При этих словах. Семенцов насмешливо свистнул.
Аниська продолжал:
— Слыхал я, что вы помощь даете рыбалкам. И прямо скажу, дайте мне на справу денег — и квиты.
Семенцов дохнул сивушным запахом прямо Аниське в лицо.
— Почему, вроде, как для себя просишь? Кажись, не схоронил еще батька, а корчишь заглавного хозяина. Где это видано?
— Разве я для себя прошу? — не смутился Аниська. — Не для себя, а для всей семьи. Отец тоскует, куражится, так и мне тоже? Не хочу.
— И молодчага, — согласился Семенцов, — только почему бы тебе в чью-нибудь ватагу не пойти, а?
— Свое хочу иметь.
— Ишь ты! — Семенцов снова насмешливо сощурился. — Свое иметь хочешь, а знаешь ли ты, как свое достается? Твой батька десять лет у прасола спину гнул, пока свое заимел, а ты хочешь раз-два и — в дамки?
Аниська заерзал по завалинке, долбя каблуком твердую, как бетон, землю. Семенцов смотрел на парня с ласковым любопытством и вдруг осторожно положил на плечо его куцую, словно обрубленную ладонь.
— Вот что, парнище, — начал он твердо, — вижу я, парень ты славный, в ум входить, хоть жени. И не стыдно мне тебя слушать и через тебя отцу помощь дать. Теперь слушай Семенца и на ус мотай. Видал ты Кобцов? Кобцы — честные рыбалки, не то, что Шарап. Ребята ватажные, со дна моря рубль достанут, а и их подкосила беда. Порешили мы новую ватагу сгуртовать, да не такую, как у Шарапова, чтоб с пихрой в айданчики играть, а чтоб рыба в запретном вся наша была и чтоб Семенцову перепадало за труды. Вот. Семенцу немного надо. Семенец никогда никому не отказывал. И думал я, кто из всей этой компании надежный человек, и выходит — тот, кто гордый, кто за копейку совесть свою не продаст. Вот. А кто этот человек? Батько твой.
Аниська поднял на Семенцова недоверчивый взгляд.
— Насмеяться хочешь, Андрей Митрич? Так по пустому месту бьешь. И без того Шарам насмеялся.
— Ты помолчи, — оборвал Андрей. — Молодой еще сопелку задирать. Сурьезно говорю. Кобцы собирают ватагу, это моя ватага, и как мне Егора забыть? Рыбалили ведь вместе? Правильный человек. А поэтому не Егор, должен быть в Кобцовой ватаге, а Кобцы у Егора, вот про что я говорю. И ежели так, иди сейчас к батьке и скажи, чтоб на вечерок приходил за деньгами.
— Не пойдет он. Вы мне деньги дайте! — возбуждения выкрикнул Аниська.
Семенцов засмеялся.
— Ишь, какой прыткий. Тебе не дам.
Обняв Аниську, мягко подтолкнул к воротам.
— Беги скорей за батькой, чтобы пришел, да только про гостей да про деньги ни слова. Скажи — просто по делу.
— Ежели не придет отец, сам приду, — точно пригрозил Аниська и, окончательно трезвея, бегом кинулся со двора.
Возвратись в хату, Семенцов озабоченно сказал Кобцам:
— Вот что, хлопцы, дело оборачивается по-другому и канитель тянуть некогда. Приходится сейчас же идти к прасолу. Постой, Галка, не скрипи, — твердым повелевающим жестом остановил он гармониста.
Галка покорно сжал мех гармони, склонил на него отягченную хмелем голову. Братья Кобцы слушали Семенцова, удивленно раскрыв рты.
— А на чем же дело порешим, Андрюша? — неуверенно владея языком, осведомился Игнат.
Пантелей, вытягивая сухопарую шею, икая и клюя носом, смотрел на хозяина мутными глазами.
— Кажи, Митрич. Не затягивай.
— Чтобы не затянуть, дело с прасолом надо решать, — все так же строго и деловито ответил Семенцов. — Ваше дело теперь маленькое. Езжайте домой, а во вторник приезжайте. Полина, дай-ка мне пиджак, — приказал Семенцов стоявшей на пороге жене, и по тону, по трезвым спокойным движениям — будто совсем и не пил Андрей — поняли недвиговские крутьки, что дальше разговаривать с Семенцовым не о чем.
Они неохотно встали со своих мест и, отряхивая с лоснившихся смолой штанов хлебные крошки, стали искать картузы. Поднялся и Галка. Подойдя к залитому ухой и водкой столу, опрокинув в широченный рот недопитый Аниськой стакан, повесив на плечо гармонь, выжидающе остановился у двери.
— Так мы в полной надежде на тебя, Андрюша, — сказал Игнат Кобец, насовывая на голову картуз и пошатываясь.
