Вот и сейчас два репродуктора – один над входом в клуб, другой над проходной – громко передавали бодрые революционные марши перестроечного характера, поэтому Лёшины слова можно было разобрать с превеликим трудом.

Всё, что я понял – надо срочно идти на ту сторону.

– Через дорогу от завода, напротив проходной, в небольшом лесном массивчике находилось кафе "Экспресс", до перестройки носившее название "Тополёк," и знаменитое в то время морем разливанным бормотухи. Сейчас бывший "Тополёк" перепрофилировался в чопорное заведение с уклоном на сильно разбавленные водой соки. Поставив у входа флаги и купив три зелёных напитка, мы уселись за столик. Брезгливо осмотрев стаканы, Чебышев послал нас с Пашкой вылить содержимое, что мы и сделали, выплеснув всё на шершавую кору неохватного тополя.

Разлив грамм по сто, торжественно выпили. После этого Чебышев, закраснев щеками, надул свой шар до невероятных размеров.

– Не смотри, что тощий! – похвалился он.

Бодрые марши кончились, репродукторы замогильными голосами, с подвывом, призывали строиться в колонну. Взяв флаги, мы медленно побрели к заводу. Шаловливый Паша где-то нашёл небольшое стеклышко, и, пока переходили дорогу, прицеливался в чебышевский шарик. Мощный взрыв чуть не уложил Лёшу на тротуар. Даже по прошествии пяти минут у него всё ещё тряслась нижняя губа.

– Мирный атом на службу народу! – торжественно произнёс я.

– Говорил тебе, не надувай такой! – снимая огрызок шарика с носа учителя и пряча смех в уголках рта, вразумлял Пашка.

– Эх и шарахнуло! – подозрительно поглядывал на него Чебышев, почёсывая в звенящем ухе.

Наконец колонна медленно тронулась в путь.

– Это же надо… – возмущался взвинченный взрывом Чебышев, – ни Гондурасик не пришёл, ни Большой с Бочаровым.

– Да, Главный, бойцов маловато. Взял ли Кац у Тамарки что обещал?.. Вот в чём вопрос! – волновался Пашка.

Наш ряд сбился и залез в какой-то чужой цех.

– Гм, – хмыкнул учитель, – будто нянечка в детском саду.

И действительно, мы попали в молодёжную бригаду мам с детишками.

– Давай-ка выйдем из колонны, своих поищем, – предложил Заев.

Нам это сошло с рук, Чебышева же обругал строгий мужик с красной повязкой на руке и загнал обратно в строй, что окончательно испортило ему настроение.

Неожиданно пошёл мелкий дождь и поднялся ветер. Сегодня для моего гуру был чёрный день. Развивающийся флаг нащёлкал влажным полотном по щекам, а какой-то легкомысленный пэтэушник, открывая на ходу лимонад, обрызгал новое чебышевское пальто.

– Ну почему Пашку не обрызгал? – отвесил подзатыльник юному последователю маркиза де Сада. – Лучше бы мне рожу облил, чем одежду, – страдал Чебышев.

Пока ждали своей очереди идти через площадь, колонну распустили.

Когда дефилировали по площади, настроение повысилось до апогея. Окружающие, в том числе и мы с Пашкой, широко раскрывая рты, орали "ура" после каждого лозунга. Детишки, видя радостных мам и пап, размахивали флажками.

Стоявшее на трибуне местное начальство довольно улыбалось и, когда оператор направлял на них камеру, приветствовало народ как давеча я двойняшек.

"Какими милыми два раза в год бывают властьпридержащие, – подумалось мне, – а приди завтра на приём – совсем другие люди".

Миновав площадь, все расслабились – официальная часть позади. Закурили, положив древки флагов на плечо. Заорали, окликая своих. Мы с Пашкой подошли к мастеру.

– Михалыч, куда знамёна девать?

– Пошли со мной. Вон машина стоит, видите? В кузов бросайте.

Избавясь от революционного балласта, все разбежались по своим делам.

– У нас на набережной обычно встреча, – взял меня под руку Заев.

И точно. Дойдя до Волги и спустившись по широкой каменной лестнице, мы увидели немногочисленных представителей своего цеха, в основном, – молодёжь. Чуть в стороне от них, разложив на парапете закуску, Кац угощал немногих дошедших ветеранов.

