На борту парохода Поллок пережил едва ли не худшие времена, чем в Сулиме. Весь день ему пришлось держать себя в руках — Поллок остро ощущал присутствие этой ужасной головы, мысли о которой, казалось, помутили его разум. Ночью к Поллоку вернулись кошмары и мучили до тех цор, пока он отчаянным усилием воли не заставил себя проснуться; Англичанин одеревенел от ужаса, а в горле его застрял хриплый вопль.

Он отделался от жуткой головы в Батхерсте, пересев на корабль, идущий в Тенерифе, но кошмарные сны и ломота в когтях не покидали его. В Тенерифе Поллок сел на лайнер из Кейптауна, но наваждение и тут продолжало преследовать его. Он попробовал играть сперва в рулетку, потом в шахматы, даже начал читать книжки, но в пьянство не ударился, ибо сознавал его опасность. Однако в каждом круглом темном предмете, попадавшемся на глаза, Поллок неизменно видел пресловутую голову. Он прекрасно понимал, что это — лишь игра предательского воображения, и тем не менее временами ему казалось, что и корабль, и попутчики, и матросы и бескрайнее море — только частица некой фантасмагории, которая, будто тонкая пленка, худо-бедно отделяет его от страшного мира. И единственной неоспоримой реальностью была дьявольская физиономия порро, свободно проникающая сквозь эту тонкую завесу. Впадая в такое состояние, Поллок ощупывал окружающие предметы, пробовал что-нибудь на вкус, обжигал себе спичкой руку или колол ее иголкой.

В этой мрачной безмолвной борьбе со своим разыгравшимся воображением Поллок проделал весь путь до Англии. Он сошел на берег в Саутгемптоне, приехал в Лондон и, взяв такси у вокзала Ватерлоо, отправился прямиком на Корнхилл, к своему банкиру. Уединившись с управляющим в комнате для посетителей, Поллок уладил кое-какие дела, причем пресловутая голова, будто украшение, висела под черной мраморной каминной доской. На решетку очага с пее капала кровь. Поллок слышал стук капель и видел, как решетка окрашивается в багровый цвет.

— Красивый папоротник, — сказал управляющий, проследив за взглядом Поллока. — Только вот решетка из-за него ржавеет.

— Очень красивый папоротник, — ответил Поллок. — Благодаря ему я кое-что вспомнил. Не порекомендуете ли вы мне врача-психиатра? У меня иногда бывают эти, как их… галлюцинации.

Голова дико и злобно захохотала. Поллок удивился, увидев, что управляющий ничего не заметил. Он лишь неотрывно смотрел на своего клиента.

В конце концов Поллок получил адрес врача и вышел на Корнхилл. Такси поблизости не было, и он зашагал в западный конец улицы, где попытался преодолеть перекресток напротив Мэншн-Хаус. Перекресток этот весьма труден даже для лондонских старожилов: кэбы, фургоны, экипажи, тележки почтальонов, омнибусы проезжают через него сплошным потоком, который вполне может повергнуть в растерянность и лишить рассудка человека, только что вернувшегося из безлюдных малярийных болот Сьерра-Леоне. А когда под ногами внезапно появляется перевернутая голова, скачущая, будто каучуковый мяч, и оставляющая яркие кровавые пятна при каждом ударе о землю, вряд ли можно надеяться избежать несчастного случая. Поллок судорожно поднимал то одну ногу, то другую, стараясь не коснуться головы, а потом яростно ударил ее ногой. И тут что-то с неистовой силой вонзилось ему в спину. Руку обожгла острая боль.

Его задело дышлом омнибуса, копыто одной из лошадей раздробило ему три пальца на левой руке — пальцы, которые Поллок в свое время отстрелил у порро. Его вытащили из-под лошадиных ног. Изувеченной рукой Поллок по-прежнему сжимал листок с адресом врача.

Следующие два дня Поллок непрерывно ощущал едкий и приторный дух хлороформа; он переносил болезненные операции, не чувствуя боли; неподвижно лежал на кровати и в этом положении принимал пищу и питье. Потом его слегка залихорадило, пришла мучительная жажда, вернулись кошмары. Только после этого Поллок осознал, что в течение суток кошмаров не было.