— О чем разговор? — сказал Семенцов. — Для чего мы и водку пили, для чего разговаривали. И не сумлевайтесь, братцы. Все, что можно, Семенец сделает.
Пантелей косноязычно лепетал, облапывая Андрея:
— Постарайся, Митрич, а мы… мы… Побей бог… Эх, Митрич… добрячий ты человек…
Кобцы поклонились хозяину, гремя подковами сапог, вышли из хаты. Через несколько минут с гиком и свистом рванула со двора подвода. Галка, окончательно ополоумевший от последнего стакана, задрав ноги и до отказа растягивая гармонь, зажаривал замысловатый марш.
Подождав, пока гости скроются в проулке, Семенцов вернулся в хату, сказал убиравшей со стола жене:
— Вот что, Полина. Сейчас придет Егор Карнаухов, так ты не вмешивайся в разговор, лишнего не болтай. Кобцы — одно, Егор — другое. С Кобцами я сразу поладил, а с Егором и ведро водки не поможет. Тут особенное уменье нужно, когда человек от прасольских денег отворачивается.
Зная привычку жены вмешиваться в рыбацкие дела и всегда перечить его замыслам, Андрей, опасаясь, чтобы она не испортила дела, старался изложить ей свои новые планы.
— По-моему, от Шарапа нам теперь ждать нечего, — снимая пиджак и снова вешая его на гвоздь, заговорил Семенцов. — Загордел Шарап. Пока нужен был ему Семенец, так он к нему, как ласковое теля к матке, а теперь, когда зажирел да отстроился, так про Семенца забыл. И в самом деле, что мы от Емельки видим? Вхитрую все играет, пихра ему нужна — это верно, а от тысячных тонь хоть что-нибудь он Семенцу дал? Теперь у него своя рука — владыка. С вахмистром спутался, за панибрата с ним. Рыбу всю в Таганрог к Мартовицкому гонит. Ну, что ж… Пускай. Когда-нибудь оборвется нитка.
Семенцов погрозил пальцем.
— Пихру сколько ни масли, а придет время — попадешься на зуб и штаны оставишь. Тогда опять к Семенцу заявишься. Ну, нет, хлопче, зашибешься. Мы еще так подстроим, что тебе и в гирла не с чем будет выехать.
— Ох, человече, — заметила Полина, следя за мужем серыми умными глазами, — гляди, чтоб не перехитрил тебя Шарап.
Семенец недобро засмеялся.
— Не перехитрит. Довольно нагулялся по гирлам Шарап.
— А от Егора да от пьянчуг этих, Кобцов, много ль ты разживешься? Подожди, окрепнут они — сдался ты им тогда.
— Кто? Карнаух да Кобцы? — с негодованием оборвал жену Андрей и притихшим голосом добавил: — Я знаю Егора. Он охране ломаной копейки не даст. А мы так сделаем, что вся эта копейка у нас будет. Понятно, баба? Смотри же! Не суй носа не в свое дело! — погрозил он жене и поспешил навстречу Егору, шаги которого послышались у порога хаты…
Солнце зашло за камышовые кровли хат, когда Егор вышел от Семенцова.
Все, кто знал Егора, редко видели его улыбающимся, а в тот вечер встречавшие старого рыбака на улице видели необычное: нелюдимо-суровые глаза его смотрели тепло и весело, и даже шел Егор новой, странно легкой походкой.
Ему все еще не верилось, что так ладно сложилось дело с займом. Он даже журил себя, что с самого начала не согласился с предложением Семенцова.
Выходило все, действительно, просто и как будто без хитрости. На прасольские деньги можно купить дуб и волокушу на паях с Кобцами. Он, Егор, будет главным владельцем дуба, братья Кобцы — волокуши, хотя то и другое будет числиться за Егором. По уверению Семенцова, о настоящем владельце дуба прасол узнает только тогда, когда деньги будут выплачены, когда Егор и Кобцы, получая с каждой добычи свою долю, справят себе полную снасть и снова станут самостоятельными. Тогда не страшен будет Полякин. Два-три хороших улова и долг будет выплачен — так думал Егор. Тогда засияют над Карнауховским двором новые, счастливые дни, тогда можно купить глубьевую сеть, махнуть в море под красноловье. А там — новая, хата, женитьба сына и довольство во всем.
Торопливо, словно пытаясь догнать свою мечту о будущем счастье, шел Егор Карнаухов и не переставал улыбаться в седеющие усы. Немного тревожило и казалось непонятным то, что Семенцов именно ему, Егору, доверяет большую часть прасольских денег, о нем так заботится. Почему не доверил Игнату Кобцу, старому, не менее опытному крутьку? Не обидит ли это своенравного корыстолюбивого Игната? Ну, что ж… Пусть ладят тогда с Семенцовым сами, а он, Егор, никогда не присвоит чужой копейки; он будет рыбалить честно, не по-шараповски, не будет присваивать чужих паев.
