В 1863 вспыхнул Польский мятеж. Шайки поляков прятались по лесам, разоряли и грабили русские поселки, вешали тех, кто оставался верен Царю. Смоленский резервный полк, в котором служил Трофим Магдебург, был направлен в Западные губернии. Рота прапорщика Магдебурга настигла отряд одного из предводителей восстания, литовского магната Свенторжецкого, и весь поголовно, вместе с начальником, взяла в плен, отобрала оружие и немалую сумму денег. Летом полк был востребован в Минск, в уезде которого усилился мятеж. Там, в белорусских лесах, получил Трофим Васильевич первое ранение и сабельный шрам. В 1863 году Государь повелел все новообразованные полки сделать трехбатальонными и дал им новые названия. Полк, в котором служил Трофим Магдебург, стал 117-ым Ярославским.

Став командиром роты, Трофим Васильевич женился на дочери губернского секретаря Марии Александровне Васильковой. В Бобруйской крепости, которую называли самой полезной цитаделью Империи, родились у них трое сыновей – Владимир, Василий и Григорий.

12 апреля 1877 года Император Александр II издал манифест о войне с Турцией. Полк мобилизовался быстро и выступил с походом из Бобруйска в Киев.

15 июня 1877 года русские войска перешли реку Дунай по понтонному мосту, наведенному саперами у Зимницы, и вторглись на турецкую землю.

Пройдя кампанию от Зимницы до Константинополя, Трофим Васильевич Магдебург серьезно ранен не был, шрамы не считал, однако легкие надорвал и, вернувшись с полком из Турции, вышел в отставку. Осел не в Бобруйске, а в теплом и уютном Нежине, где купил дом на берегу реки Остер. На покое прожил еще десять лет. Старших сыновей, Василия и Владимира, отправил в военные училища – не было это даже поводом для раздумий. Григория, который больше других братьев тянулся к учебе, отдал в знаменитый Нежинский лицей. В Нежине родились у Трофима Васильевича и Марии Александровны младшие дети: Яков, Павел, Константин и дочка Женечка. Трофим Васильевич говаривал, что долг свой перед Отечеством он выполнил, родив шестерых сыновей, а дочка – это уже для него, Божий дар.

Отставной майор был немолод, но бодрость духа не терял. На боли в груди не жаловался, терпел, однако кашель выдавал угнездившуюся в легких болезнь. Мария Александровна лечила его собственноручно изготовленными декохтами, он, посмеиваясь, называл жену полковым лекарем, однако выпивал душистые отвары покорно. Расположившись у окна в кресле с потертыми бархатными подлокотниками, и зимой и летом крест-накрест повязанный жениным пуховым платком, Трофим Васильевич пыхтел трубкой и листал «Календарь Черниговской губернии». Вечерами Мария Александровна зажигала свечу и садилась за штопку, натянув на деревянный грибок детские носки. Трофим Васильевич подвигался ближе к огню, так, чтобы печным жаром прогревало спину, и рассказывал сыновьям бесконечные истории про Бову-Королевича, как называло Михаила Скобелева-второго все Русское войско. Мальчики, розовея в отсветах пламени, смотрели, как пишет круги вишневая трубка, как сплетается из теплого воздуха и жарких искр и гарцует на вычищенном жеребце Белый генерал. Пел самовар, а тысячи турецких аскеров походными колоннами окружали Плевну, лилось густое, как кровь, болгарское вино – гымза, и шли по Зеленым холмам в штыковые атаки румынские уланы, и ломали на Шипкинском перевале по-братски пшеничные галеты казаки и стрелки, и встречали победителей Осман-паши черноокие красавицы с иконами, хлебом и солью…

Чай стыл в чашках.

– Папа, расскажи про шрам на щеке!

Трофим Васильевич спускает Женечку с рук. Подносит к усам изрядную рюмку с малиновой наливочкой и выпивает единым духом. Из бисерного, вышитого дочкой кисета отсыпает свежего табаку. Мальчики ерзают, поминутно вздыхают, хотя историю эту много раз от папы слышали. А Трофим Васильевич, как нарочно, внушительно откашливается, долго копаясь, достает из кармана домашнего сюртука кремень, стучит, сыпятся искры, и блестят сквозь пелену тумана снаряды из стальных орудий Осман-паши.

