Потом Инид лежала вытянувшись во весь рост в ванне, среди мыльных пузырей, отсвечивающих всеми цветами радуги в последних отблесках дня.
— Что-то ужасное, этот прием. Королева похожа на служанку. Он довольно милый, но уж больно крохотный. Они оба такие крохотные. Я была рядом с ними просто дылда. — Инид ополаскивала водой свои изящные груди, ее тело сверкало, словно бронза. — Знаешь этих девчонок Мак- дональдов, из Берривилля, я училась с ними в школе? Так вот, несколько лет назад они уезжали на лето в Лондон и были представлены ко двору — в волосах страусовые перья, расфуфырены как черт знает что. Они даже рассылали всем фотографии своего триумфа, и мы им так все завидовали. Ну так вот: я больше им не завидую. Каждого представляли. Никакой шумихи. Никаких перьев.
— Как твой отец?
— Как все — жаловался на жару. Король и королева, бедняги, почти все время проторчали на веранде. Но даже там было жарко. Остальные топтались в саду. Он, по-моему, красится. Это я о короле. Он весь ужасно загорелый и какой-то гладкий.
— Вроде тебя. — Клей погладил ее гладкую, загорелую грудь. Она оттолкнула его руку.
— Слушай, я тебе уже говорила: я собиралась сегодня вечером с Дэвисами на обед к Маклинам. Они были там, в посольстве. Ты не возражаешь?
— Без меня?
— Отец тоже там будет.
— Тогда я не пойду.
— Ты не взбесился? — Она бросила на него взгляд из-под густых бровей, подозревая подвох.
— Ты выходишь без меня уже третий раз на неделе.
— Но ведь при отце ты всегда словно не в своей тарелке.
— Во вторник в Джорджтауне отца не было. И еще…
Клей с легкостью переходил от обвинения к обвинению, а Инид со свойственной ей изворотливостью подготавливала оборону, как обычно полагаясь на внезапную контратаку, которая всегда заставала его врасплох, хотя они уже целую вечность жили вместе. Временами ему просто не верилось, что он женат. Иногда он просыпался среди ночи, видел рядом с собой в кровати Инид, темное пятно ее волос на подушке, и его вдруг охватывал страх: что я здесь делаю? Как захлопнулась ловушка? Неужели это приговор на всю жизнь? Но потом он закуривал сигарету и, пока догорала спичка, вспоминал, что из всех женщин, которых он знал, она одна никогда не наводила на него скуки.
— Питер тоже так говорил.
Клей явно прозевал какую-то особенно порочащую улику.
— Питер? — переспросил он, как бы взвешивая ценность свидетельства этого молодого человека.
— Да. Он заходил к нам сегодня.
Не вдаваясь в подробные объяснения, Инид вылезла из ванны — гладкое водяное животное, — подобрала с полу скомканное полотенце, брошенное ею после утреннего купанья, и завернулась в его влажные складки.
— Хочется выпить, — сказала она и вышла из комнаты. Клей двинулся за ней, начисто лишенный собственной воли. Кролик перед удавом, толпа, жадно внемлющая демагогу, — примерно так он чувствовал себя вдвоем с Инид, спускаясь следом за нею по узкой лестнице в столовую снятого ими дома. Инид всегда во все горло выкрикивала перед посетителями «снятый», желая отмежеваться от обстановки, столь непохожей на ту, к которой она привыкла в Лавровом доме. Пошленькие виды Неаполя под стеклом; потемневшее красное дерево; старые ситцевые занавески; светлый кофейный столик, испещренный множеством кружков всевозможных размеров — дань богатству и разнообразию рюмок и чашек в «снятом» буфете.
Инид смешала себе мартини. Она совсем недавно открыла этот коктейль и, по ее словам, могла пить его сколько угодно, не пьянея. От спиртного она делалась лишь оживленной, веселой и ласковой, и в такие моменты Клей особенно любил ее — как на приемах, когда все мужчины тянулись к ней, а она всецело принадлежала ему.
— Питер заглядывал к нам. Я даже не знала, что он в городе. Его университет самый настоящий деревенский клуб.
Клей сидел на своем обычном месте, задрав ноги на кофейный столик, Инид, с блеском в глазах, прихлебывала мартини.
— О, нужно мне это было! Жарища! Толпа! Вот уж кем бы я не хотела быть, так это английской королевой! Ни за какие коврижки!
