В этой кабине, с окном, выходящим во двор, Артур Александ­рович сиживал не раз, особенно любил ее Сенатор, ее и называли прежде сухробовской, ведал ли об этом Талиб или он избрал ее случайно? – мелькнула почему-то вдруг мысль и тут же прошла. Немец задал главный вопрос – он касался процента за отмывание. После поездки в Милан, где Шубарин окольными путями и из судебных хроник узнал цену таких сделок в Европе, он решил не уступать, потому сказал твердо – треть суммы. Как тут взвились его сотрапезники! Даже долго молчавший Талиб заговорил, види­мо, они низким процентом хотели привлечь капиталы преступного мира в Азию, после некоторых препирательств и взаимных усту­пок сошлись на четверти. Да и четверть от суммы, которую Юра-немец обещал перевести через три дня, была огромной. Тол­стяк не удержался, достал карманный калькулятор, тут же под­считал. Цифра в свободно конвертируемой валюте впечатляла, даже не перемноженная на дикий курс обесценивающегося рубля. Артур Александрович увидел, как жадно блеснули и забегали вороватые глазки Талиба, наверное, он подумал, как выгодно иметь банк – раз-два, и миллионы, он получал наглядный урок, как делаются деньги.

Но Талиба в этот момент волновало совсем другое. Юра-немец предложил открыть еще одну бутылку шампанского, чтобы об­мыть главный пункт соглашения, и в этот момент в кабину не­слышно вошел официант с подносом, на котором стоял обыкно­венный сифон для газированной воды, работающий под давлени­ем. Встав за спиной Талиба, он склонил сифон над его стаканом, как вдруг могучая струя нервно-паралитического газа ударила в лицо Артура Александровича, сидевшего за столом прямо напро­тив, и он, не успев вскрикнуть, тихо сполз со стула на мягкий ворс ковра. Откуда-то появилось большое покрывало, и сотрапезники в мгновение ока закатали в него банкира, обвязав припасенными альпинистскими веревками, уже использованными во время пос­леднего покушения на прокурора Камалова. Аккуратно спустили его в распахнутое окно, прямо на высокую крышу японского джипа «Ниссан патруль», оттуда другие люди тотчас перенесли его в са­лон, и машина рванула в сторону Луначарского шоссе, на днях переименованного в улицу Тамерлана.

Газанфар Рустамов в последнее время сильно разочаровался в своей работе в прокуратуре республики: надоели вечные неуют­ные командировки, бунты и побеги из тюрем, каждая поездка в зону становилась рискованной. Исчез весомый приварок за рабо­ту «почтальоном», теперь и в зону, и из зоны носили все кому не лень, кто ж сегодня станет отстегивать тыщи, да и тыщи нынче перестали быть деньгами. Раньше, до перестройки, сама зарплата в прокуратуре что-то значила, а теперь, по сравнению с некоторы­ми заработками, даже на заводах и фабриках, похожа на пособие по безработице, а требования, особенно с приходом Камалова, резко повысились, тот сам работал сутками и от других требовал предельной отдачи. Газанфар решил уйти из прокуратуры, пока Сенатор с Миршабом не довели до беды или не поймал его кто-нибудь с поличным в прокуратуре, а работая там, он не мог отказать «сиамским близнецам», слишком глубоко сидел у них на крючке, хотя понимал, что и они у него тоже в руках, он про них знал такое!.. Но «сдать» их он, наверное, сам, добровольно, никог­да не решился бы – у них руки длинные, и до Парсегяна в под­валах КГБ добрались! В эти же дни ему пришла и другая, более страшная мысль – что он, столь многое зная, представляет реаль­ную угрозу Сенатору с Миршабом, и заподозри они его в чем или испугайся такой перспективы, просто-напросто уберут его. Ведь война с прокурором Камаловым не кончилась, зачем же ему давать в руки такого свидетеля? От неожиданного поворота рас­суждений ему стало страшно – нужно было бежать из прокурату­ры, и как можно скорее. Особенно сейчас, когда узнал еще одну опасную для себя тайну, – что Сенатор с Миршабом хотят расправиться с Шубариным руками Талиба. Нет, работая в проку­ратуре, он только наживал врагов с каждым днем. С его юридичес­ким опытом и со связями нужно устроиться в какую-нибудь част­ную фирму, коих и в Ташкенте расплодилось без числа, тогда и Сенатор сразу отстанет, и заработок будет во много раз больше.