Река Осма

Общий штурм Плевны назначен был на 30 августа 1877 года. С утра шел сильный дождь, и стоял туман, такой непроницаемый, что в сотне шагов не было видно ни зги. За густой пеленой лежал маленький болгарский городок. Русская артиллерия прекращала огонь лишь на короткие промежутки. Пехота ждала трех часов дня, чтобы одновременно атаковать турок, взятых в широкое каре. Около полудня у турок поднялась отчаянная пальба. Начальник штаба 16-ой дивизии генерал-майор Гренквист решил, что началась атака, и двинул на Плевну передний Углицкий полк. Командир Ярославского полка, полковник Федор Хитрово, с утра получивший приказ идти следом для атаки за угличанами, повел на штурм и свои батальоны.

В тяжелом мокром тумане поднялся Ярославский полк; солдаты и офицеры, в отяжелевших от дождевой воды мундирах, шли под картечью и пулями, с трудом вынимая из вспаханного грунта облепленные грязью сапоги. Турки, увидев, что в атаку идут только два русских полка, подтянули к глиняным откосам редута резервы и залили русских пулями. Ярославцы бросились вперед бегом, но сразу стали задыхаться, потому как ноги вязли в грязи по колено. Не было никакого прикрытия, но они продолжали двигаться, непрерывно и неуклонно. Добравшись, наконец, до первого укрепления, полк залег и открыл стрельбу.

– Тщетно ждали мы подкрепления, – продолжал свой рассказ Трофим Васильевич, – никто не шел нам на помощь. Все ожидали назначенного часа, а полк все таял да таял.

Больше часа продержались ярославцы на открытой местности под адским огнем турок. Медленно стали уходить, унося раненых.

– Командир нашего батальона майор Соколов в заляпанном кровью и грязью мундире вел нас на штурм, не слезая с коня. Дважды был ранен. Солдаты просили его вернуться, сделать перевязку, но он не слушал их. Последние слова майора были: «Вперед, голубчики!», и новая пуля, пробившая голову, свалила его с коня. Увидев, что мои солдаты не в силах взобраться по размокшей земле на вал, я крикнул: «Рота, за мной!». Скользя и падая, побежал я по дну рва в тыл туркам. Синие куртки аскеров заполнили укрепление. Начался рукопашный бой…

В три часа загремели оркестры, взметнулись знамена, и русские полки двинулись на штурм редутов, которые после этих кровавых дней назовут скобелевскими. Но мои храбрецы уже этого не слышали. Они лежали, переколотые турецкими штыками. Сам я опомнился в лазарете с перевязанной головой. Санитар нашей роты Ефим Евстеев вынес меня под градом пуль на своих плечах.

На этом месте Мария Александровна обычно сокрушенно качала головой, крестилась и шептала: «Дай Бог ему здоровья».

– Ну что, казаки, – спросил Трофим Васильевич сыновей, – кто нашу полковую помнит?

Мальчики переглянулись: папа, рассказав историю про штурм Плевны, всегда вспоминал полковую песню. Вскочив проворно, они выстроились по росту и запели высокими и чистыми голосами:

Похоронив летом 1892 года отца, Григорий Магдебург записался вольноопределяющимся в 117-ый Ярославский полк, и через месяц был направлен на учебу в Киевское пехотное училище.

Река Березина

Появлению Миши Савича в кабинете у письмоводителя Нежинского лицея господина Проценки предшествовала длительная и дотошная переписка. К прошению о принятии сына, окончившего к тому времени три класса бобруйской прогимназии, на казенный кошт в прославленное учебное заведение и получении полного денежного обеспечения на обмундирование, питание, найм жилья, проезд и разные школьные надобности, Людвиг Федорович Савич должен был приложить немалое число документов. Прежде всего, требовалась копия записи из церковной книги о крещении мальчика, документ о явке к исполнению воинской повинности и увольнительное свидетельство от общества мещан города Бобруйска. Подробно описать следовало имущественное положение семьи, род занятий отца, состав и численность семейства, находящегося на его иждивении, и свидетельство о благонадежности.