— Слава Богу, мои дорогие друзья, никто из вас не знает, что такое война, — Сверчок лапкой смахнул с глаз слезы… — Нет, несомненно, кто-то из вас уже столкнулся в своей жизни с горем, но… Война… Когда вокруг несчастья у всех и везде. Когда нет дома, нечем согреться, нечего поесть и, самое ужасное, постоянно преследует страх смерти… Она, смерть, хозяйничает во время войны. И сколько надо иметь мужества и храбрости, чтобы не бояться ее! Тогда она отступит, и голод и холод уже станут не такими страшными, тогда можно жить и даже творить! Музыка русского композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, жившего совсем недавно, об этом…

Что значит для нас сегодня Великая Отечественная война? Как можно по воспоминаниям, старым фотографиям, стихам и песням тех лет вместить в себя это вселенское горе? Как можно понять их, выживших в этом чудовищном пекле, шедшим вопреки своему страху навстречу пулям, но все равно стремившихся жить? Как можно понять их, еле живых от голода, собравшихся 9 августа 1942 года в полуразрушенном зале Ленинградской филармонии в осажденном городе? Как можно понять композитора, который в тяжелейших условиях блокады пишет магическую музыку, способную поднять изможденных, смертельно усталых больных людей и заставить идти через весь город пешком, чтобы послушать ее, эту музыку?.. Послушать, чтобы выжить, буквально физически выжить и не потерять человеческий облик в нечеловеческих условиях войны…

Она, эта музыка, исполненная пестрым оркестром, собранным из музыкантов-бойцов, на время отозванных с фронта, сотворила чудо. Она, эта музыка, гениально управляемая невероятно худым, качающимся от слабости дирижером Карлом Элиасбергом, стала для многих слушателей в тот знаменательный вечер глотком чистой целебной воды, сохранившим самое ценное — жизнь…

Что мы можем знать об этом? Как найти в себе силы откликнуться и понять? Многих из тех людей давно уже нет… И Дмитрия Дмитриевича Шостаковича уже нет… Но помнят люди… Помнят книги… Помнят ноты… И седьмая симфония Шостаковича (Ленинградская) стала символом мужества и духовной мощи русских людей, которым суждено было защищать и защитить свою Родину! Это так. И никак иначе сказать нельзя.

После исполнения Седьмой симфонии Шостакович стал Великим. Им восхищались, стремились услышать вновь, используя каждую возможность, и, потрясенные невероятной силой и искренней выразительностью его музыки, которую можно не просто слушать, а видеть, называли музыкальным чудом, гениальным воплощением вселенской трагедии, разыгрываемой войной. Его Ленинградской симфонией жили, дышали, воодушевлялись, питались… Как нам сегодня понять это?

Было обычное детство. Бегал маленький Митенька Шостакович по Петербургским улицам, как все мальчишки, лазил по крышам, тоже как все мальчишки, но… голубей не гонял. Митенька Шостакович любил смотреть на небо. С крыши оно было ближе. О, мои дорогие! Каким же разным может быть небо! Синее, голубое, лазурное, высокое и радостное… хмурое и нависшее так низко, что кажется, будто потрогаешь его пальцем и продырявишь. Сколько оттенков, чувств, дум и размышлений! А облака легкие, пушистые, то тяжелые, мрачно-серые. Митенька любил смотреть на всякие… А закаты, а восходы! Нежно-розовые, ярко-алые… И ветер на крыше гораздо сильнее, чем там, внизу, на земле. Митенька любил подставлять лицо сильному, насквозь пронизывающему ветру и стоять так, чтобы не качнуться, не дрогнуть…

Дома музыку любили. Папа Дмитрий Белеславович пел цыганские романсы. А мама Софья Васильевна была прекрасной пианисткой. Да еще по счастливой случайности, то есть закономерности, конечно, сосед Шостаковичей был виолончелистом. Так что гениальными произведениями Моцарта, Гайдна, Чайковского, Бетховена, Баха Митенька был окружен со всех сторон. Он, словно купался в этой Божественной музыке, бережно собирая в своей мятежной, пылкой душе эти бесценные сокровища. Чтобы там, наверху, на крыше противостоять безжалостному ветру и слушать, слушать, слушать свою музыку…

