– Послушайте, Каннингем. – Фаберовский постучал лейтенанта костяшкой пальца по лбу. – Я такой же Ренуар, как вы – писсуар.

– Во, черт побери! – восхитился Каннингем, оглядывая всех кругом. – Мне кажется, мы с вами сможем поладить, мистер Незнаю-как-вас-там. Вы самый остроумный человек из всех, что мне встретились пока в Лондоне.

– Если моя плоская шутка пришлась вам так по душе, лейтенант, то вы, вероятно, общались только с доктором Смитом и присутствующими здесь женихами.

– Но нет, почему же! – возразил Каннингем. – Я еще целую неделю по приезде не вылезал из борделя.

При этом он галантно поклонился Пенелопе. Пенелопа в ярости выхватила из вазы на каминной полке букет роз и хлестнула им молодого офицера по лицу.

– Ну вот, теперь у нас началось настоящее веселье! – радостно закричал Каннингем, вытирая платком исцарапанное шипами лицо.

– Давайте еще раз спляшем и поедем гулять!

– Ну что, Пенни, доигралась в любовь? Ты такая же шлюха, как и твоя мать, и твоя мачеха! – доктор Смит ткнул пальцем в сторону своей жены. – Да, не смотри на меня так, имущество твоего бывшего жениха по закону принадлежит мне, и я желаю проживать здесь один! Не могу больше терпеть рядом твою сумасшедшую мачеху, каждый день упивающуюся пуще всякого пьяницы хлоридином[10] якобы для облегчения болей или вызывания сна, и устраивающую здесь на стенах иконостасы из дешевых картинок с медведями!

Эстер побагровела от стыда и негодования, так что стоявший рядом лейтенант Каннингем отодвинулся подальше к камину, чтобы о нем не подумали ничего плохого.

– Вы знаете, доктор Смит, – прервал он разошедшегося доктора, – хотя я даже написал о своем сватовстве отцу в Нубию, но при таких обстоятельствах женитесь-ка сами на своей дочери.

– Какой вопрос! – воскликнул Гримбл. – Вопроса не существует. Пенелопа выйдет замуж за меня.

– Сейчас я раскровеню вам лицо, Ренуар! – с внезапной горячностью воскликнул боксер, подскакивая на диване и вставая в стойку.

– Милочка, – донесся из инвалидной коляски голос миссис Триппер. – Подвезите меня поближе, они опять собираются драться.

– Должен сказать вам, доктор Смит, – блеющим голосом произнес с дивана курчавый приверженец системы Бертильона. – Я более чем уверен, что если обмерить члены тел всех членов вашего семейства, можно будет вывести закономерность о наследственной порочности, присущей всем вам.

– Вон! – заверещал доктор Смит, указывая жениху на дверь.

– Мне хотелось бы прекратить эту комедию, – возвысил голос Фаберовский, перекрыв все другие голоса в гостиной. Он пристроил на привычное место очки и взял из камина кочергу. – Разве мистер Проджер невнятно объяснил вам, что я – мистер Фаберовский? Значит, этот дом мой и только я имею право распоряжаться здесь.

– Боже мой, какой пассаж! Так вы не Ренуяр! – нарушил тишину лейтенант. – Ужас-то какой! Я так много слышал о вас, мистер Фейберовский, и об убийствах, которые вы совершали в Уайтчепле! Ума не приложу, как вас могли принять за покойника! От вас, конечно, воняет, но значительно сильнее, чем от трупа, и совсем не так. Рад был познакомится.

– Мне тоже приятно познакомится с вами, лейтенант. У вас так здорово получалось расстреливать сипаев.

– В пятьдесят восьмом я еще срал в пеленки, когда наши подавили Большой бунт сипаев!

– А я колол дрова в Сибири, когда Потрошитель продолжал резать женщин в Уайтчепле!

Внезапно доктор Гримбл издал нечеловеческий крик и бросился на Фаберовского с кулаками. Не дожидаясь сигнала поляка, Батчелор отшвырнул поднос, с криком «Ура!!!» перехватил доктора, вцепившись своей рыжей громадной лапой в штаны и, подняв, швырнул его в окно над головой мисс Триппер. Доктор Гримбл в водопаде разбившегося стекла рухнул на запущенную цветочную клумбу. Фаберовский тут же двинул в ухо Проджеру. Батчелор немедленно двинул валлийцу в другое и тот как срезанный сноп повалился на пол.

