В четыре часа утра 28 августа в Зимнем дворце состоялось совещание, на котором помимо Керенского и Алексеева присутствовали Вырубов, Савинков и бывший министр иностранных дел Терещенко. По словам Савинкова, все, кроме самого премьера, были согласны в том, что «ультиматум» Львова есть не более как недоразумение{379}. В тот день многие предпринимали попытки переубедить Керенского, но всякий раз неудачно.
Накануне поздно вечером состоялось заседание Совета Союза казачьих войск. Его участники единодушно пришли к мнению о том, что в сложившейся ситуации единственным выходом является примирение премьера и главковерха. Совет выразил готовность выступить в ходе таких переговоров в роли посредника. С этим предложением делегация в составе войскового старшины А.И. Дутова, терского атамана М.А. Караулова и есаула А.И. Аникеева отправилась в Зимний. Керенский принял казачьих представителей, однако заявил, что никакое соглашение с Корниловым невозможно. Он согласился принять посредничество лишь для того, чтобы убедить Корнилова подчиниться решению правительства. На следующий день делегация должны была выехать в Ставку, но когда ее участники явились за пропусками, им в этом было отказано.
С предложением о своем посредничестве к Керенскому обращался Милюков. Аналогичную инициативу высказали послы Великобритании, Франции и Италии. Но Керенский во всех случаях отвечал категорическим отказом. У Керенского был целый букет неприятных черт. Он был хвастлив, эгоистичен, способен солгать и походя растоптать недавнего соратника. Но в критические минуты он мог проявить достойное уважения упорство. В данном случае он сделал выбор, хотя далось это ему очень непросто.
Утром 28 августа в Петрограде стало известно о реакции на происходящее со стороны главнокомандующих фронтами. Генерал В.Н. Клембовский, которому Керенский приказал вступить в обязанности Верховного главнокомандующего, отказался от этого предложения. Он заявил, что не чувствует в себе «ни достаточно сил, ни достаточно умения для столь ответственной работы». Главнокомандующие Западным и Румынским фронтами генералы П.С. Балуев и Д.Г. Щербачев выразили свое согласие с предложенной Корниловым программой оздоровления армии и заявили, что его отставка может привести к крайне опасным последствиям. Еще более определенно высказался главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А.И. Деникин. В своей телеграмме он писал: «Я солдат — и не привык играть в прятки… Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования, могущие еще спасти страну и армию, смещается с поста главковерха. Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду»{380}. Позиция, занятая старшим генералитетом, значительно ухудшила положение Керенского. Но это был еще не последний удар.
На созванном в том же день частном совещании бывших министров была высказана мысль о создании директории с обязательным участием генерала Алексеева. Кокошкин предложил передать Алексееву все полномочия главы правительства. Керенского покинули даже самые верные его соратники. Министр иностранных дел М.И. Терещенко говорил, что «это дело надо ликвидировать так, чтобы обоих за штат отправить — и Керенского, и Корнилова, обе стороны удовлетворить взаимным жертвоприношением»{381}. За создание правительства под началом Алексеева высказался и Некрасов, еще совсем недавно во всем поддерживавший Керенского.
Настроение в столице приближалось к панике. Газеты сообщали о боях на ближних подступах к Петрограду. В такой ситуации дальновидные люди поспешили отречься от прежнего кумира. В.В. Вырубов воспоминал: «Во дворце, где в предшествующие недели, еще накануне толпились днем и ночью сотни людей в ожидании разных свиданий, переговоров, приемов, на этот раз не было ни души. Шел зловещий слух о том, будто через несколько часов в город — и в первую очередь во дворец, войдет Дикая дивизия, первые эшелоны корниловских войск… Зимний дворец был пуст. Керенский, одинокий, оставленный, лежал на диване в кабинете. Отдаю ему справедливость: при всей своей обычной нервности, он сохранял присутствие духа и о своей личной участи не беспокоился»{382}.