— Зачем приходил Питер?
— Ни за чем. Зашел просто так. Я все стараюсь его припугнуть, но он не понимает намеков. А ведь он из себя ничего. — Инид взяла серебряную сигаретницу (свадебный подарок сотрудников сенатора Дэя) и стала рассматривать в ней свое отражение. Странное дело, подумал Клей, ведь она так редко смотрится в зеркало. Отсутствие тщеславия было в ней самой поразительной чертой.
— Этим летом он устраивается работать в газете. — Она положила сигаретницу, и он вдруг понял, что это Питера, его отражение она ловила в дымчатом серебре. Он сразу насторожился. Союз брата и сестры — это было выше его понимания.
Она вскинула свои длинные ноги на столик. Они были словно из темного, дорогого полированного дерева, а светлый столик казался банальной плотью.
— Надеюсь, ты понимаешь, что, если б он не увидел нас в тот первый раз, в бассейне, я б ни за что не пошла за тебя.
— Спасибо за откровенность. — Клей взглянул на нее с внезапным отвращением.
— Я не
это
хотела сказать. — В ее голосе звучало раскаяние. Это было так на нее не похоже: больше всего она ранила тогда, когда вовсе этого не хотела. Она скрестила свои лодыжки с его, залезла ногой ему под брючину и стала щекотать ему волосы большим пальцем ноги. — Я рада, что в конце концов так получилось. Ну, а он — гадкий шпион!
— Это была чистая случайность!
— Случайность? Как бы не так! С какой стати посреди ночи, в грозу, выскакивать из дома? Конечно, он
выслеживал
нас! — Инид поносила брата; Клей защищал его. Во-первых, он любил Питера; во-вторых, Питер был важным стратегическим пунктом в войне между ними, и тот, кто им владел, получал господство над местностью.
— Кстати, Питер передал мне, что сказал отец вчера вечером: мы все равно разведемся задолго до того, как мне исполнится двадцать пять.
— Славный старик этот Блэз, — вздохнул Клей. — Ну и семейка!
— Мне кажется, мы с тобой какие-то одержимые. — Инид помешала пальцем мартини. — Но отец, в конце концов, окажется прав.
— Не все ли равно? — сказал Клей, хотя ему было отнюдь не все равно. Чем больше он узнавал жизнь, тем тверже убеждался в том, что без денег — больших денег — ему никогда не добиться тех заманчивых благ, которыми Республика так щедро одаряет богатых, так скупо — бедных. До тех пор пока Блэз непримирим, все возможности к продвижению для Клея закрыты.
— Да! Питер говорил что-то о твоей прежней подруге. — Клей и бровью не повел, до того старо это было. — Похоже, у Дианы роман с коммунистом, который хочет издавать журнал.
— С коммунистом? Ты уверена в этом? — насторожился Клей.
— Уверена, — ответила Инид, по-видимому вспоминая, что именно сказал Питер. — Они хотят, чтобы Питер вложил деньги в журнал, будто у него есть деньги. Правда, он получит свою долю прежде меня. А еще…
Клей прервал ее:
— Это может быть важно. Для сенатора.
Инид посмотрела на него непонимающим взглядом. То, что занимало других, включая работодателя ее мужа, всегда было для нее чем-то нереальным.
— Ты абсолютно уверена в том, что правильно поняла Питера — будто друг Дианы коммунист?
— Да, именно так он сказал, но ведь Питер такой врунт ему ни в чем нельзя верить.
— Пожалуй, надо позвонить сенатору. — Клей поднялся.
— Не уходи! — Она была как малый ребенок, не желающий, чтобы его оставляли одного. — Я совсем не вижусь с тобою, когда заседает этот ваш ужасный сенат.
— Ты могла бы быть со мною сегодня вечером.
Поняв, что она подставила под сокрушающий удар целую дивизию, Инид поспешно отступила со всех позиций и широко раскинула руки, так что полотенце упало с ее плеч; затем, признав свое полное поражение, перешла на детский язык, каким они разговаривали в минуты близости,
— Поцелуй свою киску и скажи, что не сердишься на нее за то, что она такая бяка, бяка, бяка!
Клей поцеловал ее и сказал, что он не сердится на свою бяку, бяку, бяку. Ощутив ее зовущие к себе губы, он возбудился и, наверное, позабыл бы позвонить сенатору, если бы в эту минуту не вошла нянька с девочкой на руках.
