К тому времени уже сто с лишним лет тысячи и тысячи людей во всех странах «глядели в Наполеоны». Революция же, казалось, сделала все для того, чтобы эти сладкие мечты воплотились в жизнь. Керенского уже летом 1917 года начали сравнивать с Наполеоном, особенно после того, как у него появилась манера появляться на людях с рукой, «по-наполеоновски» заложенной за борт мундира. Корнилов, по крайней мере, избегал любого внешнего копирования. Но, видимо, все же общение с Завойко даром для него не прошло.
Обещания Завойко связать генерала с влиятельными людьми, похоже, так и остались обещаниями. Ему, правда, удалось установить контакт с некоторыми офицерскими организациями, вроде упоминавшейся группы П.Н. Врангеля и А.П. Палена, но это произошло потому, что они сами искали связи с ним, а через него с Корниловым. Между тем для осуществления планов Завойко политические связи были нужны не менее, чем победы на фронте.
Мы уже писали о том, что в начале июня 1917 года Временное правительство учредило должности армейских комиссаров. В 8-ю армию в этом качестве был прислан член исполкома Петроградского Совета М.М. Филоненко. Известный писатель и литературовед В.Б. Шкловский, близко знавший Филоненко, дал в своих воспоминаниях его яркий портрет: «Это был маленький человек в кителе, с волосами коротко остриженными, с головой довольно большой и круглой, что делало его слегка похожим на котенка… Сын крупного инженера, он неоднократно занимал места на крупных судостроительных заводах и неизменно уходил, испортив положение. Это был человек хороших умственных способностей, но не обладающий ароматом талантливости»{234}.
Накануне революции штабс-капитан Филоненко был помощником командира броневого дивизиона. Подчиненные его не любили. Говорили, что на фронте по его приказу был насмерть засечен один из солдат. После этого Филоненко, опасаясь мести, поспешил перевестись в Петроград. В Петроградский Совет он попал благодаря хорошо подвешенному языку. Когда в войсках были введены должности армейских комиссаров, у руководства Совета не нашлось под рукой подходящих кандидатур, а Филоненко вызвался сам и потому получил назначение.
В воспоминаниях тех, кому приходилось общаться с Филоненко, он выглядит не лучшим образом. Беспринципный карьерист, демагог и приспособленец — это наиболее часто встречающиеся характеристики. Нам представляется более справедливой оценка, которую дал в своих показаниях Завойко. Он писал о Филоненко так: «Его натянутые и недружелюбные отношения со многими людьми, враждебность к нему со стороны целого ряда лиц, на мой взгляд, главным образом объясняются тем, что он как бы торопится жить. Скользит сверху, не смотрит по сторонам, не вникает в окружающую повседневность и потому многих оскорбляет, задевает самолюбия…»{235} По-другому говоря, Филоненко был слишком опьянен своим стремительным взлетом. Даже свое имя Максимилиан он считал знаком судьбы и любил, когда его сравнивали с тезкой Робеспьером. Будучи не слишком умным человеком, Филоненко не имел ни времени, ни привычки задумываться над своими поступками. Что до склонности к демагогии, то это действительно была его отличительная черта, впрочем, это было свойственно и многим другим «профессионалам революции».
Филоненко имел контакты с руководством левых партий, но не выход на правительственный уровень. Зато комиссар соседней 7-й армии был персонажем с куда более солидным политическим весом. Имя Б.В. Савинкова хорошо знала вся страна. Может быть, даже, скорее не Савинкова, а литератора Ропшина. Подписанные этим псевдонимом романы «Конь бледный» и «То, чего не было» создали Савинкову известность большую, чем принесла ему деятельность в составе боевой организации партии эсеров. Летом 1917 года в журнале «Былое» начали печататься воспоминания Савинкова, вновь привлекшие к нему изменчивое внимание публики.
Подобно многим писателям, Савинков настолько сросся со своими литературными персонажами, что даже в жизни носил маску Жоржа из «Коня бледного» — холодного и несколько циничного человека с железной волей и неукротимой энергией. Однако хорошо знавший его английский дипломат-разведчик Р. Локкарт дает ему несколько иную характеристику: «Больше, чем другие русские, Савинков был теоретиком, человеком, который мог просидеть всю ночь за водкой, обсуждая, что он сделает завтра, а когда это завтра приходило, он предоставлял действовать другим»{236}.
