— Благодарю вас.

Я не узнаю ее. Он садится в кресло.

— Чем вы занимаетесь, если не секрет? — Учусь в том же институте, что и Саша.

— И по какой специальности?

— Русский язык и литература.

— Приятное совпадение. — Он расплывается в улыбке, и я улыбаюсь, на него глядя. Мы знаем, почему мы улыбаемся: он меня из-под палки туда загонял, я не хотел там учиться, в театральный все рвался.

— Вы не обращайте внимания, Наташа, это у нас семейное. Саша вам потом, если будет интересно, расскажет. А вы живете в Москве, с родителями?

— Нет, я из Сочи, они живут там.

— Но они вас не загоняли и не заставляли в этом институте учиться? Как я Сашу, он меня этим до сих пор упрекает.

— Нет, что вы, я сама хотела, они, наоборот, не желали.

— А почему вы хотели?

— Я всегда мечтала быть учительницей, учить детей.

— О! Вот видишь, — теперь она для отца лучший человек, — тебе надо с Наташи пример брать, выбрала институт и хочет работать по специальности. Его же, — и он показывает на меня, — от школы, как черта от ладана тянет. У него, видимо, еще не прошли воспоминания, когда он сам в ней учился. Ох и нахлебался я с его учебой, Наташа, сказать кому, не поверят! Учителя руки к небу воздели, когда он ее закончил, и на Восток молиться собирались. Хоть и неверующие были.

Она вежливо улыбается. А я смеюсь, вспоминая.

— Директор школы его фамилию без крика вообще произносить не мог. Только в крике и получалось. Первый драчун и хулиган в школе был, и какой! Даже вам сказать неудобно, стесняюсь.

Ну, батя сел на своего коня. Пора его останавливать.

— Пап, сейчас ты начнешь, какой ты усидчивый был, работоспособный и как любил учиться прилежно, и как я не в тебя.

— Вот видите, — мы смеемся, — он все сам знает. А до сих пор такой же остается, не меняется.

Она сидит и слушает.

Я смотрю на нее. Какая ж она обалденная. И так сидит красиво, очень элегантно, то ли изящно, не знаю точно слова, но напряженно.

— Вы, Наташа, явную ошибку сделали, с ним связавшись, позвольте мне вам как старшему заметить. И немного знающему.

Она почти смеется:

— Почему?

— О, если бы я знал это «почему», я бы его сам с ног до головы переделал.

— Такой плохой? — спрашивает она.

— Нет, он не плохой мальчик, в нем много есть хорошего, добрый. Но непослушный. Абсолютно. Так что вы учтите и проверьте, не ошибаетесь ли вы, с ним встречаясь.

— Хорошо. — Теперь она смеется, расслабляясь.

— Пап, с чего ты взял, что мы встречаемся?

— А-а… ну как тебе сказать, догадался. Я все-таки прожил немалую жизнь, могу разобраться. А ты хочешь сказать, что нет?

— А-а, ну как тебе сказать. Я прожил недолгую жизнь, и я не знаю, как это называется, может, и встречаться.

— А я бы встречался, — уверенно говорит он, — она красивая девушка, эффектная.

— Благодарю вас за комплимент, вы очень добры.

— Что же тебя останавливает?

— Ну, не думаю, что я бы Наташе понравился… тем более после тебя, такого «крассавца».

Он вечно меня подкалывает.

— Почему, вы мне нравитесь, — тихо говорит она.

— А, вот как! Может, я тогда выйду, чтобы не мешать, — говорю я.

— Ладно, стой уж, Отелло. Вы так не шутите, Наташа, он ревнивый, как сто чеченцев, глотку перережет. Он, собственно, и вырос среди них, вместе с ними якшался, к умным мальчикам, начитанным, его не тянуло.

Я улыбаюсь, мне забавно слушать отца. Все то же самое, все одно и то же, только интонации другие, мягче.

— Пап, а у нее не плохие ноги, да? — спрашиваю я, так как он часто смотрит на разрез у колена.

Он не смущается:

— Как тебе сказать, даже очень не. Но в этом ничего зазорного нет, ты не смутишь меня…

— Еще бы!..

— Это приятно, когда женщина обладает красивыми, я бы сказал, зовущими ногами. Как вы считаете, Наташа?

Она делает движение.

— Мне трудно судить…

— Как сказал еще Пушкин: «В России вряд ли вы найдете две пары стройных женских ног!» Замечательно сказано. Так что вы, Наташа, составляете прекрасное исключение. И я только восхищаюсь, любуясь, а плохих мыслей у меня нет, как Саша представляет.

