Распахнув дверь, он увидел Батчелора, приникшего к стеклу.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Подслушиваю, сэр! – ответил Батчелор.

– Пойди отсюда вон!

Фаберовский подошел к кровати и скинул на пол белье, чтобы достать матрас мерзкого розового цвета с кружавчиками, который безмерно раздражал его. Под матрасом он увидел половинку листа бристольского картона, на которой свинцовым карандашом была поставлена в углу подпись Макхуэртера. Заинтересовавшись, поляк взял картонку в руки и на обратной стороне увидел фривольный рисунок тем же свинцовым карандашом, изображавший римского бога Приапа, мужичка с фаллообразной головой, держащего в руках корзину с фруктами и при этом совокупляющегося обоими своими членами сразу с двумя медведицами. В лице Приапа явственно проступали черты Артемия Ивановича, срисованные с той самой фотографии на Петергофском вокзале.

– Может ты объяснишь мне, почему он совокупляется с двумя медведицами? – подчеркивая слово двумя, спросил у Пенелопы поляк, вернувшись в сад и показывая ей рисунок. – Одна медведица – это Эстер, а вторая кто? Ты?

– Да ты сошел с ума! – взвилась Пенелопа, взглянув на картинку.

– Похоже, что мой отец совершенно прав: тебя вместе с моей мачехой надо поместить в психиатрическую лечебницу.

– Там вам будет самое место, мистер Фейберовский, – опять квакнула Какссон.

– Так вот ты какие речи завела, Пенни! – сжал кулаки поляк и швырнул в костер скомканную картонку. – Хочешь посадить меня в психушку, а сама завладеть этим домом?

Пенелопе оставалось сделать еще один шаг, и полный разрыв был бы неизбежен. Но ее рассудок взял верх над эмоциями и она проговорила сквозь зубы:

– Только благодаря тому, что я изо всех сил цеплялась за этот не нужный мне совсем дом, твой Батчелор с женой не оказались на улице, а дом не был продан моим отцом с молотка или не сдан в долгосрочную аренду.

– Это правда, мистер Фейберовский, – на террасе появилась Розмари, вернувшаяся с рынка, а за ней в дверях маячил встревоженный Батчелор. – Мисс Пенелопа была очень добра и даже согласилась терпеть в доме мисс Какссон, чтобы нас не выкинули отсюда.

– Какая наглость! – возмутилась компаньонка Пенелопы. – Почему вы позволяете прислуге оскорблять порядочных женщин, пришедших к вам в гости.

– Доктор Смит, – продолжала Пенелопа, – спал и видел, как он выдает меня замуж и я переезжаю к мужу, а в «Таймс» появляется объявление. – Пенелопа скрипучим голосом, подражая интонациям доктора Смита, прочитала на память давно заученный текст:

«По распоряжению владельцев. – Жилые дома для инвестиции или временного пользования на долгие сроки с низкой арендной платой за землю и расположенные в северных и северо-западных районах Лондона.

ГОСПОДА ФАРБЕР, ПРАЙС и ФАРБЕР будут ПРОДАВАТЬ с АУКЦИОНА, в Аукционном зале, Токенхауз-ярд, В. Ц., во вторник, 29 июля, ровно в 2, следующее ИМУЩЕСТВО: –СЕНТ-ДЖОНС-ВУД. – № 9, Эбби-роуд, в хорошем состоянии. Сдается в наем еженедельному арендатору.

Подробности и условия продажи можно получить у Р. У. Басби, эскв., поверенного, Джон-стрит, 28, Бедфорд-роу; в Аукционном зале; или в конторах по аукционам и земельной собственности, Уорик-кортс, Грейсинн».

Фаберовский понимал правоту доводов Пенелопы, а найти достойных возражений не мог. Поэтому он пошел по самому легкому пути и закричал:

– Твоя мачеха и твой отец превратили этот дом в хлев! Нет, не в хлев, а в цирковой балаган с дешевыми фанерными декорациями! Они свалили прекрасную мебель, доставшуюся мне от отца, в кабинете, а кругом понаставили этих грошовых стульев! Они завесили все дурацкими картинками!

