Напротив, через дорогу от термички, был разбит небольшой скверик с двумя обшарпанными скамейками, множеством стеблей роз и засыпанными листвой узкими дорожками с выбитым асфальтом. Плакучая ива, низко свесив ветви, закрывала одну из скамеек: "Летом, – подумалось мне, – здесь неплохо было бы посидеть с Мальвиной, да чтоб народу поменьше".

Между скамейками, лицом к дороге, традиционно подняв правую руку с оттопыренным указательным пальцем, стоял памятник Ленину в человеческий рост – неухоженный, с проплешинами облупившейся краски: "Так и есть! Владимир Ильич на дом указывает, – улыбнулся я. – Нечего, мол, батенька, с дамочками мотаться, а ступай домой к жене и деткам… – О'кей! Владимир Ильич. Будет сделано", – кивнул памятнику.

– А где же ваши пажи? Как они смели покинуть свою королеву? – поинтересовался у Мальвины.

– Какие пажи? – удивилась девушка, кокетливо поправив волосы.

– Двойняшки.

– Ах, эти мальчишки… Предпочли сигареты, – она легкомысленно улыбнулась.

"Оказались умнее меня… Сто раз прав Ильич".

Попав, наконец, в производственный корпус, и миновав узкий коридор, мы оказались перед рядами вешалок, навьюченных пальто, плащами и куртками. Слева вход на этаж преграждали два турникета. Откуда-то из-под пальто вынырнула тщедушная бабулька.

– Вы чаво тут? – словно матрос в семнадцатом – винтовку со штыком, крепко сжимала здоровенную швабру с тряпкой.

– Здравствуйте! – Мальвина выступила вперёд. – Нам двенадцатый цех нужен.

– Марковна! – взвизгнула старушка. – Тут двенадцатый цех ищут.

– Пусть тапки одеют да идут, – раздался приглушённый голос таинственной Марковны.

Пройдя через турникет, начали подниматься на третий этаж. Горло пересохло, когда увидел обтянутые красным платьем, мерно покачивающиеся бёдра идущей впереди Мальвины.

"Ну и балбесы эти Лёлик с Болеком. На их месте я давно бы курить бросил".

Перед обитой грязным дерматином дверью с табличкой "Начальник цеха" мы огляделись.

– Давай отдышимся, – волнуясь, предложила Мальвина.

Как-то незаметно мы перешли на ты.

– Слушай, а как тебя по-настоящему зовут?

Тонкие ниточки бровей поползли вверх, красивые глаза удивлённо распахнулись.

– Что значит "по-настоящему"?

Отвечать не стал. Кивнул головой – смотри, какие чудики.

К нам приближались два субъекта в одинаковых тёмно-зелёных нейлоновых костюмах и белых пилотках. Один – худой и высокий, примерно моего возраста, тетешкал длинными руками газетный свёрток. Заглядевшись на Мальвину, споткнулся на линолеуме.

– У-у-ух! Кошёлка! – смачно высказал своё мнение о товарище невысокий пожилой мужчина.

Был он небритый и тощий, с огромной чёрной бородавкой на носу. Подозрительно поглядывая на нас, бережно сунул в карман капроновую розовую баночку.

– Пошли, – дотронулась до моего рукава Мальвина.

В кабинете, за столом с тремя телефонами, сложив пухлые ручки на животике, глядел в окно кругленький дядечка. Увидев вошедших, быстро схватил телефонную трубку и с деловым видом стал набирать номер.

– Здравствуйте, мы к вам.

– А-а! Новенькие! – пухленький дядечка, склонившись к бумаге, что-то стал старательно высматривать.

В центре его густой шевелюры, словно нарочно, была приделана лысинка.

"Ему бы в католические священники следовало податься. Вылитый падре…"

– Так-так! А где же ещё два человечка? – отвлёк меня от раздумий.

Я молча пожал плечами.

– Ну ладно, сейчас распоряжусь, – лицо его стало значительным, – чтоб вас переодели. Видели, в чём здесь ходят? Гироскопия!.. – назидательно поднял вверх палец, а затем почесал им лысинку. – Прежде всего, чистота. Вас как зовут? – обратился к Мальвине.

– Марина, – отчего-то вспыхнула она.

Я почти угадал.

– Пойдёте на осциллографы.

Моё имя его не заинтересовало.

