– Я не знаю, – сказал он. – Ты должен мне поверить, Карлайл. Прости, я не могу сказать тебе…

– Прекрати, – сорвался я, во мне вспыхнул гнев. – Ты можешь сказать. Ты просто не хочешь. Тут есть разница, Лоран, разница между жизнью и смертью.

– Пожалуйста, – молил он.

– Не смей умолять, – выплюнул я. – Это тебе не к лицу. Будь гребаным мужчиной и скажи то, что мне необходимо знать.

– Не могу, – повторил он, качая головой. – Ты должен понять…

– Нет, это ты должен понять, – резко оборвал я. – Они забрали у меня кое-что важное, и я должен это вернуть. И я не остановлюсь, пока не найду ее, так что твой единственный выход – помочь мне, если хочешь получить даже самый мизерный шанс выйти из этой комнаты живым.

– Они убьют меня, Карлайл, – всхлипнул он, страх в его чертах проступил сильнее.

Я видел, как тряслось его тело, но это было вызвано не повреждениями, а просто страхом.

– Если я скажу тебе хоть что-то, они меня убьют.

– Если ты мне не скажешь, я убью тебя, – вышел я из себя. – И заверяю тебя, Лоран, я тебя не пощажу, если ты не проявишь ко мне уважения. Каждую минуту, пока она вдали отсюда, ты будешь здесь, и твои страдания не прекратятся, пока она не вернется на свое место.

– Но… – начал он, от этого слова мое раздражение достигло небес.

– Нет никаких «но», – зарычал я, обрывая его. – Ты скажешь мне то, что я хочу знать, и этим все закончится. Я долго и тяжело боролся за эту девочку, и не позволю какой-то грязной крысе придти и забрать ее. Скажи мне, куда, б…ь, он ее увез. Что он хотел? На кого он работает?

– Какая тебе разница? – всхлипнул он. – Просто отпусти ее, сдайся! Ты не остановишь это, так спаси себя, пока можешь! Оно того не стоит, Карлайл! Она просто девчонка, она, на хер, подстрелила меня. Маленькая сучка подстрелила меня!

Все мое хладнокровие тут же испарилось, я замахнулся ногой и резко ударил его в бок, удар был такой силы, что у него сломались ребра. Он заорал от боли и жадно хватал ртом воздух, не в силах шелохнуться, чтобы защитить себя.

– Не называй ее так! – со злостью закричал я. – Для тебя это может быть просто игрой, но это моя жизнь, ты, кусок дерьма! Я найду ее, и клянусь, каждый, кто принимал в этом участие, заплатит за это жизнью. Моя семья многим пожертвовала ради Изабеллы Свон, и я не позволю, чтобы это было впустую. Может, она просто девчонка, но для моей жены она была намного большим. И это, Лоран, делает ее, б…ь, стоящей того.

Я развернулся и покинул комнату, оставляя его в углу, молящего о помощи. Я снова запер помещение и направился к выходу, руки тряслись от злости. Я вышел из комнаты и поднялся по лестнице, застывая, когда открылась входная дверь и вошли Эдвард с Алеком. Эдвард выглядел ужасно, его повреждения были очень заметны, но еще больше, чем физическая боль, была видна боль эмоциональная. Я знал, что он абсолютно сокрушен и больше всего на свете хотел проявить к нему сочувствие, повести себя как отец, но мой гнев затуманивал все. Все, что я чувствовал, это разочарование, граничащее с ненавистью. Я знал, что это не его вина, что мы оказались в этой ситуации – моей вины намного больше – но я почти ненавидел его за то, что он все так усложнил. Я никогда ничего не делал, чтобы вызвать у него доверие, я никогда не был с ним рядом, так что это все было глупо, но я не просто не мог принять факт, что он мне не верил. Он был так чертовски похож на меня и в этом вся проблема… он серьезно усложнил вещи.

Остаток ночи прошел незаметно. Я, наконец, смог дозвониться до Эмметта, и мой гнев стал еще сильнее, когда я узнал, что он не в городе – развлекается на вечеринке и понятия не имеет, что происходит. Я потерял всякое самообладание и наорал на него, когда он объяснил мне, что именно сделал с чипом, а потом пережил и схватку с Эдвардом по этому поводу. Как они могли делать это за моей спиной, их явное недоверие и ослиное поведение были за пределами моего понимания.

