Он опять кивнул.

– В нашем мире или ты убиваешь, Эдвард, или тебя, – сказал он.

Я горько усмехнулся.

– В твоем мире, – сказал я резко. – Он не «наш». Я, на хрен, завязал с этим. И я, б…ь, не хочу иметь с ним ничего общего.

Его глаза расширились от удивления, а я подумал, что он собирается со мной спорить, постарается уговорить меня или станет поучать, но он этого не сделал. Он лишь кивнул, немного помолчав, завершая эту тему. Дело, мать его, закрыто.

Мы оба сидели тихо какое-то время. Я чувствовал, как водка воспламеняется в жилах, расслабляя тело, но и она не смогла успокоить мой разум. Я поднял руку, чтобы по привычке запустить ее в волосы, съежившись из-за небольшого жжения в руке. Отец театрально вздохнул и нахмурился.

– Покажи мне руку, – сказал он, наклоняясь вперед.

Я разглядывал его, взвешивая все за и против, потому что ненавидел, когда он начинал играть со мной в долбаного доктора. Но я не был глупцом… Я знал, что на этот раз, действительно, расхерачил ее. Я вздохнул и подался вперед, протянув ему руку. Она не пульсировала, что уже было за счастье, но отекла и одеревенела. Он взял мою руку и начал осторожно шевелить пальцами, пытаясь согнуть запястье. Я сжал зубы, так как боль пронзила руку, когда он надавил на мизинец, отводя его назад.

– Ты должен был долбить что-то очень жесткое, чтобы так разбить кисть, – сказал он через минуту.

Я сухо засмеялся.

– Да, лишь незначительный несчастный случай с зеркалом, вот и все, – пробормотал я.

Он покачал головой.

– В этом нет ничего незначительного, Эдвард. У тебя боксерский перелом на безымянном и мизинце, о котором я пытался предупредить тебя, но ты не желал слушать. И полагаю, что также у тебя перелом запястья, судя по опухоли, – сказал он.

Я застонал.

– Ну, так это просто чертовски прелестно, – сказал я с сарказмом.

Он отпустил мою руку, и я отодвинулся, стараясь согнуть руку в запястье.

– На самом деле тебе стоило бы поехать в больницу… – начал он.

Я застонал и откинулся в кресле, показав ему бутылку водки.

– Вот здесь у меня есть все необходимые лекарства, спасибо, – сказал я, поднеся ее к губам и отпивая.

Он посмотрел на меня длительным взглядом и покачал головой.

– Утром мне все равно нужно будет съездить туда на пару часов, ты можешь поехать со мной, мы сделаем рентген и наложим шину, – сказал он.

Я не стал отвечать, это было бессмысленно. Я знал, что мне придется поднять свою хренову задницу и поехать, потому что, в конце концов, я ведь не хотел, чтобы рука болела постоянно. Моя правая рука была важным составляющим тела, учитывая, что я, б…ь, был правшой. Травма правого запястья скажется на моем почерке и игре на фортепиано, и на футболе, и, Христос, мне же нужно иметь возможность играть с маленькой киской, как все дни до этого.

ДН. Глава 50. Часть 4:

Я сделал еще один глоток водки и услышал, как отец бормочет что-то себе под нос.

– Прости? – спросил я с раздражением, вопросительно поднимая брови.

Он покачал головой.

– Я сказал, что ты слишком много пьешь, тебе не стоит употреблять напитки вроде этого, – повторил он.

Я пожал плечами.

– Да ладно, все мы не без вредных привычек, отец. Я вообще-то хотел курнуть немного травки, но я пуст, и у меня вроде как нет гребаных ключей, чтобы спуститься и взять немного, – сказал я. – Так что водка, полагаю, в самый раз.

Он вздохнул.

– Мне жаль твою печень, ты ведешь ее прямиком к циррозу уже в свои семнадцать, – пробормотал он. – Это убьет тебя, если не прекратишь.

– Да ладно, все мы, на хрен, сдохнем когда-нибудь. Предпочитаю, чтобы это произошло из-за чего-то, что мне нравится, – пробубнил я, раздраженный тем, что он снова разыгрывал передо мной доктора.

Я поднес бутылку к губам, чтобы глотнуть еще немного, и как только жидкость прошла через горло и обожгла его, до меня дошло, что я только что сказал.

«Все мы, на хрен, сдохнем когда-нибудь. Предпочитаю, чтобы это произошло из-за чего-то, что мне нравится».