Такие же группы стояли на всем протяжении набережной.

В нашем городе очень красивая набережная. И даже сейчас, осенью, здесь было необычайно. Другой берег Волги сегодня не виден – затянуло дымкой. Слева проступали очертания моста. Дождь перестал, но небо по-прежнему хмурилось. Не так часто, как летом, но появлялись на воде то лодка с фанатичным рыбаком, то трудяга буксир, шумно урча, тянул баржу.

Я любил набережную и всегда отдыхал здесь душой.

Услышав: "Привет!", обернулся.

Роскошная Мальвина – девушка с голубыми волосами – улыбалась мне. Рядом, с сумками и японским магнитофоном, стояли двое парней. Один из них – мой злой гений – хромоногий, другого первый раз видел.

Познакомились. Оказалось, что моего конкурента звали Игорь.

"И что она нашла в этом хромом? – опять подумал я. – Наверное, заглядывая вечером по окнам, зазевался и попал под машину, а ей его жалко".

Суматошно подлетел Заев и потащил к Кацу.

– Стакан доставай…

Уже вмазавший начальник цеха, горой нависая над ветеранами, рассуждал:

– Нет начальников ни совсем плохих, ни совсем хороших. Да и поступки расцениваются по-разному. Одно и то же действие кому-то понравится, а другой его воспримет как отрицательное. На всех не угодишь…

– Евгений Львович, – отвлёк его Пашка, подставляя стакан, – плесни сколь ни жалко.

Из литровой бутылки – на заводе в таких хранился ацетон – Кац щедро наполнил стакан.

– Чистый! – предупредил нас.

– Ух ты! – обрадовался Пашка. – Лимонадом надо разбавить, – потащил меня к молодёжи.

Со всех сторон многочисленные гармонисты и гитаристы пиликали и бренчали на своих инструментах, но их перекрывали ещё более многочисленные магнитофоны.

Через час народ стал рассеиваться. Давно ушли Кац с ветеранами. Всё допив, о важном деле вспомнил и Пашка. Из нашей компании остались я, двойняшки с трёмя подругами и Мальвина с двумя друзьями.

– Пойдёмте ко мне, – предложила она, – родителей сейчас нет, а две бутылки "сухого" есть. Тут недалеко…

Все, кроме меня, восторженно приняли предложение.

– Домой надо! – объяснял им.

– Давай, знаешь как сделаем, – не успокоилась Мальвина, – посмотришь, где живу, и сгоняешь за женой и сыном.

Отказать столь прекрасной женщине было выше моих сил.

И правда, жила она недалеко от набережной, на третьем этаже девятиэтажки.

"Ничего себе квартирка", – позавидовал трём комнатам, впрочем, не показывая вида.

– И сколько же вас здесь живет?

– Мама, папа и я, – удивилась Мальвина. – А вот моя комната, – распахнула дверь.

– Мальчишки, раздвигайте стол и расставляйте стулья, а девочки – за мной на кухню, – распорядилась она.

Друг хромоногого включил магнитофон. Мне расхотелось идти домой. В молодой компании разговоров было намного меньше, чем танцев. Я тоже тряхнул стариной и несколько раз станцевал со спутницами двойняшек. Лёлик с Болеком совсем о них забыли и развлекали себя и других брейк-дансом. Благо здесь было намного чище, чем на дискотеке. Мальвина танцевала только со своим другом. Мне стало скучно. После демонстрации пить не хотелось. Кроме двух "сухих", на столе стояла почти полная бутылка водки. Магнитофон включили на всю катушку, стало шумно и неуютно.

"Зря домой не ушёл", – зевнул я, разглядывая вертевшихся на полу двойшек.

После алкоголя брейк у них, на мой взгляд, явно не получался. Теперь двойняшки вспомнили о своих подругах и, тесно прижавшись, танцевали с ними

"Пожалуй, надо идти", – поднялся со стула.

– Разрешите вас пригласить… – церемонно сделала реверанс Мальвина.

– Пожайлуста! – с радостью согласился я.

Её друга не было видно, наверное, ушёл курить. Смеркалось, но свет не зажигали.

Она положила руки мне на плечи, я обнял её за талию и попытался привлечь к себе. Мальвина не поддалась.

"Смотри-ка, держит расстояние".