Перед Батчелором в классической стойке, выставив плечо вперед и наклонив низколобую голову, возник боксер. В своем кругу он считался совсем неплохим спортсменом и Батчелору, возможно, пришлось бы туго, но Фаберовский совсем неджентльменским приемом ударил боксера по голове кочергой, вызвав звук, похожий на звон пожарного била.

– Мне пора пить слабительное, – сказал доктор Смит, машинально достав из жилетки часы. Тут уж Батчелор не упустил открывшейся возможности и сжал боксера сзади с такой силой, что кости у того жалобно захрустели. Донеся боксера до двери, Батчелор, не разжимая объятий, стукнул его пару раз головой о косяк и выкинул на улицу.

– Кто бы мог подумать, что за внешностью французского художника скрывается такой замечательный экземпляр… – приближение Фаберовского заставило курчавого любителя антропологии умолкнуть и поспешно ретироваться следом за двумя первыми женихами, не дожидаясь насильственного выдворения.

– А теперь, дорогие гости! – Фаберовский громко хлопнул в ладоши. – Все в экипажи! Так-так, и вы, на колясочке, тоже!

– Да как вы смеете говорить мне такое в доме доктора Смита! – возмутилась миссис Триппер.

– Зашей свою дырку нитками, старая калоша! – оборвал ее Батчелор, выкатывая инвалидную коляску прочь из гостиной.

– Лейтенант Каннингем, вы не останетесь с нами, чтобы отпраздновать мое возвращение? – спросил Фаберовский у лейтенанта, уже собравшегося уходить.

– С удовольствием.

– А вас, доктор Смит, попрошу навсегда покинуть этот дом. Доктор Смит наконец пришел в себя, глаза его засверкали и расслабленное состояние кончилось. Он снова обрел цель в жизни.

– Я еще вернусь, мистер Фейберовский, и тогда вы пожалеете об этом.

– Мы с Пенелопой не смели и надеяться снова увидеть вас, – сказала Эстер, когда ее муж ушел.

И тут Пенелопа, повалившись на диван, разрыдалась в голос. Барбара Какссон бросилась к ней с утешениями, а лейтенант недоуменно переминался рядом, не зная, чего ему делать.

– Я тоже не надеялся вернуться, – сказал Фаберовский, отворачиваясь к камину, чтобы не глядеть на рыдающую Пенелопу.

– Но коль уж одно чудо произошло, может быть вы переведете мне послание мистера Гурина, которое я получила перед тем, как вы оба так внезапно исчезли?

Эстер достала из-за корсета аккуратно сложенный и перевязанный розовой ленточкой гостиничный счет, на обратной стороне которого поляк прочел следующее: «Дорогая Асенька!

Покидая Аглицкия пределы, сохраняю в своей душе живопробужденный и незатухлый огонь возвышенной страсти, возбужденной незабвенной рукою прекрасной особы, память о каковой сохраню вечно и непременно прибуду! Твой вечно Артемий Гурин.»

Слеза навернулась на глаза Фаберовскому. Он уже отвык от того, что Артемия Ивановича Владимирова здесь, в Англии, звали Гуриным, но от этого письма на него вдруг повеяло чем-то родным и близким.

– Что там написано? – спросила Эстер, замирая.

– Обещает прибыть.

– Так он жив?!

– Еще как! Только о встрече с вами и грезит! – сказал Фаберовский и заглянул в столовую.

Здесь в углу на стуле сидела, опустив руки, Розмари, и печально глядела на накрытый стол, ломившийся от блюд, к которым даже никто не притронулся. Поляк улыбнулся ей и, отломив корочку хлеба, отправил ее в рот.

– Скажите, Эстер, – обратился он к миссис Смит, заметив, что она проследовала за ним, – а что сталось с моими часами? В них еще заедала кукушка.

– Их уничтожил мой муж. Он сказал, что они слишком напоминают ему моего милого Гурина.

– Чем же именно мои часы напоминали ему Гурина? Гирями, которые он из них выдрал, кукушкой, которая стала от этого заедать или крышей, которая едва держится?

– Да, Гурин был сильным мужчиной, – подтвердила Эстер. – Как медведь.

– А куда делась моя мебель?

– Разве можно, Стивен, жить в окружении такого старья, словно в антикварной лавке?! Мы с доктором Смитом купили Пенелопе новую, модную мебель, чтобы ей не стыдно было принимать у себя гостей. А старую мы велели Батчелору и Розмари отнести в бывший ваш кабинет, пока не придет оценщик. Мебель не бог весть какая и много за нее старьевщики не дадут, но за эти деньги можно будет заменить диваны в гостиной. Да еще эти книги, от них столько пыли…