Господи, ведь это именно то, что сделала моя гребаная мать. Это напомнило мне обо всем том дерьме, что она любила приговаривать, когда мы были детьми: Nella vita – chi non risica – non rosica. Закон жизни: кто не рискует, тот не выигрывает. Она могла просто жить, комфортно и эгоистично, и в конечном итоге прожить довольно простую жизнь. Ей вовсе не нужно было рисковать собой, но она поступила именно так, потому что считала, что даже призрачная возможность выиграть стоит того. Стоило, черт возьми, умереть, если она могла спасти девочку, которая заслужила право на жизнь. Я чувствовал ту же херню. Дьявол, я до сих пор чувствовал то же, что и она. Я бы, не задумываясь, принес себя в жертву. Когда любишь кого-то так же сильно, как я, то готов пойти на все.

– Я, гм… – начал отец, нарушая напряженную тишину, которая воцарилась в комнате.

Я взглянул на него и увидел смущение на его лице.

– Я сказал Изабелле, чтобы она дала тебе время.

– Почему ты сказал ей это? – спросил я нерешительно.

Он вздохнул и покачал головой.

– Я никому не сказал, – выговорил он.

Я с облегчением кивнул.

– Она не знает, – тихо сказал я.

Он уставился на меня.

– Ты считаешь, что от нее это можно скрыть? Она потребует объяснений, а ты сам еще не решил, как к этому относиться, – сказал он.

Я вздохнул и провел рукой по волосам, морщась от чертовой боли в запястье.

– Я что-нибудь придумаю, что угодно. Но она ни в коем случае не должна, б…ь, узнать, что мама погибла, пытаясь спасти ее. Это ее, на хрен, уничтожит, особенно после той хрени, которую я сказал ей недавно, – ответил я.

С минуту он смотрел на меня, приподняв брови.

– Ты говорил с ней об этом? – тихо спросил он.

Я тоже смотрел на него, зная, что ему, черт побери, любопытно потому, что с ним я никогда не делился этим дерьмом. Просто я никогда, на хрен, не обсуждал это ни с кем, кроме нее.

– Я рассказал ей все, – пробормотал я. – И еще сказал одну чертовски жестокую чушь. Только вчера ночью она выказала беспокойство, что разрушила нашу семью, а я заявил, что все испортил тот, кто погубил мою мать. Я, б…ь, не знал, что это была она, о Боже! И она не должна узнать об этом, это убьет ее, ей будет намного больнее, чем мне сейчас.

Он вздохнул.

– И ты думаешь, что сможешь так поступить? Держать это в тайне от нее? – спросил он.

Я нерешительно кивнул.

– Я должен, – сказал я, чувствуя себя полным дерьмом из-за этого, но будучи уверен в том, что это правда.

Чувство вины от знания уничтожит Изабеллу, потому что она, без сомнения, будет, черт возьми, винить в этом себя.

– Знаешь, если тебе это поможет, то я уверен, что твоя тетя Эсме и Алек с удовольствием… – начал он.

Я прищурился, и гнев вспыхнул с новой силой.

– Даже, на хер, не думай об этом, – отрезал я, подавшись вперед так быстро, что чуть не уронил бутылку. – Она никуда, б…ь, не поедет!

Он замер, его глаза незначительно расширились.

– Я и не собирался предлагать тебе отправить ее куда-то, – сказал он. – Я хотел предложить тебе съездить куда-нибудь. Время лечит.

Я сухо засмеялся и покачал головой.

– Я не могу оставить ее. Я никогда, б…ь, не смогу оставить ее.

После моего безапелляционного заявления некоторое время мы просидели в тишине, ни один из нас не шевелился и ничего не говорил. В конце концов, он отвернулся к своему ноутбуку и снова принялся печатать, а я встал и вышел, не сказав ни слова. Нам больше нечего было сказать друг другу. После всего, что случилось, это было странно, но я почувствовал, что хотя бы в этот раз мы, наконец, поняли друг друга.

Я поднялся на третий этаж и притормозил в коридоре. Протянув руку, я схватился за ручку своей двери, и хоть это было неправильно и несправедливо по отношению к ней, но мне было нужно долбаное время, чтобы справиться с этим. Я не знал, что, на хрен, собирался сказать ей, как объяснить, не говоря правду, но я должен был придумать какой-то вариант. Я повернул ручку и замер, озноб пробежал по позвоночнику, когда из комнаты напротив я услышал тихий всхлип. Я закрыл глаза, этот звук проник в грудь, к самому сердцу. Она чертовски страдала.