он взял всё имущество отряда, оружие, награбленную добычу, несколько лошадей с телегами, гружёнными ценностями и рухлядью — ценным мехом. Мужики разметали по поляне всё, что им напоминало о страшном соседстве. Сделав своё дело, они вернулись в деревню.

К вечеру, после похорон своих и чужих, в лесочке, за Вринкой атаман простился с мужиками.

— Вы меня не видели и не знаете, — сказал он им на прощанье. — Я вас тоже. Побудьте пока в лесу, в деревни вам возвращаться рано. Казаки могут нагрянуть снова.

Он оставил им с десяток казацких лошадей, уцелевших в битве, кое-какое оружие и навеки сгинул из этих мест. Потом, после Смутного времени, говаривали, что в Москве поймали какого-то отважного хотьковского разбойника, наводившего ужас на торговых людей. И был он засечен кнутом на Красной площади на Лобном месте. А может, это был и не филимоновский Иван Чёрмный. Много в те времена таких ватаг лесных людей под началом свирепых атаманов бродило в окрестных местах, скрываясь от произвола людей имущих.

* * *

До сих пор под Кудрином известны места, связанные с битвой, прошедшей между казаками гетмана Лисовского и мужиками в 1609 году. Луг под деревней с западной стороны, где сошлись два отряда, до сих пор звался Клинским. Рядом с ним склон, западнее, прозывался Сеча, а большая поляна у ведшей в село Озерецкое зарастающей теперь дороги, где была стоянка сечевиков, зовётся Казаково. Впрочем, и на ней уже поднялся осиновый подлесок и кусты орешника.

1991 г. Никита из Бобыльска

1.

Матушку Евлампию привлёк сильный шум за окном. Она оторвалась от чтения Великих Миней-Четей митрополита Макария, подошла к небольшому оконцу, забранному толстыми слюдяными пластинами, выходившему на Соборную площадь, хотела посмотреть, что там происходит, но сквозь запотевшую слюду ничего не было видно. Она уж было хотела выйти наружу, как в сенях раздались голоса, дверь распахнулась, и на пороге показалась ключница Никандра. За ней она увидела нищего Фролку Кривого, жившего в одной из келий обители, и рослого бородатого детину Степана сына Фомина, плотника из Бобыльской слободы. В одной руке Никандры был пестерь, сплетённый из широких полос бересты, другая рука крепко держала упирающегося оборвыша.

— Дозволь, матушка, слово молвить? — сказала ключница, и её разгорячённое лицо закраснело. — Вот кто промышляет в наших кладовых.

Она втолкнула в келью мальчишку лет двенадцати, оборванного, в вытертой бараньей шапке, в грязных лаптях.

— В погребах поймали, — добавила Никандра.

— В погребах? — лицо Евлампии посуровело, а чёрные брови насупились. — Вот значит кто вор.

Она окинула взглядом тщедушную фигуру мальчишки в заплатанном кожушке, в широких портах и неудобных лаптях, не по ноге. Задержала взгляд на весноватом лице, на русых волосах, подстриженных «под горшок», взъерошенных и вспотевших. Вернулась к жаркой печи, стены которой были выложены глиняными изразцами с изумрудного цвета диковинными птицами, скользнула руками по тёплой глине, села в кресло.

Запасы у них на зиму были скудны, и недород был, и некому было убирать выращенное, из-за лихих людей крестьяне пашни побросали, в такую суровую годину не до ярмарок было — вот и не запаслись нужным. Тем более жаль было своих трудов, когда в последние дни стали замечать — повадился в кладовые вор: то одно пропадёт, то другое.

Матушка Евлампия воззрилась на мальчишку:

— Обличьем знаком. Ты никак с Бобыльской слободы? — спросила она оборвыша.

Тот кинул быстрый взгляд на игуменью и, потупив глаза, ответил:

— Тамошний.

— Пошто в погреба ходил?

Мальчишка молчал.

Игуменья медленно повернула голову в сторону Никандры, как бы желая вновь услышать подтверждения её слов о противоправных действиях мальчишки.

Та не успела ответить, как из полутёмных сеней раздался голос:

— Вор он. Был в погребах.

— Кто там голос подаёт? — брови игуменьи сомкнулись под чёрным платом.

— А Фролка Кривой. Он мальчишку поймал.

Никандра пропустила в келью низкорослого мужичка в засаленом полукафтанье, прихрамывающего на левую ногу.

— Лжёт Фролка, матушка, — прозвучал густой голос из сеней.

— А это ещё кто? — игуменья бросила быстрый взгляд в сумрачные сени. — Кто такой этот заступник?