Другой очевидец этих часов, И.Г. Церетели, рисует поведение Керенского в менее приглядных тонах. «На него было жалко и противно смотреть. Это был совершенно потерянный человек. Он мне сказал: «Некрасова и Терещенко я уже не вижу два дня. Меня все покинули. Все». И вдруг он отодвигает ящик письменного стола, вынимает револьвер и прикладывает к виску с какой-то жалкой, глупой и деланой улыбкой»{383}. Несомненно, что Церетели пристрастен в своем рассказе. Но положение Керенского действительно было очень шатким. Любой, самый незначительный, толчок мог сбросить его с кресла премьера. Но проблема была в том, что в Ставке не знали, что происходит в Петрограде, равно как в столице были мало осведомлены о происходящем в Могилеве. В Зимнем полагали, что все случившееся есть результат хорошо подготовленного заговора, и потому преувеличивали силы противника. В Могилеве были ошеломлены поворотом событий и по этой причине недооценивали свои возможности. Время было упущено, и это определило результат.
МЯТЕЖНИК
Конфликт между главой правительства и Верховным главнокомандующим внешне мало изменил привычный ритм жизни Ставки. Генерал П.Н. Краснов, вызванный 28 августа в штаб главковерха, передает свои впечатления от увиденного так: «Могилев имел обычный вид. На станции, как и всегда, толпились офицеры, много было солдат ударных батальонов с голубыми щитами, нашитыми на левом рукаве рубахи с изображением белой краской черепа и мертвых костей. Не понравились они мне. Чем-то бутафорским веяло от этих неаккуратно сделанных нарукавных нашивок. Поразила меня еще и крайняя сдержанность, совсем необычная нашим, всегда так неумеренно болтливым, офицерам. Как будто боялись друг друга и друг за другом следили»{384}. Подспудный страх, так удививший Краснова, был порождением растерянности, охватившей большинство обитателей Могилева.
Затронула она и самого Корнилова. В течение всего 27 августа он даже не пытался публично ответить на обвинения Керенского. Лишь с опозданием на сутки главковерх обнародовал обращение, в котором излагал свое видение происшедшего. Датировано оно было 27 августа, но реально в типографию поступило не ранее 3 часов ночи следующего дня. В обращении говорилось: «Телеграмма министра-председателя во всей своей первой части является сплошной ложью: не я посылал члена Государственной думы Владимира Львова к Временному правительству, а он приезжал ко мне как посланец министра-председателя, тому свидетель член 1-й Государственной думы Аладьин. Таким образом, свершилась великая провокация, каковая ставит на карту судьбу Отечества».
Корнилов обвинял Временное правительство в том, что оно под давлением большевистского большинства Советов, «действует в полном согласии с планами германского генерального штаба», разлагает армию и губит страну. Завершалось обращение словами: «Я, генерал Корнилов, сын крестьянина и казака, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свою судьбу и выберет уклад своей новой государственной жизни»{385}.
Автором этого текста был Завойко, что, помимо прямых свидетельств, подтверждается присущей ему излишне патетической манерой. Обращение, адресованное народу, было изложено совсем не народным языком. Именно такое впечатление сложилось у генерала Краснова, да и у многих других современников. «В прекрасно, благородно, смело написанном приказе звучала фальшь»{386}. Смущало и то, что после суточного молчания Ставка разразилась целым потоком воззваний. Они были искренни, они брали за душу, но их было слишком много. В приказе за № 827 от 28 августа 1917 года подробно излагалась история конфликта между Верховным главнокомандующим и Временным правительством. Днем позже в приказе за № 900 отказ Корнилова уйти с должности главковерха мотивировался усилением немецкой угрозы на фронте и в тылу. В этой связи было упомянуто о взрыве оружейных складов в Казани, предполагаемых диверсиях на железных дорогах, готовящейся высадке немецкого десанта в Финляндии.