– Да, да, – сам себе покивал головой. – А вы, молодой человек, найдёте мастера Родионова, у него работать станете. Свободны! – отпустил нас. – Да, кстати, прежде в кладовую

спецодежды зайдите, – крикнул, когда мы были уже в дверях и, гордый исполненным делом, замер, сложив ручки на животике.

"По-моему, беготня заканчивается, – рассматривая обнову в зеркале, подумал я. – Ну и штанцы дали. Во мне метр восемьдесят, а эти рассчитаны на двухметрового дядю: "Ушьёте, ушьёте", – мысленно передразнил кладовщицу. – Спасибо, плавки надел, а то чего-то просвечиваю. Ба! А пилотка! Где же я такой шар возьму? Куртка – ничего, подходит. На фига придумали эти шёлковые штаны с курткой, ходили бы в халатах, как на четвёртом этаже. Маринке больше повезло".

– Привет! Ты к нам, что ли? – прервал мои размышления бодрый уверенный голос.

В зеркале отобразилась знакомая парочка.

Длинный, что спросил меня, жевал конфетку, которая, как ни старалась, не могла отбить свежий запах алкоголя.

Пожилой, почесав бородавку, пошевелил пальцами.

– Дай сигаретку, – обратился к коллеге.

– Свои надо иметь.

– Какая же ты, Пашка, кошёлка, – обиделся с бородавкой, уходя в курилку.

– Ты края чепчика внутрь заверни, – советовал Пашка, – как раз будет. А штаны, – он махнул длинной рукой, – иголку дам, ушьёшь. На какой участок?

– К Родионову, – ещё раз глянув в зеркало, ответил ему.

– Это же к нам, – обрадовался длинный. – Сейчас обед до полпервого, потом ко мне подойдёшь, покажу Родионова. Его Михалычем зовут. Меня – Пашка, – протянул он руку.

– Сергей.

– В общем, Серёга, подойдёшь после обеда. А хочешь, очередь забивай – козла схватишь, – расщедрился он.

– Да нет, в столовую надо.

– Ну, смотри, дело хозяйское, – тут же подскочил к здоровенному детине с рябым лицом.

"Во сне привидится – затрепещешь, – подумал я. – А если ночью наяву встретишь?.. – разглядывал будущего коллегу. – Почему "Большой"?.. Следовало "Кинг-Конгом" назвать, сообразно внешности…"

– Большой, – затараторил Пашка, – я первый забил, за мной будешь.

Тот, ничего не ответив, показал большим пальцем за спину.

– За тобой?! – вскипел Пашка. – Да мы с Главным с утра заняли, – кивнул на бородавочника.

Палец опять показал за спину. Конца перепалки я не дождался.

После обеда Михалыч – солидный мужик лет пятидесяти с гаком, долго шмыгал широким, раздвоенным на конце носом, что-то прикидывая.

– К кому же тебя подсадить? – сопел он. – Женатый?

Я кивнул.

– Вот что, – решительно рубанул воздух рукой, – к Чебышеву пойдёшь.

– Мне всё равно, – я натянуто улыбнулся.

Чебышев оказался Пашкиным другом. Узнав о решении мастера, он тут же взъерепенился, ощетинившись бородавкой.

– Не стану учить! Вон, Пашку выучил, мне заплатили? – и замер, чего-то ожидая.

– А сколько стаканчиков я тебе поставил? – забасил Пашка, выглядывая из-за стеклянного шкафа и улыбаясь во весь рот. – Пэтэу на эти средства построить можно. Главный, хватит ломаться, бери парня, – шутливо треснул кулаком по столу.

Раздвоенный нос мастера приблизился к Чебышеву.

– С утра на грудь принял?

– Михалыч! Ей-богу – вчерашнее! – скромно потупился Чебышев.

– Где вы каждое утро берёте "вчерашнее"? С собой, что ли, проносите? Вот напишу докладную, будет тебе "вчерашнее", – расхорохорился мастер. – И тот, за шкафом, тоже гусь хороший… – окончательно разошёлся, глядя на Пашку. – Сло-

вом, чтоб за месяц парня выучил, а то не поверю, что "вчерашнее".

– Шантажи-и-ист! – восхитился Пашка.

– Ну ладно! – Чебышев грустно оглядел меня с ног до головы: от сменных чёрных тапок – до белого, нависшего на уши, чепчика. – Только всё оформи как следует, – опять взвился он, – ту кошёлку учил, учил – не заплатили, и опять…

Пашка, улыбаясь, стоял рядом.