К тому же ему никогда прежде не приходилось действовать в государственных масштабах, а специфическая атмосфера революционного подполья, наполненная интригами и мелким подсиживанием, формировала для этого не лучший опыт.
Но несомненно, что политической фигурой он был весьма заметной. На должность комиссара 8-й армии Савинков пошел добровольно, хотя это в общем-то были не его масштабы. Он свободно общался со многими министрами, имел возможность в любой момент обратиться к самому Керенскому, и премьер не мог не прислушаться к заслуженному революционеру.
Завойко был шапочно знаком с Савинковым и теперь попытался воспользоваться этим. Дело происходило в те страшные дни, когда немцы прорвали русский фронт. Армия, которой командовал Корнилов, еще держалась, но в любой момент паника могла охватить и ее. Корнилов отчаялся получить от штаба фронта какую-то помощь. По совету Завойко он решил попробовать действовать через Савинкова. Завойко был командирован в Каменец-Подольский, где тогда находился Савинков. Вместе с ним Корнилов отправил своего офицера для поручений полковника В.В. Голицына, способного дать справку по конкретным вопросам, касающимся состояния армии.
Завойко нашел Савинкова и Филоненко в ресторане местной гостиницы «Гранд-отель». Но разговор между ними завязался вокруг совсем другой темы. Завойко сказал, что в армии ходят слухи о провозглашении диктатором великого князя Николая Николаевича, двоюродного дяди последнего царя. Ссылаясь на поручение Корнилова, Завойко спросил Савинкова, как он относится к этой идее. Похоже, что Завойко, как это часто с ним бывало, самостоятельно пересмотрел характер своего задания. Говоря о Николае Николаевиче, он прощупывал почву относительно своего кандидата в Наполеоны.
Собеседники поняли его абсолютно правильно. Савинков резко ответил, что это скорее ему нужно поставить такой вопрос перед генералом Корниловым. Завойко поспешил откланяться, а Савинков и Филоненко решили как можно скорее встретиться с Корниловым. Выезжая к Корнилову, Савинков был готов к самому худшему. Перед отъездом он оставил сотрудникам своего штаба все необходимые распоряжения на случай своего ареста. В свою очередь Завойко таким же образом настроил Корнилова. Ожидая приезда комиссаров, Корнилов отослал в безопасное место находившуюся с ним семью.
Командующий принял Савинкова и Филоненко по первому требованию. Внешне он был спокоен, хотя плотно сжатые губы выдавали его волнение. «Генерал, — обратился Савинков к Корнилову, — я знаю, что если сложатся обстоятельства, при которых вы должны будете меня расстрелять, вы меня расстреляете». Выдержав паузу, он прибавил: «Но если условия сложатся так, что мне придется вас расстрелять, я тоже это сделаю»{237}. Все это звучит театрально до крайности, но вполне вписывается в манеру Савинкова. Корнилова, как ни странно, подобное начало разговора не смутило. Савинков заявил, что как революционер он является категорическим противником любой диктатуры. После короткого молчания Корнилов ответил, что лично он к диктатуре не стремится.
Савинков полагал, что он умеет разбираться в людях. Правда, история с предательством Азефа, которое он так долго отказывался признать, вызывает сомнения в этом его качестве. Локкарт писал о Савинкове: «Он так долго общался со шпионами и провокаторами, что, подобно герою одного из своих романов, он сам не знал, предает ли он себя, или тех, кого хотел предать»{238}. Во всяком случае, Корнилову Савинков поверил. В показаниях комиссии по «корниловскому делу» он говорил, что из общения с Корниловым убедился в том, что тот «не только разделяет мой взгляд на необходимость твердой революционной власти, осуществляемой Временным правительством, но является тем человеком, который, стоя близко к Временному правительству, сможет взять на себя всю тяжесть проведения решительных мер для поднятия боеспособности армии»{239}.