Мы смеемся.

— Пап, а чего сегодня празднуем?

— Спроси у матери.

— Мам, — кричу я, — какое торжество?

— У папы пять лет, как он защитил докторскую диссертацию.

— Не в пример некоторым, — говорит он, — кого за письменный стол не загонишь.

Тут я согласен. Бате есть что праздновать, ему эта диссертация боком далась: семь лет ночами писал, а днем работал, и в отделении оперировал, и на кафедре преподавал, — нелегко было.

— Пап, поздравляю от всей души.

— Простите, — сказала Наташа, — я не знала, какое у вас событие, поэтому… — она встала, взяла конвертную сумочку и быстро ее раскрыла, протянув ему маленький бархатистый коробочек.

— Не стоило, право, Наташа. Но благодарю нас от всей души. Вы очень тронули меня.

Я смотрю на нее удивленно.

Господи, почему все так поздно замечаю я. Он раскрывает коробочку черного бархата, там запонки, они сияют и переливчато горят.

— Я очень люблю запонки, Наташа, и у меня их вечно нет, жена теряет. Так что большое спасибо!

— Я рада, что вам нравится, я, правда, не успела…

— Что вы, это прекрасный подарок. — И тут он вглядывается. — Подождите, да это же золото.

Она стоит молча. Нет, я балдею от нее, ее фигуры, бедер, всего ее вида, — я уже опять хочу в ту старую маленькую комнату и мять, ломать, сжимать ее страстно бьющееся тело.

— Это очень дорогой подарок, Наташа, я не ожидал. Я не могу принять его.

— Что вы, не стоит упоминания.

— Вы студенты, вам нужно деньги экономить.

— Папа, успокойся, это от чистого сердца, и не надо никого обижать.

Вечно деньги для него роль необыкновенную играют. Может, потому, что трудно даются. Давались, сам все зарабатывал.

— Ну, хорошо, уговорили. Тогда за мной вам тоже подарок к вашему дню рождения.

— Спасибо большое. — Она садится. Он добавляет:

— Хотя я считаю, что первый и самый ценный подарок я вам уже сделал: Сашу…

Мы все смеемся.

— Нелегкий подарок, должен вам сказать, Наташа, тяжелая ноша. Так что не обижайтесь на меня!

Она смеется очень звонко.

— Санечка, пойди на минуту сюда, — зовет мама.

Я иду на кухню, она раскладывает все по тарелкам сразу из холодильника: отец любит, чтобы то, что должно быть холодным, было холодным, ледяным, а что горячим, то таким, чтобы в рот невозможно было взять.

— Очень приятная девочка. Это что, новая? У нее сильный вкус.

— Ма, какие-то ты слова находишь.

— У-у, давно ли ты такой выборочный к словам стал? Неужели это серьезно, такое только с Натальей было.

— Ма, мы потом поговорим, хорошо?

— Хорошо, — она улыбается, — помоги мне это отнести.

И тут меня как током обжигает. Я бросаюсь в комнату, и вовремя: ее рука уже к сумочке тянется. Я наклоняюсь и шепчу:

— Наташ, не кури, умоляю, он ненавидит, когда кто-либо курит из близких ему, особенно женщины.

Она улыбается мне, когда я отклоняюсь, и говорит:

— Спасибо, — и вздыхает плечами облегченно.

— Прошу к столу, — говорит мама, и мы садимся.

— Наташа, вы где предпочитаете сидеть? Ну, конечно, возле меня, а не возле Саши, — новая пластинка всегда приятней, чем старая.

Она улыбается, а губа вспухшая. Мне ее жалко.

— Я только, простите, если можно, руки сначала помою.

— Да, конечно, всегда пожалуйста.

Мама показывает ей ванну и дает чистое полотенце.

Отец открывает шампанское и разливает по бокалам.

— Ну, как живешь, Саня?

— Неплохо, пап, спасибо.

— Девочка у тебя, вижу, новая, приятная, а чем в занятиях порадуешь, сколько оценок хороших получил, сколько похвал от преподавателей заработал, как в науке продвинулся?

— Пап, оценки и похвалы нам ставят только в сессию, а сейчас еще…

— То есть ты хочешь сказать, как это по-твоему, «рано суетиться». Понятно, от сессии до сессии живут студенты весело! — Он смеется.