Рабочий день близился к концу, на него напала такая тоска, что вдруг захотелось где-нибудь посидеть, выпить, отметить мудрое решение – расстаться с опасной прокуратурой. Как и большинст­во южан, Газанфар был человек эмоциональный, нетерпеливый, не особо раздумывая, он набрал номер Татьяны Шиловой и пригла­сил ее сразу после работы в ресторан.

– В «Лидо»? – радостно спросила Шилова, как раз сегодня утром Камалов предупредил ее, что наступили ответственные дни и желательно находиться поближе к Газанфару.

– Я тоже давно не был в «Лидо». Как там вкусно начиняют перепелок свежей бараньей печенкой – объеденье! – сразу заго­релся Рустамов. – Решено, идем ужинать в «Лидо». Я сейчас же закажу столик у Икрама Махмудовича, вечером к ним без записи не прорваться, и насчет перепелок обговорю.

Положив трубку, он посмотрел на часы. В связи с обретением независимости Узбекистан перешел не только на свое время, не сдвигая его по весне и по осени, но и изменил часы работы государственных и правительственных учреждений – они начина­ли работать так же рано, как заводы и фабрики. Восток вообще рано встает, голос муэдзина призывает правоверных на утренний намаз с первыми лучами солнца. До конца работы оставался целый час, и он начал рыться в письменном столе, шкафу и вдруг минут через пятнадцать поймал себя на мысли, что отбирает бумаги так, словно завтра же освобождает кабинет и навсегда покидает прокуратуру, где проработал столько лет, эта мысль приободрила, и он с усердием стал складывать в угол бумаги, которые следовало сжечь. Он делал это так рьяно, что забыл про время. Оторвал его от дел неожиданный звонок. Звонил Талиб, прежде никогда не звонивший ему на службу.

– Очень хорошо, что застал тебя на работе, – сразу заговорил Талиб. – Тут сложились неожиданные обстоятельства, и Японец оказался у меня в руках, опасения твоих дружков подтвердились. Но в последний момент мы тут решили, зачем нам всю ответствен­ность брать на себя, за Японцем стоят серьезные люди, вместе будет легче отбиваться. Найди и Сенатора, и Миршаба и передай, чтобы они сегодня, когда стемнеет, приехали ко мне, но не в Рабо­чий городок, а в Келес, я там загородный дом, виллу, построил. Запиши адрес: улица Восточная, 13. Если заплутают, пусть к чай­хане завернут, она до глубокой ночи работает, там подскажут, как к дому Талиба подъехать. Время конкретно не оговариваю, но ты должен поднять их хоть с постели, но доставить обязательно.

– Почему доставить?! – чуть не завизжал в испуге Газанфар, нервы у него были на пределе.

– Успокойся, я оговорился, твое дело сказать, они сами при­мчатся, у них есть интерес, я чую, – и разговор оборвался.

«А если бы меня прослушивали?» – с ужасом подумал Газан­фар и достал из сейфа прослушивающее устройство «Сони», чтобы забрать домов, больше он в прокуратуре не работал и никого прослушивать не хотел. И последнее, то, что будет связывать его с «сиамскими близнецами», – приглашение Талиба на встречу в Келесе. Уже пора было спускаться вниз, заводить машину, но он задержался, хотел избавиться от неприятного поручения. Позво­нил Сенатору – того не оказалось дома, набрал номер Миршаба – он, оказывается, отбыл на совещание в Министерство юстиции и сегодня уже не будет.

«Что ж, позвоню из «Лидо», – решил Газанфар и, захватив бумажку с адресом в Келесе, быстро сбежал вниз. Татьяна под­жидала его возле машины.

Когда через полчаса они оказались в «Лидо», предупрежденный Икрамом Махмудовичем метрдотель провел их в дальний угол зала за двухместный столик, кабины сегодня, в большие, и малые, и банкетные, все были заняты. По какому поводу? – подумал Газанфар, но тут же нашел ответ: пятница, самый загульный день в больших городах.

Плохое настроение, возникшее среда дня, не покидало Газанфара, и он предлагал тост за тостом, Татьяна не сдерживала, чувствовала, что Рустамова мучает какая-то проблема, но затро­нуть ее трезвым он не решался. Когда принесли долгожданных перепелок, Газанфар вдруг вместо тоста объявил: