Сцилла подумал, что недостаточно внимания уделил «плащу». Тот и не думал тягаться со Сциллой, он лишь задержал его руку. Но этого мига было вполне достаточно. Сцилла вырвался, и его огромные руки попытались защитить живот. Но слишком поздно. Слишком поздно. Нож уже достиг своей цели.

А нож ли? Сциллу уже не раз резали ножом, но еще ни разу таким лезвием, которое с ужасающей быстротой глубоко входит в тело. Он был как кукла или фигура, слепленная из топленых сливок, а нож, или скальпель, или что там еще, зашел в него ниже пупка с такой легкостью и силой, что Сцилла только охнул и опустил руки в бессильном удивлении.

Потом сталь пошла вверх.

Сцилла никогда не подумал, что широкоплечий настолько силен: каким бы острым не было оружие, резать плоть и хрящи очень нелегко.

Сцилла истекал кровью.

Широкоплечий убивал его в полной тишине.

Сцилла начал оседать.

Широкоплечий отступил назад. Он хорошо знал смерть и вытащил лезвие. Сцилла не успел рухнуть на землю, а тот уже уходил с «плащом» прочь из парка, зная, что великан или мертв или вот-вот умрет.

— Нехорошо получилось, — сказал широкоплечий.

— Другого выхода не было, — успокоил его «плащ».

— Теперь все пойдет наперекосяк.

Сцилла лежал на земле. Он был знаком с анатомией достаточно хорошо, чтобы знать — с ним покончено. Смерти не избежать, осталось лишь выбрать — умирать у Гудзона или в другом месте.

Место было премерзкое: летом тут воняло, крысам, наверное, здесь вольготно, и от мысли, что твари доберутся до него, Сциллу передернуло. Держись на злости, приказал он себе. Злись, злость поможет еще немного протянуть. Усилием воли он заставил участки мозга сосредоточиться только на собственной тупости — позволить зайти себе за спину! Вот дойдет новость до Отдела: великого Сциллу прикончили старикан и мальчишка.

— Господи! — заорал Сцилла, и, пока ярость эхом отдавалась в нем, он приподнялся, встал на ноги. Руками обхватил свой живот и начал выбираться из парка. Будет тяжело. Может, и не получится. Нет. Все у него получится.

Он был Сцилла-скала, и надо оправдывать эпитет…

Бэйб зашагал из угла в угол.

Комната маленькая, ноги у него длинные — не успев начать, он останавливался и поворачивал обратно. Больше всего Бэйбу сейчас хотелось пробежать до пруда в парке, рвануть и посчитать, сколько кругов он сможет сделать вокруг пруда, прежде чем свалится на холодную сентябрьскую траву.

Бэйб остановился, посмотрел на часы. До полуночи оставалось недолго. Если Эльза и придет, то сейчас: скоро кончится сеанс в кинотеатре. Из ресторана она убежала в полдевятого, заказ был на семь тридцать, а все веселье длилось не больше часа.

Бэйб вытащил сумку Дока, сложил туда все его вещи — идиотский поступок, конечно. И нога его не ступит на порог! Бэйб чувствовал себя ослом, но, когда в ванной он увидел туалетные принадлежности Дока, его передернуло, он похватал все его вещи и запихал в эту чертову сумку.

Лучше, наверное, распаковать ее, решил он чуть позже.

Все равно просто так шагает туда-сюда. Он открыл сумку, уставился в нее. Я все вытащу и положу на место, но кое-как, чтобы он понял: я не простил ему, но зла на него не держу.

Бэйб знал, как будет вести себя Док: он-де всего-навсего таким образом заботился о младшем брате. Так он будет говорить. Это правда. Док всегда о нем заботился с тех пор, как умер Г. В. Ему было десять, Доку — двадцать, и все последующие годы Доку приходилось залечивать его юношеские травмы. Бэйб вытащил рубашки Дока, запихал их обратно в шкаф, схватил бутылки с чертовым бургундским и несессер и собрался было рассовать все по местам, как вдруг зазвонил телефон.

Бэйб бросился к нему, схватил трубку.

— Эльза?

— Он не спросил меня, люблю ли я тебя. Я ждала, но он так и не спросил.

— Эльза, послушай, ничего не произошло, понятно тебе?

Ее голос прозвучал глухо:

— Что мы будем делать, Том?

— Забудь, я сказал тебе, нам не нужно все это вспоминать.

— Я ходила в кино. Два сеанса подряд сидела и думала. Мы ничего не забудем, мы слышали все это оба, и все это было правдой. Только вот он так и не спросил, как я отношусь к тебе.

