Кто-то дерзко кинул из толпы:
— Тоже… гайка открутилась…
Офицер строго постучал ладонью о перила:
— Господа казаки, прошу соблюдать порядок.
— А про свободу ничего не скажешь? Про революцию! — выкрикнул тот же насмешливый и дерзкий голос.
— Как же теперь быть? — заскрипел стоявший у самого крыльца дед с изжелта-белой, расчесанной надвое бородой. — Кажи нам, Хрисанф Савельич, кто нами управлять будет?
— По всей видимости, у нас будет теперь выборное правительство, вроде как во Франции, — пояснил атаман.
Но дед, видимо, был туговат на ухо, не расслышал, помахивая суковатой палкой, запальчиво завопил, брызгая слюной:
— Гражданы выборные! Тут вот какой слух прошел… Будто и войну с германцами замирят, и земли наши казачьи промеж иногородних делить, и рыбалить они будут наравне с казаками. Вон какая песня! Выходит, мы завоевали Дон, а сыны наши будут его на ветер пущать?! Не бывать этому!
Дед хватил палкой о перила с таким усердием, что послышался треск.
Мартовская сиверка обдувала разгоряченные головы, шевелила чубы. Рябили холодно поблескивающие лужи, кутались, зябли люди.
Автономов давно хотел сказать перед миром какую-то особенную боевую речь.
— Господа казаки! — волнуясь и делая продолжительные паузы, начал он. Усилиями врагов России монарх низложен, но это еще не значит, что у нас нет России, нет славного Тихого Дона, и давайте, господа казаки, что бы там ни произошло, какое бы правительство ни стало во главе России, всегда помнить о казачьих правах и никому их не уступать…
Автономов говорил долго. Повышая жидкий надтреснутый тенорок, он прокричал:
— А теперь, господа, расходитесь по домам. Главное — спокойствие и порядок! Продолжайте свой мирный труд и не поддавайтесь всякой смуте. С богом, станишники!
Сход расползался медленно. По дороге не умолкали споры. Каждый уносил с собой тревожную тяжесть сомнений, чего-то недосказанного атаманом и бравым казачьим офицером.
Затерявшись среди рыбаков, стояла у хуторского правления Федора Карнаухова. Из всего, что говорили на сходе, она поняла одно: сбросили царя, случилось что-то небывалое, важное. Чутьем угадала она, что атаман и офицер вместо с зажиточными казаками недовольны событием, рассказывают о нем с сожалением и страхом, будто желают умолчать о какой-то большой правде.
Все услышанное от казаков Федора связывала с мыслями об Аниське. Кто-то обмолвился о свободе, о воле, о новых правах и порядках, — и опять вспыхнула заглохшая надежда на освобождение сына.
Федора выбралась из толпы и, шлепая башмаками по лужам, быстро пошла домой. Усталые дряхлые ноги словно приобрели девичью легкость.
Возбужденное настроение не покидало Федору до самого дома. Сердце ее неизвестно почему забилось быстрее, когда она вошла в калитку и почти бегом кинулась в хату. Но в хате, как и во дворе, попрежнему было тихо и пусто.
И вдруг солнце разорвало хмурую пелену туч, озарило запотевшие окна. Федора вышла во двор, взяв лопату, принялась очищать двор, от грязного слежалого снега, прорывать канавки для стока воды. В гнилом навозном мусоре заблестели веселые журчащие струйки. У завалинки копилось солнечное затишье, пахло подсыхающей глиной, прогорклой камышовой цвелью.
Федора изредка присаживалась на завалинку, отдыхала, то грустно, то радостно щурясь на солнце.
9
На другой день после хуторского сбора Григорий Леденцов уехал в город. Провожая его на станцию, Осип Васильевич стоял на веранде без шапки, просил:
— Гришенька, уж ты постарайся. Разузнай все аккуратно. А, главное, насчет правительства…
Утро было сырое, холодное. Мелкий косой дождь кропил унылую землю. Низовка не унималась третий день, гнала с моря свинцовые тучи.
Вечером к прасолу пришли старик Леденцов и атаман Баранов. Гости были трезвы и сидели в подавленном молчании.
Осип Васильевич за последние дни совсем похудел, осунулся. Люстриновая жилетка морщилась на его животе, сизая бородка растрепалась, походила на реденькую, ощипанную щетку.
