– Если раскопают, что вы были знакомы, непременно решат – ты что-то скрываешь. Неприятности как минимум я тебе гарантирую.

– Да как узнают-то? Наш роман случился шестнадцать лет назад, после мы практически не виделись, только иногда, случайно. При встрече здоровались, и все. У меня ни малейшего представления о том, как и чем Витька жил все эти годы. Да мне и неинтересно, своих проблем хватает.

– Ты всегда так говоришь.

– Потому что это правда. Андрюш, я понимаю, что побеспокоила тебя, но…

– Брось, я не о том! – У Андрея даже кончик носа побелел. – Подумай своей дубовой башкой, история-то нешуточная. Ты была в квартире, знала убитого и скрыла это от следствия. Понимаешь, как все выглядит?

– Да ладно тебе! Не я же убила Витьку.

– Я понимаю, что не ты. – Андрей тяжело вздохнул. – Нет, я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, ты в состоянии убить любого, если решишь, что у тебя есть на то уважительная причина. Но вот именно так ты никого убить не смогла бы.

– Андрюш, ты что говоришь-то?!

– Помолчи. Сколько лет мы знакомы, семнадцать, больше? За это время я хорошо изучил тебя, не сомневайся. Кума, ты прекрасная женщина, и я искренне люблю тебя. Но я реалист и знаю: ты способна на любой безжалостный, с точки зрения обычного человека, поступок, если решишь, что именно это тебе нужно. Есть одна ремарка: ты способна на что угодно по отношению к людям, которые тебе безразличны. Мы с Натальей, к счастью, в сей обширный список не входим. Не нужно возмущаться, я просто констатирую факт, который ничего не менял и не изменит в моем отношении к тебе. И в этом деле ты должна полностью мне довериться.

– Я доверяю тебе. Но есть еще кое-что. Честно сказать, не знаю, смогу ли я в случае чего оплатить твое время, знаешь ведь…

Андрей резко сворачивает на обочину, глушит двигатель и с яростью смотрит на меня.

– Рита, ты сама себя слышишь? Мы с тобой близко дружим почти два десятка лет, ты крестила моего сына, давно уже стала членом семьи. И сейчас смеешь говорить, что собираешься мне платить? Видимо, у тебя все-таки стресс, иначе я должен бы обидеться.

– Ну, Андрюша…

– Не ной! Головой надо думать, прежде чем языком болтать! Значит, так. Если тебя вызовут повесткой, без меня в сторону полиции даже шагу не делаешь. Рот на замок, ни с кем ничего не обсуждаешь, на работе языком не треплешь. А если кто-то из полиции подкатится, типа, с неофициальным разговором, просто помни: у них не бывает неофициальных разговоров, любые твои слова используют против тебя, если решат, что смогут это дело повесить на тебя. Ты меня поняла?

– Да.

– Теперь вот еще что. Знаю, ты неохотно впускаешь чужих к себе в дом, но будем осторожны. Сегодня же, прямо сразу по приходе домой, устрой генеральную уборку.

– ???

– Не надо делать такие глаза. Мне пока не ясно, что происходит, но Литовченко слишком быстро принялась тебя подставлять. Что это, бред злобной бабы или попытка подвести тебя под монастырь? Короче, сейчас ты переберешь дома все до нитки, прощупаешь все подушки, заглянешь в мышиные норы – ищешь то, что тебе не принадлежит. А теперь едем в офис, просмотрим ящики твоего стола. У тебя там вечно бардак, кто-то мог этим воспользоваться.

– Но зачем? Кому я могла понадобиться?

– Вопрос риторический. А в том смысле, с которым ты его задала, могу ответить: не знаю. Но вся эта история выглядит более чем странно, и я не хочу, чтобы она стала по-настоящему взрывоопасной, так что береженого бог бережет.

Как-то неуютно мне стало от слов Андрея. Да, у меня в доме практически не бывает посторонних. Ну, инспектора, проверяющего счетчики, не считаем. С другой стороны, Нина Литовченко стала моей клиенткой случайно – я была в тот момент более-менее свободна. В ином случае на моем месте мог оказаться любой другой сотрудник агентства. Разве что тетка сговорилась с офис-менеджером Сашкой, но эту версию пока отбросим как невероятную. Нет, зря Андрей нагнетает.

Я открываю офис, снимаю его с сигнализации, и мы с Андреем входим. Уже темно, ролеты опущены. Закрыв дверь, зажигаем свет и проходим в рабочую комнату. Здесь у каждого стола – два хозяина, свой я делю с Ликой Беловой.

