— Какая же? Побывать в Лондоне?

— Нет, шире: побывать во всех крупнейших музеях Европы, увидеть картины любимых художников, которые я знал только по репродукциям, часто весьма низкого качества. Вот на это при моей специальности мне надеяться не приходилось. И тут известие из Инюрколлегии: меня разыскивает папенька, в котором проснулась совесть.

— Вы его не уважаете?

— Я его уважаю за его дела — он очень, очень крупный предприниматель, — серьезно сказал юноша.

— Сфера приложения его капиталов, если не секрет? — продолжала допытываться заинтересовавшаяся судьбой нового знакомого молодая «графиня».

— Какие секреты... Просто я о нем не так много знаю. Кажется, торговля нефтью, стальным прокатом, алюминием... Еще что-то. Офис у него огромный. У него вначале была мечта, что я закончу «Эколь Нормаль», стану экономистом и со временем «приму» у него его империю. Других-то детей у него так и не появилось в его странствиях.

— Как и у моего батюшки....

— Но, как видите, ничего из этого не вышло. Я, как и вы, достаточно самостоятелен. Благодарен ему за все, что он для меня сделал, но, как бы это сказать, без раболепства. Если встанет вопрос: жить так, как хочется мне или как ему, ответ будет однозначный.

— А вы мне нравитесь, — призналась девушка.

— А уж как вы-то мне нравитесь! — рассмеялся юноша.

— Позвольте представиться: Жанна...

— Вы только не смейтесь, но я — Жан. То есть по-русски Иван, а здесь — Жан.

— И нечего примазываться, здесь вы — Джон.

— Но могу я просить вас звать меня Жаном?

— Можете, Жан...

— Жан Назимофф.

— Жанна де Понсе.

— Очень приятно. Не согласились бы вы отметить со мной это чрезвычайно приятное совпадение в одном небольшом и недорогом ресторанчике неподалеку отсюда?

— Но — через два часа....

— Почему?

— У меня есть правило, когда я приезжаю из своего университетского городка в Лондон, я каждый раз захожу в Галерею и целенаправленно иду к одной картине. Рассматриваю ее, думаю над ней, разговариваю с ней и, не обращая внимания на другие полотна, возвращаюсь домой. Это мои «выставки одной картины». Мне бы не хотелось даже ради такого приятного знакомства нарушать сложившуюся традицию. Англия вообще, как вы, наверное, заметили, вся соткана из традиций.

— Если я присоединюсь к вам сегодня, это не покажется нарушением традиций?

— Отнюдь, мой старший коллега. Вам сколько?

— Двадцать семь...

— А мне двадцать два. Папа говорит, что пять лет — хорошая разница в возрасте.

— Мне уже начинает нравиться ваш папа. А если ваш старший товарищ наберется нахальства и попросит разрешения быть вашим попутчиком во время всех ваших вылазок?

— Честно говоря, не вижу никаких причин для отказа.

— Что у нас сегодня?

— У нас сегодня картина Сандро Боттичелли «Венера и Марс».

— Ну что ж... Боттичелли, как мне кажется, оказал на моих «прерафаэлите» наиболее сильное влияние. Так что для меня это продолжение занятий..

— Рабочий визит? — рассмеялась девушка.

— Это как судьба распорядится, — вдруг серьезно ответил юноша.

Билеты в музей каждый покупал отдельно, по студенческой традиции. Правда, у студентов была профессиональная скидка.

У картины минуту постояли молча. Каждый уважал чувства другого.

— Эту работу купили по инициативе тогдашнего директора Галереи в 1874 году — из собрания Фредерика Бартона, — нарушил наконец молчание Жан.

— Но Боттичелли и ранее был в Галерее: «Поклонение волхвов» и «Портрет молодого человека», — заметила Жанна. — У отца в коллекции есть копия этой картины, написанная современным мастером. Очень, ну просто очень похожая! И знаете какая между копией и подлинником существенная разница?

— Венера спит, а Марс бодрствует?

— Нет, как и здесь, спит Марс, а Венера смотрит на него влюбленными глазами. Но... Здесь на Венере скрадывающий фигуру голубой хитон, а на копии Венера абсолютно обнажена!

— Ну, это уже хулиганство!