В какой-то момент Эдвард сорвался, его собственный стресс дошел до критической точки, и даже Алек утратил привычную холодность. Он всегда сохранял спокойствие, держал голову гордо поднятой, но неуважение Эдварда и его тупость стали последней каплей. Он бросил Эдварда на стену и пригрозил ему, и даже навел на меня пистолет, когда я приказал ему отступить. Я стоял неподвижно, пока он целился мне в голову, зная, что он без колебаний нажмет на курок, если только я шелохнусь или проявлю агрессию, так что я просто ждал, пока он возьмет себя в руки.

За ночь я сделал бесчисленное множество звонков, я связывался со всеми, у кого могла быть информация и кто мог помочь. Но все оказалось безрезультатным, все высказывали свои подозрения, но ни у кого не было доказательств против Джеймса. Несколько раз я говорил с Ройсом, он был крестным отцом и наставником Джеймса, так что, если бы у кого-то и была информация, так только у него, но он не имел ни малейшего понятия. И это злило меня, ведь это была его гребаная задача – знать, что делает этот урод, а он провалил ее. Я угрожал ему, говорил, что буду наблюдать, и если все пойдет не так, он передо мной ответит.

Я немного успокоился, когда, поднявшись на третий этаж, где прятался Эдвард, нашел его на краю кровати всхлипывающим. Я застыл от этого зрелища, ощущая странное чувство дежа вю. Оно напомнило мне о том, как чувствовал себя я после смерти Элизабет – зеркальное повторение безнадежности и боли. Я пытался убедить Эдварда остаться, когда мы ехали в Чикаго, зная, что он в смятении и не сможет думать рационально, чтобы помочь, но он настоял, что должен быть там. Я изо всех сил пытался ответить на его вопросы, но я сам не знал, что говорить, и что случится, ведь я лучше других знал, как все может обернуться. Вид моей жены, лежащей мертвой на аллее, навсегда въелся в мозг, и я не хотел, чтобы мой собственный сын прожил остаток жизни, страдая от подобных воспоминаний и был не в силах избавиться от них, если все пойдет не так.

В конце концов, я позвонил Джасперу и рассказал ему, что произошло; я приказал ему оставаться в Сиэттле и быть там с Элис так долго, как возможно. Он ничем не мог помочь нам, и я не хотел вовлекать их еще больше. Уже плохо, что Эмметт и Эдвард так замешаны в случившемся… если все три моих сына бросятся в одно место – это только вызовет ненужные подозрения.

Периодически я спускался в подвал и выжимал из Лорана информацию, но каждая следующая встреча была похожа на первую. Он молил о помощи и настаивал на том, что ничего не может сказать, от чего я только больше выходил из себя. Алек тоже пытался убедить его, но безрезультатно, и я даже вколол ему тиопентал натрия (2), но он все равно не раскололся. Мое терпение подходило к концу, я знал, что Лоран слабеет, и с каждой секундой наши шансы ускользали.

Где-то после рассвета я стоял в убежище, глядя на Лорана, когда, наконец, Алек потерял самообладание. Я услышал, как он приближается, и глянул в его направлении, замечая, что лицо его ровное, но глаза горят гневом. Он выглядел как человек, выполняющий миссию, и я тут же вышел из комнаты, чтобы не мешать ему. Он бросил на меня взгляд, когда проходил мимо и вздохнул.

– Mi sono rotto il cazzo, – еле слышно бормотал он, говоря, что он сыт ситуацией по горло.

Я кивнул, беззвучно соглашаясь, и стоял в дверях, наблюдая, как он подошел к ящику. Он порылся в нем и достал нож и пару пинцетов.

– Пока ты еще жив, мы поиграем в маленькую игру «считалочка».

Я отвернулся и ушел, не имея ни малейшего желания видеть, что будет происходить, и услышал щелчок замка, за которым последовал громкий крик агонии Лорана, который слышался до самой лестницы. Я знал, что Лоран не выйдет из комнаты живым, и его последние часы пройдут в муках от рук самого страшного ублюдка, которого я только знал. Я пошел наверх и оставил Алека заниматься тем, что он делал лучше всего, сделал несколько звонков и подготовил вещи в Чикаго. Наконец, я вернулся в комнату после полудня, и как только спустился в подвал, столкнулся с Алеком, выходящим из тайной комнаты. Я с любопытством глянул на него, замечая, что он взмок и на его рубашке следы крови.