Он проглотил слюну. Найденное его обрадовало. Оглянувшись, он посмотрел, нет ли кого поблизости, не подглядывает ли кто, но никого не было.

Выбросив из сундука бересту и ссыпав обратно найденные предметы, он ковырнул носком сапога землю, проверяя, не осталось ли там ещё что, и, взяв сундучок, вернулся к трактору. Сделав полукруг по полю, он остановился. В голову пришла новая мысль. Он выложил содержимое сундука в широкую тряпку, завязал в узел и бросил в кабину, а сундук отнёс в лес, хотел разбить его ногой, но не сумел — он ещё был крепок. Тогда Лёха нашёл канавку, бросил сундук в неё.

Из него выпала скрученная в свиток береста, размерами чуть больше тех, которые он видел прежде. Он хотел её тоже выбросить, но, развернув, увидел на ней довольно чёткие знаки, линии и кружки и положил за рубаху, так как в кармане она не помещалась.

Забросав сундук ветками и хворостом, он вернулся к трактору, на ходу размыслив, что зря, наверное, выбросил другие обрывки бересты с письменами. Может, на них изображены планы зарытых здесь кладов, а он, простофиля, разметал их по полю. Лёха с сильно забившимся сердцем побежал на то место, где нашёл сундук. Он его запомнил и поэтому отыскал быстро. Но ветер унёс лоскуты бересты, и сколько Лёха не бегал по полю, сколько не искал, кроме двух кусков, ничего не нашёл. В душе проклиная свою несообразительность, Копылов вначале огорчился, но потом, вспомнив пословицу, что лучше синица в руке, чем журавль в небе, — то, что он нашёл, было ценнее потерянных кусков бересты — он успокоился.

Норму свою он в тот день не выполнил, потому что работать больше не хотелось, а хотелось быстрее убежать домой и на досуге разглядеть, что же за вещи он нашёл в сундучке. Даже нагоняй от бригадира за плохо выполненную работу, с огрехами, не огорчил его. Он подумал: «Сымай премию. Больно я в ней нуждаюсь». И, переодевшись, поспешил домой.

Дома в сарае он вечером разглядел каждую вещь в отдельности. Из всего найденного ему больше всего нравились витые висюльки. Сделаны они были из металла жёлтого цвета. Потом, почистив их, понял, что они золотые.

Лёха стал размышлять, что же делать с кладом. Что он нашёл клад, в этом не было сомнения. Если сдать его в милицию — утрёшься и ничего не получишь, кроме благодарности через районную газету. Если сдать в финорганы, — получишь четверть стоимости клада. А зачем ему эта четверть, если найденный клад по праву целиком принадлежит ему. Сдавать куда-либо найденные предметы Лёхе не хотелось. А что же тогда делать? Ему не нужно, чтобы эти предметы лежали в сарае мёртвым грузом. Их надо обратить в деньги, продать. А кому? Кто их возьмёт? Побоятся. Да и он не знает, сколько каждая вещичка стоит.

Проволочки, несомненно, были дорогими. Он бросил их на весы, которыми жена взвешивала собранные на грядках овощи и фрукты. Весили они триста граммов. Триста! Каждый грамм он отдаст за пятьдесят рублей. Значит, вся эта вещичка стоит пятнадцать тысяч. Он даже вспотел, когда подсчитал эту сумму.

Полагая, что эти вещи в сарае хранить рискованно, Копылов как-то под вечер ссыпал их в узелок, отнёс в лес и там, в одном ведомом ему месте, зарыл в землю, а сверху набросал валежника.

Не засыпая долго по ночам, думая, как сбыть висюльки, Лёха сообразил, что лучше всего будет продать их иностранцам. Можно, конечно, отнести врачу-дантисту, но он таких не знал, да и возьмёт ли такой золотишко, не обманет ли. Сейчас жуки те ещё. Скажет, что низкой пробы и облапошит — не пойдёшь же пробу узнавать… Уж лучше иностранцам продать… Где их найти, он знал.

Поедет в Загорск. Там иностранных туристов, осматривающих Лавру, полным-полно. Им и продаст.

Как он будет продавать, Лёху пока не интересовало. Главное, что он нашёл рынок сбыта. Остальное продумает на ходу. Все подвески везти было рискованно, поэтому он взял три штучки и взвесил. Они весили около пятидесяти граммов. «Запрошу три тысячи и лады», — подумал Копылов и твёрдо решил, что в следующий выходной поедет в Загорск.