— Я тоже так считаю, пыталась даже спорить с отцом. Но у него на все один ответ: вот умру, ты станешь единственной наследницей, все будет твое, тогда сможешь приказать художнику «одеть» Венеру... Но вообще я не ханжа, и страсть отца к картинам с обнаженной натурой не порицаю. Обнаженное тело — это прекрасно! Мне кажется, вы, Жан, немного похожи на Марса с картины Боттичелли: такая же грива черных волос, нос с горбинкой...

— А вы, Жанна, — на Венеру: такая же одухотворенность в огромных глазах, золотистые волосы...

— Это потому, что папа рыжий.

— Я не о том. Венера на картине в голубом хитоне... Может быть, действительно, без него она еще прекраснее?

Они посмотрели друг на друга, их руки встретились, и дальше они шли по Национальной Галерее мимо картин Перуджино, Рембрандта, Тициана, Веронезе, Рафаэля, — не видя картин и думая о своем.

С этого дня они встречались еженедельно.

Потом сняли однокомнатную квартирку на улице Пэл-Мэлл, рядом с особняком Ангерстейна, в котором в 1824 году открылась впервые для публики Национальная Галерея живописи, впоследствии переехавшая на Трафальгар-сквер. Ванная в квартирке была сидячей, вместо кухни — ниша, зато была огромная трехспальная кровать. Но третий им был не нужен. Им вообще никто не был нужен. Каждое утро они отправлялись поездом в свои университетские городки, сдавали зачеты, встречались с профессорами, работали на компьютерах, писали свои новые работы.

Потом встречались в Лондоне и шли на свою «выставку одной картины» в Галерею. В понедельник это был «Портрет дамы в желтом» Бальдовинетти, во вторник — «Семья Дария перед Александром Македонским» работы несравненного венецианца Паоло Веронезе, в среду — полотно Тициана «Явление Христа Марии Магдалине», в четверг — холст Пьеро ди Козимо «Смерть Прокриды»... Привычки и традиции Жана стали привычками и традициями Жанны и наоборот. Если им не хватало денег, они их зарабатывали — Жанна водила экскурсии по Галерее для русских туристов, Жан, сидя на скамейке в Трафальгар-сквере, рисовал портреты желающих.

Они были счастливы, потому что были влюблены.

И дела им не было до грязного бизнеса их батюшек, до кровавых преступлений, совершаемых по их приказам, и даже до их вонючих денег.

Однако раз в месяц они писали отцам письма.

И раз в неделю в Париж из Лондона шли два подробных отчета о том, как живут Жан и Жанна. Два отчета, составленных профессионалами.

Водитель припарковался возле Госдумы, благо пропуска Егора это позволяли, и остался мерзнуть и скучать в машине.

Егор Патрикеев вышел на звонкую мостовую, поежился.

Долгое время стоявшая в Москве теплая сырая погода сменилась холодной и ветреной. Он поднял воротник плаща, надвинул шляпу на брови, спустился в подземный переход и, поднявшись наверх у гостиницы «Москва», направился к часовне, перегораживающей вход на Красную площадь. До церкви, где он был прихожанином, — в Троице-Лыково было далеко, а на душе кошки скребли, хотелось помолиться. Не за себя, за ребят, у которых завтра очередной ответственный матч за Кубок «ЕвроТОТО». Футбол — штука мистическая. Никогда не знаешь, что поможет команде больше — накачка тренера, психологический настрой большинства игроков, а что помешает — травмы, физические кондиции или какие-то странные случайности: приметы, обереги. Доктор, профессор, академик, Егор давно уже пришел к Богу и умом и сердцем, и, если появлялось непреодолимое желание пойти в храм, помолиться во благо тому или иному человеку, делу, он себя не сдерживал. Кто знает, что окажется последней каплей на весах в игре «Спартака» с очередным непростым противником. Если учесть необъективное, часто заранее купленное судейство, высокий класс соперников, усталость от затянувшегося сезона, многочисленные травмы, ухо Тихонова в «Маккаби», приход новых игроков, с которыми еще сыграться надо, которым, при всем их высоком классе, еще надо передать спартаковский дух, — то, может быть, как раз молитва седого полковника со шрамом над левым глазом и будет последней точкой в Кубке. В любом случае удача «Спартаку» не помешает.