— Это я, матушка, — оттеснив Никандру и Фролку, порог переступил высокий детина с русой бородой, в изношенном кафтане, с вьющимися волосами на голове, с жилистой шеей. В крепкой руке сжимал шапку из плохо скатанного войлока.

— Это ты, Степан? — Матушка посмотрела на детину.

Она хорошо знала Степана сына Фомина из Слободы, плотника, коего всегда звала для починения пришедших в ветхость устроений обители.

— Отчего заступником явился?..

— Неправду говорит Фролка. Не воровал Никитка в погребах. Напраслину бает нищий…

— А ты в доброхоты записался?

— Знаю, что не воровал. Он забрёл потому что увидел, что ворота раскрыты.

Евлампия сделала знак рукой, подзывая оборвыша приблизиться… Взяв на низеньком столике чётки и перебирая их, спросила:

— Как зовут тебя, отрок?

Мальчишка засопел, вытер шапкой потное лицо. Потом, исподлобья посмотрев на игуменью, ответил:

— Никитка сын Гаврилов. — И топтался на месте, оставляя на мытых половицах следы грязи.

— Да кто его в обители не знает, — говорила Никандра. — Он постоянно здесь обитает. Облазил все углы и закоулки. Батюшка у них помер третьего лета как, а его матушка вдовица Фрося хворая и немощная.

— Пошто в погреба ходил? — строго спросила игуменья и её большие глаза под низко повязанным на лоб платом внимательно посмотрели на мальчишку.

Тот молчал, а ключница откинула крышку пестеря и вытащила из его глубины моток грязной верёвки. Больше там ничего не было.

Никита помялся, а потом ответил:

— Я видел, как Фролка туда сунулся и пошёл посмотреть, что он там будет делать.

— Это правда? — Игуменья перевела взгляд на нищего.

Тот втянул голову в плечи. Глаза зло сверкнули:

— Я видал, как он замок сбил и открыл дверь. В погребе его и поймал и сдал сестре Никандре.

— Так, так, — подтвердила ключница.

У мальчишки готовы были брызнуть слёзы из глаз:

— Неправду он говорит. Не сбивал я замка. Не открывал дверей…

— Не бери, Фролка, греха на душу, — покачал головой Степан. — Никита врать не будет. Он чужого не возьмёт. А Фролка нечист на руку и ты это, матушка, сама знаешь, — горячо закончил он, повернувшись в сторону настоятельницы.

— Мне недосуг разбираться с вами, — вздохнула матушка. — Да и время такое. Как бы животы своя уберечь от напасти. Отпущаю вас, — она указала на Никиту и Фролку. Господь рассудит… Идите и не попадайтесь каждый. Суд мой будет строг…

— Поклонись матушке, — толкнула в спину мальчишку Никандра.

Тот втянул голову в худенькие плечи и неловко поклонился.

Когда Никандра с Никитой и плотник с нищим ушли, матушка Евлампия, подошла к божнице, сняла нагар со свечи и перекрестилась.

Стояла осень 1609 года. Смутой была охвачена Русь. Цари и самозванцы сменялись один за другим. И в эти жернова попал маленький Покровский Хотьков девич монастырёк на реке Паже. Когда его отдали под начало соседнего Троице — Сергиева монастыря, жизнь в обители с каждым годом стала улучшаться. Обитель крепла, увеличивалось число насельниц. Но вот наступившее лихолетье нарушило всё. Когда стало ведомо, что многочисленное войско ляхов с казаками двинулось в сторону Троицы, насельницы монастыря и некоторые обитатели окрестных деревень с тем, что могли захватить с собой, отправились под стены Троицкой обители. Евлампия с Никандрой задержались, провожая обозы с припасами, кое-какой утварью в Троицу. А когда проводили, сами не сумели спрятаться в монастыре — ляхи уже заняли все подступы в нему, и ворота Троицкой обители были крепко затворены. Так и остались они в монастырьке своём переживать тяжёлую годину. Осаду держит Троица и не может ничем помочь Покровской обители, сами терпят нужду и лишения. Отец Сергий, священник Покровской церкви, отъехав к Троице, так и остался в её стенах, не могущий выбраться оттуда. Надежда на свои силы. Поляки с казаками по лету наведывались в обитель, но ничего не тронули. Но то было, а что будет? Народ обнищал, многие жилища разрушены, люди бросились в леса, живут в землянках и медвежьих берлогах, едят траву и коренья… Не от хорошей жизни залез в их погреба этот мальчишка. В другое время она бы и наказала его, но в эту годину рука не поднимается сделать этого. Они сами ждут неминуемого. Что заблагорассудится вражескому войску? Спалят монастырь, пустят его на дым, как жилища простолюдинов, разграбят…