— Особенно женщины, — пробормотал малоизвестный поэт.

— Даже любопытно, а так ли много различий между мужчинами и женщинами? — подхватил тему философ. — Может, в большинстве своем отличия эти — продукт цивилизации, а не проявление природы, результат профессиональной подготовки, а не инстинкты?

— Отрицая борьбу мужского и женского, вы убьете половину поэзии! — вскричал малоизвестный поэт.

— Поэзия служит человеку, а не человек — поэзии, — возразил философ. — Я склонен думать, что борьба, о которой вы говорите, нечто надуманное и поэты сыграли в этом немалую роль. Точно так же газеты являются пропагандистами войны. Она дает им возможность о чем-то писать и напрямую связана с увеличением тиража. Чтобы проверить истинные намерения природы, куда эффективнее изучать братьев наших меньших. А там мы не видим фундаментальных вариаций; разница очень даже незначительная.

— Я совершенно с вами согласна, — кивнула выпускница Гертона. — Мужчина, научившийся хитрить, быстро понял, как, используя грубую силу, превратить женщину в рабыню. А во всем остальном женщина, несомненно, выше его.

— С точки зрения женщины, равенство полов неизбежно означает верховенство женщины, — констатировал я.

— Это очень любопытно, — добавил философ. — Как вы только что отметили, женщина не способна рассуждать логически.

— А мужчины способны? — пожелала знать выпускница Гертона.

— Если брать их в целом — да, — ответил малоизвестный поэт.

— От чего страдает женщина, так это от избытка комплиментов, — заметил философ. — Они кружат ей голову.

— То есть вы допускаете, что голова у женщины есть? — полюбопытствовала выпускница Гертона.

— Согласно моей версии, — ответил философ, — природа наделила женщину головой. А вот воздыхатели всегда представляли женщину безмозглой.

— Почему у умной девушки обязательно прямые волосы? — спросила светская дама.

— Потому что она их не завивает, — ответила выпускница Гертона, на мой взгляд, резковато.

— Я как-то об этом не подумала, — прошептала светская дама.

— Надо бы отметить в свете нашей дискуссии, — я решился внести свою лепту, — что мы практически ничего не слышим о женах высокоинтеллектуальных мужчин. А если слышим, как в случае Карлейлей,[2] то лучше бы и не слышать вовсе.

— Когда я был моложе, — вмешался малоизвестный поэт, — я много думал о семейной жизни. Моя жена, говорил я себе, будет женщиной умной. И однако, что удивительно, ни одна из девушек, в которых я влюблялся, не отличалась высоким интеллектом — присутствующие, понятно, не в счет.

— И как так вышло, что в самом наисерьезнейшем поступке нашей жизни — создании семьи, важные аргументы никогда не рассматриваются всерьез? — вздохнул философ. — Ямочка на подбородке позволяет девушке заполучить лучшего из мужей, тогда как добродетели и ума зачастую не хватает, чтобы найти самого плохонького.

— Я думаю, тому есть простое объяснение, — ответил малоизвестный поэт. — Супружество считается естественной частью нашей жизни, а потому в выборе второй половины мы руководствуемся инстинктами. Супружество — попытка прикрыть цветами риторики тот факт, что речь идет о животной стороне нашей личности. Мужчину тянут к семейной жизни первобытные желания, женщину — врожденное стремление стать матерью.

Тонкие белые руки старой девы тревожно задвигались на коленях.

— Почему мы стремимся найти объяснение всему самому прекрасному в этой жизни? — заговорила она с не свойственным ей пылом. — Застенчивый юноша, такой скромный, такой трепетный, благоговеющий, будто в храме какого-то таинственного святого; юная дева, зачарованно блуждающая среди грез! Они думают только друг о друге и ни о чем больше.

— Прослеживая путь горной речушки к ее источнику, важно не нарушить музыку, которой она радует нас, протекая по долине, — указал философ. — Тайный закон нашего существования питает каждый листок нашей жизни, точно так же, как сок растекается по всему дереву. Полупрозрачный лепесток, созревающий фрукт — всего лишь изменяющаяся наружная форма.