— Если бы мне раскроило череп, а не раздробило пальцы, эти кошмары прекратились бы совсем, — проговорил Поллок, задумчиво глядя на темную подушку, которая в этот миг приняла форму головы.

При первой же возможности он поведал врачу о своем умственном расстройстве. Поллок прекрасно понимал, что лишится рассудка, если не произойдет какое-нибудь спасительное для него событие. Врачу он наврал, что, будучи в Дагомее, стал очевидцем смертной казни через обезглавливание, и с тех пор одна из отсеченных голов беспрестанно преследует его. О том, что случилось на самом деле, он, разумеется, рассказывать не стал.

Лицо врача сделалось очень серьезным, и он нерешительно проговорил:

— Скажите, много ли внимания уделяли родители вашему религиозному воспитанию, когда вы были ребенком?

— Очень мало, — ответил Поллок.

По лицу врача пробежала тень.

— Не знаю, слыхали ли вы о чудесных исцелениях в Лурде, хотя, возможно, они вовсе и не «чудесные».

— Лечение верой? Боюсь, это вряд ли мне поможет, — отвечал Поллок, не отрывая взгляда от темной подушки.

Черты испещренного шрамами лица исказились в отвратительной гримасе.

Врач попробовал зайти с другого конца.

— Все это — игра воображения, — неожиданно бодро заявил он. — Тут-то вам как раз и нужно исцеление верой. У вас сдали нервы. Вы сейчас в сумеречном состоянии, в котором человек наиболее восприимчив ко всяким там духам и привидениям. Вам оказалось не под силу безболезненно пережить столь яркие впечатления. Я составлю вам микстуру, которая укрепит нервную систему и в особенности рассудок. Кроме того, вам надо побольше бывать на воздухе.

— Поны-целители — не для меня, — упорствовал Поллок.

— Вот поэтому мы и должны сами восстановить ваш тонус. Поезжайте куда-нибудь, где есть живительный свежий воздух. В Шотландию, Норвегию, Альпы…

— В Иерихон, если угодно, — ответил Поллок. — Помнится, туда отправился Нееман[59].

Тем не менее, как только зажили пальцы, Поллок предпринял храбрую попытку последовать совету доктора. Был ноябрь. Он попробовал играть в футбол, но вместо мяча гонял по полю жуткую перевернутую голову. Футболиста из него не вышло. Поллок махал ногами в слепом паническом страхе, а когда его ставили в ворота, с криком уворачивался от летящего прямо в руки мяча. Наслушавшись невероятных историй, из-за которых он и покинул Англию, чтобы отправиться в тропические странствия, Поллок обрек себя на общение исключительно с мужчинами. Но теперь, когда странности в его поведении становились все заметнее, даже мужчины начали сторониться его. Голова была уже не просто видением; она что-то тараторила, обращаясь к Поллоку с невнятными речами. Его охватил жуткий страх. Поллок проникся убеждением, что когда в следующий раз он схватит привидение, в руках у него окажется не какой-нибудь предмет обстановки, а настоящая отрезанная голова. Если поблизости никого не было, Поллок то осыпал голову проклятиями, то бросал взгляды, полные презрения, то умолял оставить его в покое. Как ни старался он держать себя в руках, но один или два раза видение накатывало на него в присутствии знакомых. Он замечал, что и квартирная хозяйка, и прислуга смотрят на него все более подозрительно.

Однажды в начале декабря к Поллоку приехал его ближайший родственник, двоюродный брат Арнольд. Приехал, чтобы проведать и попытаться вызвать на откровенность. Его узкие глазки жадно вглядывались в пожелтевшее, осунувшееся лицо кузена, которому казалось, что шляпа в руке Арнольда — вовсе не шляпа, а перевернутая голова Горгоны, уставившаяся на него своими горящими глазами.

Все же он по-прежнему был полон решимости покончить с этим наваждением. Взяв велосипед, Поллок поехал по обледенелой дороге из Уондсуорта в Кингстон и по пути обнаружил, что голова катится рядом, оставляя за собой темный след. Поллок стиснул зубы и наддал ходу. Когда он мчался вниз по склону холма к Ричмонд-Парк, видение вдруг обогнало велосипед и юркнуло под переднее колесо, да так проворно, что у Поллока не осталось времени на раздумья. Избегая столкновения с головой, он круто вывернул руль, со всего маху врезался в груду камней и сломал левое запястье.