Музыкой Митя Шостакович начал заниматься довольно поздно, в девять лет. Но в Петроградскую консерваторию поступил в тринадцать! Этот необычный худенький мальчик в очках, неулыбчивый и неразговорчивый, за фортепиано «перерождался в очень дерзкого музыканта, с мужским ударом пальцев, с захватывающим движением ритма. Он играл свои сочинения. Его музыка разговаривала, болтала, иногда весьма озорно…» — вспоминал писатель Константин Федин. В девятнадцать юный Дмитрий Шостакович представил на суд свою первую симфонию! Сам Александр Глазунов к нему благоволил! Этот прекрасный композитор, этот строгий, требовательный директор консерватории и талантливый педагог, которого боялись и уважали, этот скупой на слова человек не жалел добрых поддерживающих слов для Шостаковича. «Исключительно яркое дарование, — сдержанно говорил он, — Достойно удивления и восхищения… Я полагал бы, что может выработаться музыкант». Глазунов добился того, что студенту Дмитрию Шостаковичу выплачивали стипендию. Однажды решили, что студент Дмитрий Шостакович не достоин получать стипендию: «Имя этого студента мне ничего не говорит», — заявил главный хозяйственный чиновник Консерватории. На что Глазунов так разгневался… О, мои дорогие, это было ужасно!.. и воскликнул: «Если вам ничего не говорит это имя… то зачем вы здесь находитесь вместе с нами? Вам здесь нет места. Шостакович — эта одна из лучших надежд нашего искусства!» Не раз Глазунов лично просил паек для юного Шостаковича, чтобы тот мог продолжать учиться. Его семья голодала, и семнадцатилетнему Дмитрию приходилось работать. Работать в грязных, обшарпанных кинотеатрах, получая копейки за нелегкий труд тапера, то есть аккомпаниатора немым фильмам. Однажды под ним загорелся пол, а он продолжал играть, чтобы не вызвать паники.

Исполнение Первой симфонии молодого композитора Дмитрия Шостаковича явилось истинным праздником! И не только для близких. В тот вечер 12 мая 1926 года слушатели Ленинградской филармонии были потрясены смелой новой музыкой, написанной с таким уверенным мастерством! Все прошло блестяще — великолепный оркестр, превосходное исполнение! Бурные восторги публики, переходящие в овацию! Критики были в восторге: «… светлая, искрящаяся, юношеская… она привлекает… искренностью, ароматной свежестью, бьющей через край талантливостью и одновременно — своим безупречным мастерством…» (М. Гринберг). А маменька Митеньки Софья Васильевна только и могла воскликнуть: «Иногда бывает трудно пережить даже великое счастье!»… Так все начиналось…

Музыка Шостаковича долгое время многим была непонятна, далека и чужда. Да, она сложна. Но и эпоха, в которую жил композитор, была так непроста, что нам, ее наследникам, не дано во всем разобраться. И неизвестно, будет ли кому-нибудь дано. И его симфонии — это чуткий отклик на ту эпоху, в которой жил, творил, на те страшные события, которые пережил, на те страдания, которые испытал. Его музыка — книга, по которой можно учиться читать историю и понимать. Просто надо внимательно вслушаться в эти сильные, порой резкие, диссонирующие звуки, которые то обрушиваются ураганом, бурей, смерчем, то плачут дождем, то обвевают теплым, сильным ветром, успокаивают и воодушевляют на борьбу. На борьбу, прежде всего, с самим собой. Это самая сложная и самая жестокая борьба, которую композитор Шостакович выиграл! Как только не пытались втиснуть его в жесткие искусственные рамки советского строя, как только не называли его — и «формалистом», и «космополитом», и «декадентом»! И судили его. И писали поддельные рецензии от «недовольных трудящихся», и увольняли из консерватории «за низкий профессиональный уровень»… все равно в его сильных пальцах рождались бессмертные звуки, глубокие, мужественные, смелые, свободные, как сама жизнь…

— Да, воистину, в каждом человеке звучит своя музыка… — Сверчок завернулся в свой лунный сверкающий плащ и… пропал. В камине жарко пылал огонь, веселый чайничек кипел и булькал на все лады. А в окошко бились неугомонные отважные снежинки…