– Мой – верхний ящик.

– Даже не заперт!

– Там же нет ничего ценного, зачем его запирать?

Андрей прав, в моем ящике всегда хаос, потому что я всегда спешу. Вынимаю ящик и высыпаю содержимое на стол. Файлы, договора, ручки, маркер, сломанный степлер, окаменевший шоколадный батончик, лак для ногтей, пилочка, помада, щетка для волос, несколько заколок. Вот эту, украшенную синими камешками, я уже мысленно похоронила, а она, оказывается, вон где.

– Ой, а вот это не мое…

Небольшой альбомчик, из тех копеечных, которые продаются в каждом киоске, весь оклеен красными сердечками.

– Уже вижу, что не твое. – Андрей перехватывает мою руку. – Не трогай, не оставляй отпечатков. Уверен, что не твое, ты бы скорее пальцы себе отгрызла, чем стала клеить подобную пошлятину. С тобой такой альбомчик в принципе несовместим. А тут кто-то поработал с душой, но совершенно не зная тебя.

– Андрюша, что все это значит?!

– Не надо кричать. Дай-ка мне пилочку.

Андрей осторожно открывает альбом пилочкой, переворачивает страницы. Я в оцепенении пялюсь на фотографии. На них я и Витька, причем снимки не старые, а совсем новые, судя по датам, им года нет. Ничего себе! Я уже очень давно не встречала его, а тут мы сидим, обнявшись, а здесь вообще…

– И как ты это объяснишь? – пристально смотрит на меня Андрей.

– Не знаю. Никак. Клянусь тебе, я не то что не спала с Витькой последние пятнадцать лет, но даже не прикасалась к нему при встречах. Видела раз в полгода, а то и реже. Здоровались, перекидывались парой фраз и расходились. Один раз, правда, пива попили, полчаса посидели, наверное. А тут… Это все неправда!

– Перестань истерить, я тебе верю. И так знаю, что на снимках не ты.

– Но…

– Рита, ты, если бы не была сейчас так испугана, тоже заметила бы то, на что обратил внимание я. И полиция обратит, не беспокойся. Голова здесь твоя, а тело – нет. Форма рук, груди… Не забывай, я видел тебя в купальнике, и мне ясно, тело тут другое. И родинки на плече у тебя нет. А о том, что у тебя есть татуировка, которую ты себе года три назад набила, знает только человек, видевший тебя раздетой. Я видел, потому что мы с Наткой бываем у тебя на даче, в единственном месте, где ты разгуливаешь в купальнике, а тот, кто сляпал данный шедевр, нет, поэтому о татушке не в курсе.

– И что теперь?

– Ничего. Я заберу альбом с собой, все равно фотографии тебе ни к чему, зря только нервы истреплешь, рассматривая. Снимем отпечатки, получим заключение о фотошопе, посмотрим, что еще вылезет. Где-то же эту липу состряпали, мог остаться след. Больше ничего чужого?

– Нет.

– Едем к тебе домой. Позвоню Наталье, пусть тоже подтягивается, вместе скорее управимся.

Мы мчимся по улицам, а у меня от ужаса холодно и пусто в животе, в груди же поднимается тупая боль. Кому понадобилось меня подставлять? Зачем подбрасывать мне Витьку в чужой квартире и мерзкий альбомчик в стол? Я, конечно, не ангел, но живу сама по себе, никого не трогаю, никому ничего не задолжала, не… Собственно, причина может быть какая угодно, потому что тот, кто все это сделал, – больной на голову сукин сын.

Натка уже дожидается около двери моей квартиры. Я открываю замки, мы гурьбой вваливаемся в прихожую, зажигаем свет. Что-то настораживает меня, какой-то посторонний запах, ощущение чужого присутствия, точно не знаю. Но это «что-то» зависло в воздухе. Мы снимаем обувь, и Натка с Андреем привычно направляются в гостиную, а у меня, как на грех, заело змейку в правом сапоге.

Наткин короткий крик совпал с моей победой над молнией. Риелторы ничего не боятся, поэтому я просто застываю на месте, видя, что на полу моей гостиной, на новехоньком ковре, лежит наш офис-менеджер Сашка – кто-то разрезал ему горло от уха до уха. Нож валяется тут же. Ковер безнадежно испорчен, а я отдала за него полштуки американских денег, и прямо сейчас они с тоскливым свистом полетели псу под хвост. Вот блин!