Прасол пил чай стакан за стаканом, будто хотел залить в себе жар тревоги, все чаще посматривал на стенные, похожие на икону часы.
Гриша не являлся. Нетерпение гостей увеличивалось, разговор не клеился.
Но вот с веранды послышался стук шагов.
В распахнутую дверь ворвался ветер, и на пороге встал Леденцов, обрызганный весь сверкающими дождевыми каплями.
Он чинно поздоровался, нетерпеливо снял свое ладно скроенное драповое пальто (одет он был по-городскому) и подсел к столу. Мешковатый, но дорогой костюм его был измят, пестрый, змеиного цвета, галстук съехал в сторону.
— Сообщай новости, не томи, — попросил Осип Васильевич.
— Ты, Григорий Семеныч, обскажи нам сначала про самое главное. Сиделец мой с полдня уехал в станицу и досе не ворочался, — сказал атаман.
Гриша достал из кармана газету, вытер ладонью влажные губы, сказав «слушайте!», прочитал торжественным голосом:
— «Свершилось неизбежное! Исполнилось страстное желание армии и населения. Волею божией исполнительная власть перешла в руки народных представителей. Во главе Исполнительного комитета Государственной думы стоит председатель Государственной думы М. В. Родзянко!»
— Михаил Васильевич? — радостно откликнулся старый Леденцов. — Вот это хозяин! Это — да!
Гриша продолжал:
— «…Председатель совета министров — князь Львов…» Вы слышите — князь! — «…Министр земледелия Шингарев — доктор, член Думы, министр торговли Коновалов — известный фабрикант, министр юстиции — адвокат Керенский…» Как видите, народ все как будто серьезным, а главное, образованный.
Неожиданно атаман вспылил, вскочил из-за стола:
— Чему возрадовались?! А по-моему, — это жиды и изменники. Не для казаков таковские правители! У нас есть наказный атаман Войска донского генерал-лейтенант Граббе, и мы его будем слушаться, а тех, кто вместо царя сел, не признаем. Ни отнюдь!
— Теперь признаешь, — спокойно подзадорил старый Леденцов.
— Ни отнюдь! — повысил голос Баранов. — Ты, Семен Кузьмич, рад теперь, что с казаков за пай три шкуры будешь драть. Хам! Кожелуп!
— А ты — меркуловщик! Вдовьими паями барышуешь!
— Будя вам! — конфузливо запыхтел Осип Васильевич.
Нахлобучив шапку, атаман вышел, хлопнув дверью.
Осип Васильевич вздохнул:
— Эх, господи! Не успело смениться правительство, а у нас уже свара. Ты, Гришенька, скажи по справедливости, не подвох ли это какой? Правительство твердое или просто так?
— Правительство самое настоящее, без подделки, только временное.
— А дальше как?
— А дальше… — Гриша посмотрел в потолок, покрутил усы. — Дальше Учредительное собрание будет. Собираться будут выборные народные представители.
На дворе разыгрывался шторм. Слышно было, как жалобно скрипит в оголенном саду старый вишенник, как шлепают и скребутся о тонко застекленные рамы веранды голые ветки дикого винограда. На секунду обрывался мощный порыв ветра, затихал в саду шорох деревьев, и тогда проникал в щели ставней очень слабый и далекий стук сторожевой колотушки на промыслах.
Гости разошлись, а Гриша остался сообщить прасолу привезенную новость о рыбачьих делах. Голос его ниспадал до полушопота..
«Ладно, пусть выдумывает, — ему виднее, где рублю прибыльнее лежать», — соображал Осип Васильевич, Но чем внимательное вслушивался он в новые планы компаньона, тем крепче охватывала его оторопь.
— Погоди, братец, — спохватился он вдруг. — За какую куплю ты говоришь?
Леденцов, разрумянившийся от возбуждения, сердито уставился в тестя.
— Как это за какую? Мы с Мартовицким заарендовали в море трехверстовый участок — от старого пирлового маяка до глухого шпиля, что напротив Малого буйка.
— Ну, ты, брат Гришенька, либо осатанел совсем, либо шутишь. Да нам за тот участок мержановские да косянские рыбаки кобаржину в два маха сломают. Истинный Христос! У кого ты ее заарендовал, скажи?