— Давай я заеду к тебе? Я на такси, мигом.

— Я соврала про свой возраст, потому что ты казался ребенком, моложе своих лет, и я не хотела испугать тебя. Я не сказала, что я немка, потому что Леви — еврейская фамилия, а сейчас еще многие евреи ненавидят нас. Мне было четыре года, когда Гитлер умер, но кое-кто считает, что блицкриг придумывали все немцы.

— Черт, да нет же, я не думаю так, давай подскочу к тебе.

— Подожди. Он не обо всем спросил. Я была замужем и разведена. Я чуть не выкрикнула ему это в лицо, перед тем как убежать. Его единственная ошибка была в том, что он не спросил меня, люблю я тебя или нет. Я ничего ему не говорила, когда он прикасался ко мне, и выдавливала улыбку: он ведь твой старший брат. У него такой же вид, как у всех ваших дельцов — процветающих, самоуверенных. Это — мое, весь вид его говорит, и то — мое тоже, у меня куча денег, так что все, что видят мои глаза, — мое, и ты — моя. Да и вино такое крепкое было. Я не хотела устраивать сцену, только бы понравиться ему, только бы он одобрил твой выбор, он ведь твой брат, и ты любишь его. Знаешь, я бы хотела вырвать сегодняшний день из календаря и сжечь его.

— Ничего не произошло! — прокричал Бэйб. — Я уже тысячу раз прошу тебя забыть это.

— Нет, такое не забудешь, оно всегда будет висеть над нами. Ты хочешь знать о моем муже?

— По правде говоря — нет, — солгал Бэйб. — Зачем мне знать о нем? Если бы я сказал тебе, что был женат, ты что, умерла бы от этого? Я не был женат, ничего такого, черт, но если тебе станет от этого легче, можешь рассказать, я не буду уши затыкать. Ты, наверное, была еще девчонкой, да? А он — мужлан, и ревнивый, и тупой. Ты была еще совсем ребенком и не поняла, какой он проходимец, а как только поняла, то положила всему конец, так?

Бэйб помолчал, ему становилось отчего-то смешно.

— Он, наверное, был толкателем ядра, — продолжал он. — Вы, колбасники, — великие спортсмены в легкой атлетике, и он, наверное, хрюкал от усилия. Если толкатель ядра — американец, то он говорит: «У-уф!», — бросая свою штуку, а вы, немцы, говорите: «А-ах!»

— Ты и вправду невозможный, — Эльза, не выдержав, рассмеялась.

Черт возьми, получилось!

— Бэйб…

Док стоял на пороге, обхватив себя руками.

Бэйб повесил трубку.

— Бэйб!!! — крикнув, Док протянул руки брату.

И его внутренности начали вываливаться на пол.

Док стал падать.

Бэйб подхватил его на лету, обнял обеими руками, прижал к себе изо всех сил, и скоро они оба будто плавали в крови. Док пытался шептать, Бэйб пытался услышать.

Прошло примерно пятьдесят секунд, прежде чем Док умер.

Легавые вели себя как-то странно. Но не сначала. И часу не прошло, как все вокруг пришло в движение.

Бэйб тихо сидел в углу. Может, они сначала вели себя странно, а он и не заметил.

Он тогда не заметил многого.

Он вызвал полицию. Пришли двое, очень быстро, а потом еще трое. Все пятеро переговорили друг с другом вполголоса. Бэйб не особо слушал тогда. Он просто тихонько сидел себе в кресле. Руки висели плетьми.

Он остался один. Последний. Когда-то их было четверо — мать, отец, Док и он. Мать погибла в автокатастрофе, когда ему было шесть лет, и Бэйб не помнил ее, видел только пару фотографий.

Но не автокатастрофа убила мать. Авария явилась воплощением людского зла — вот и врезался автомобиль, в котором она ехала. В дерево. Убило ее злословие, публичное унижение ее мужа, вот в чем было дело. Иногда Бэйб думал, что она вовсе и не погибла, а живет где-нибудь во Флориде вместе с Маккарти и Кеннеди. Если в стране случалась таинственная смерть, то всегда появлялись слухи, что человек этот вовсе не мертв, а живет во Флориде. Почему во Флориде, думал Бэйб, почему именно там? Кеннеди прозябает во Флориде, и Рузвельт, припертый к стене Сталиным и прочими красными, живет себе там спокойно, греется на солнышке. Иногда Бэйб размышлял о том, что это прекрасная тема для научной работы. Если ты немного параноик и любишь выяснять все до конца. Вот Бермудский треугольник, например. Просто здорово было бы написать об этом.