2.

Поехал он из Хотькова, от поликлиники, рядом с которой жил, 55-м автобусом. Почему выбрал автобус, а не электричку, Лёха и сам точно не знал. Железнодорожная платформа «Абрамцево» была от его дома невдалеке, поезда здесь проходили уже не такими переполненными, как, скажем, ближе к Москве, и до Загорска можно было доехать в более комфортабельных условиях, чем на автобусе. Но он предпочёл автобус. После того, как он нашёл клад, ему стало казаться, что на него стали подозрительно смотреть прохожие, пристально оглядывали милиционеры, даже дворняжки, бегающие по улице, стали облаивать его. Поэтому, наверное, он и предпочёл автобус, думая лучше скрыться в его тесноте и многоголосии. Сидя у окошка, можно будет не спеша составить план дальнейших действий — никто не будет мешать. Да и другое привлекало — без горя доберёшься. Прямо целевым назначением до места. А с электрички надо было в Загорске пересесть на автобус.

Так он и сделал. Правда, вначале расстроился. Кондуктора не было, и билеты продавал шофёр. Пассажиров набилось в салон в начале маршрута так много, что без труда нельзя было пробраться вперёд. Поэтому Лёха отдал деньги и стал ждать билета. Но билета не передали. Ругая начальника автоколонны, шофёра и толпящийся в автобусе нерасторопный народ, Лёха пробился к водителю и вытребовал-таки свои билеты, правда, потерял кресло, на которое села какая-то размалёванная молодуха, ни за что не хотевшая покидать Лёхиного места, хотя Лёха смотрел на неё без отрыва несколько минут, пока не заболели глаза.

На станции Хотьково много пассажиров вышло, и Лёха опять занял своё место и стал разрабатывать план дальнейших действий, пощупывая в кармане золотые подвески.

Вышел он на Кооперативной улице. Прошёл мимо ресторана «Золотое кольцо», мимо музея игрушки, спустился вниз, пересёк по мостику Кончуру, вышел к парку, миновал вечный огонь у памятника погибшим воинам, здание РУСа и поднялся мимо Пятницкой и Введенской церквей на Красногорскую площадь, на гору Маковец.

День был погожий. На площади стояло много автобусов — «Икарусов» и «Туристов», было много личных автомашин, припаркованных у бровки зелёного поля. Возле машин и автобусов покуривали шофера, сновало множество людей, слышалась иностранная речь, люди бродили парами и в одиночку, пили, ели, щёлкали фотоаппаратами.

«Иностранцев здесь много, — подумал Лёха, оглядывая пёстро одетую толпу, — только как к ним подобраться». Другого языка, кроме своего родного в пределах восьми классов, он не знал, хотя и был у него аттестат об окончании одиннадцати классов, но он-то понимал, как его получил в вечерней школе — за уши вытащили, потому что кто-то из высокого начальства придумал, чтобы у всех поголовно было среднее образование.

«Может, у них и денег-то наших нету, — размышлял дальше Лёха, — у них доллары, фунты, марки, франки. Конечно, он марки и франки и даже фунты не возьмёт, канителиться ему с ними потом, только доллары. Хотя зачем ему доллары? Что он, в Америку поедет? Ему и здесь хорошо… Ему нужны русские, советские наши рыженькие рублики…»

Эта неожиданная мысль о долларах и прочей инвалюте неприятно поразила Копылова. Вроде бы и план предварительный он составил хороший, а на поверку вышло не так. Какой иностранец, прибывший сюда в качестве туриста, ему три тысячи рублей отвалит? Не каждый такой суммой располагает. Было от чего повесить нос. Он пошире распахнул пиджак и пошёл к входу в Лавру, соображая, что ж ему теперь делать.

У зелёного газона Лёха заметил низкую широкую автомашину. Увидел и красные номерные знаки. Дипломатическая, — отметил он, и ему сразу пришла неожиданная мысль: раз дипломатическая, значит, приехали дипломаты, а раз дипломаты — у них есть советские рубли. Вот кому надо продать, — решил он и обрадовался. Однако машина была пуста. Никто в салоне не сидел и никто к ней не подходил.

Почти час слонялся Копылов около машины с красными номерами, поджидая её пассажиров, не решаясь уходить, в душе проклиная себя, что у него нет никакого запасного варианта, и приходится ему стоять на проклятой жаре и ждать у моря погоды. Он уже решился уйти, как тут к машине подбежала девочка-подросток и остановилась у дверцы.