— Терпеть не могу докапываться до сути! — воскликнула светская дама. — Бедный дорогой папан это так любил. Объяснял нам воспроизводство устриц, когда мы наслаждались ими. После этого бедная маман не могла заставить себя к ним прикоснуться. За десертом начинал спорить с дядей Полом, какая кровь более предпочтительна для виноградных вин, свиньи или бычка. За год до того как Эмили вышла замуж, я это хорошо помню, умер ее любимый пони. Ни о ком она так не скорбела ни до, ни после. Она спросила папан, не позволит ли он похоронить бедняжку в саду. Ей хотелось изредка приходить на его могилу и поплакать на ней. Папан принял ее желание близко к сердцу, погладил ее по головке. «Конечно, дорогая моя, мы похороним его за новой клубничной грядкой». В этот самый момент к нам подошел старик Пардоу, наш главный садовник, снял шляпу и высказал свое предложение: «Я как раз собирался спросить мисс Эмили, не позволит ли она похоронить бедняжку под персиковым деревом. В последнее время они почему-то не очень хорошо плодоносят».

Он хотел как лучше, даже добавил, что поставит там могильный камень, но к тому времени бедную Эмили уже не волновало, где именно похоронят умершее животное, и мы ушли, оставив отца и садовника выбирать место для могилы. Я сейчас не скажу, чем закончилась эта история, однако следующие два года мы обе не ели ни клубники, ни нектаринов.

— Всему свое время, — согласился философ. — С влюбленным, прославляющим в стихах дивные алые щечки своей возлюбленной, мы не обсуждаем цвет крови и ее циркуляцию. Однако тема интересная.

— Мы, мужчины и женщины, — продолжил малоизвестный поэт, — любимцы природы, ее надежда, те, для кого она пошла на жертву, отказавшись от многих своих убеждений, говоря себе, что она старомодная. Природа позволила нам уйти от нее в странную школу, где смеются над всеми ее представлениями. Там мы обучились новым, необычным идеям, которые ставят это добрую даму в тупик. И однако, вернувшись домой, любопытно заметить, сколь мало в некоторых особенно важных аспектах жизни мы отличаемся от других ее детей, которые никогда не уходили от нее. Наш словарный запас стал более объемным и продуманным, но при столкновении лицом к лицу с реалиями существования он становится ненужным. Цепляясь за жизнь, стоя рядом с мертвым, мы по-прежнему срываемся на крик. Наши желания стали более сложными; банкет из десяти блюд, со всеми составляющими, заменил пригоршню ягод и орехов, собранных без особого труда; забитый бычок и масса хлопот вместо обеда из трав и ленивого времяпрепровождения. Так ли высоко поднялись мы над нашим меньшим братом, который, проглотив сочного червячка, устраивается на ближайшем сучке и, не страдая несварением желудка, начинает возносить хвалу Господу? Квадратная кирпичная коробка, по которой мы передвигаемся, наступая при каждом шаге на дерево, завешанная тряпками и полосами цветной бумаги, заставленная всякой ерундой из расплавленного кремния и обожженной глины, заменила не требующую никаких затрат, привычную пещеру. Мы одеваемся в шкуры животных, вместо того чтобы позволить нашей коже приспосабливаться к естественным условиям. Мы обвешиваемся вещичками из камня и металла, но под всем этим остаемся все теми же маленькими двуногими животными, сражающимися с остальными за жизнь и пропитание. Весной под каждой зеленой изгородью мы можем увидеть в развитии те самые романтические отношения, которые так нам знакомы: первое закипание крови, пристальный взгляд, чудесное открытие второй половины, ухаживание, отказ, надежду, кокетство, отчаяние, удовлетворение, соперничество, ненависть, ревность, любовь, горечь, победу и смерть. Наши комедии, наши трагедии разыгрываются на каждой травинке. Это тоже мы, только в шерсти и перьях.

— Знаю, — кивнула светская дама. — Я так часто это слышала. Все это ерунда, я могу вам это доказать.