– Я не повесила в этом дурацком доме ни одной картинки! И я же не пеняю тебе за то, что потратила целых тридцать фунтов, чтобы разыскать твою мифическую индюшачью ферму, заботится о которой меня попросил перед вашим с ним бегством мистер Гурин, когда приходил просить деньги на лекарства для индюков! Я была посмешищем всему Лондону, когда наводила справки через клуб фермеров, а затем поместила в «Дейли Телеграф» объявление о розыске сведений об индюшачьей ферме мистера Фейберовского и ко мне пришел твой знакомый, инспектор Пинхорн, и взял с меня три фунта за то, что по его достоверным сведением, ты никогда не занимался разведением индюшек, а только мелким шантажом и слежкой за неверными женами!

– Да, вы шантажист и вымогатель! – взвизгнула мисс Какссон.

– Но это же не я просил тебя заботится о ферме! – в отчаянии крикнул поляк. – Я не могу отвечать за Гурина!

– За это тебе большая золотая медаль Йоркширской сельскохозяйственной выставки и в нос кольцо без заусениц.

Фаберовскому вдруг стало смешно и он сказал, пряча улыбку:

– Я вижу, ты за время поисков моей фермы сильно поднаторела в сельском хозяйстве.

Пенелопа сразу почувствовала, что его настроение изменилось, и страшное напряжение, в котором она находилась с того момента, как узнала его во французском художнике три дня назад, отпустило ее.

– И еще я поднаторела в отваживании твоих кредиторов, – сказал она. – Например, мистера Ааронса.

– Какого еще Ааронса?

Фаберовский не помнил никакого Ааронса, которому он был бы что-то должен.

– Стивен, в практическом отношении ты совершенное дитя! Мистер Ааронс – казначей Уайтчеплского комитета бдительности, которому вы с Батчелором обязались найти Джека Потрошителя. Если бы только знал, сколько сил и денег у нас ушло, чтобы уладить претензии мистера Ааронса! Батчелору пришлось продать агентство ради того, чтобы рассчитаться с ним.

Весь запас бешенства, раздражения и гнева у них вышел и Пенелопа с Фаберовским надолго замолчали. Только Какссон продолжала вдохновенно говорить, бичуя всевозможные грехи инородцев, топчущих древнюю британскую землю.

– Барбара, сходите на улицу и возьмите кэб, – сказала Пенелопа, желая поскорее отослать куда-нибудь свою компаньонку, чтобы остаться с поляком наедине.

– Я не могу оставить вас тут одну с этим варваром, милая Пенни, – заявила та. – Тем более что в эти места редко заезжают кэбы и мне придется слишком долго стоять на улице, чтобы нанять его.

Неужели нельзя послать прислугу?

– Я прошу вас, Барбара. Я не могу приказывать прислуге в этом доме, а мистер Фейберовский едва ли окажет нам такую любезность.

– Пенелопа права, мисс Какссон. От меня вы любезности не дождетесь. Катитесь отсюда на улицу и чем дольше вы там будете находится, тем лучше.

– Вы наглый, невоспитанный хам! – вскричала Какссон.

– А еще я Джек Потрошитель. Батчелор, вышвырните эту даму за дверь, если она добровольно не желает покинуть эти стены.

– Но Стивен, это слишком жестоко!

– Зато правильно.

Батчелор направился к мисс Какссон, растопырив свои громадные, поросшие рыжей шерстью лапы, словно собираясь поймать курицу, и компаньонка, презрительно фыркнув, удалилась. Спустя минуту Батчелор вынес в сад два еще не сожженных венских стула и поставил их под деревом, жестом пригласив Фаберовского и девушку садиться.

Они сидели и не отрываясь глядели друг на друга. Пенелопа заметила, как постарел поляк, его лицо осунулось, приобрело землистый цвет, вокруг глаз появились глубокие морщины, а руки стали обветренными, мозолистыми и с обломанными ногтями. А Фаберовский думал, что Пенелопа за эти полтора года еще похорошела, и приобрела какую-то внутреннюю силу, которую прежде он не замечал в ней.

– А ко мне вчера прибежал взволнованный Макхуэртер, – нарушил тишину поляк. – Макхуэртеру сказали, что к нему из Франции приезжал великий Ренуар, но по ошибке попал к одному из его соседей.

– А почему ты ходишь босиком? – в свою очередь спросила девушка и в голосе ее слышалась искренняя забота. – Разве у тебя нет обуви?

– Розмари говорит, что всю ее пожгла еще в прошлом году Эстер. Хотя одни из моих ботинок я заметил на Макхуэртере.

– Но ты же приехал в каких-то ботинках!

– Они развалились после ливня, в который я попал в день приезда.